Жизнь как чудо

По мере того, как они поднимались по лестнице с приглушенным и слегка мерцающим, как зажжённые свечи, светом, на свой этаж, Кораблёв, не оглядываясь, буквально спиной ощутил перемену в настроении Маши. Спина опера - такое же чувствительное вспомогательное оружие, как логика и интуиция у следователя, в тандеме - дополняющая друг друга смесь. Не смотря на то, что поступь их шагов скрывало мягкое ковровое покрытие, он чувствовал сейчас, что коллега заметно нервничает и старается идти ещё бесшумней, словно «след в след» за ним, боясь отстать от него на лишний сантиметр и случайно наступить на мнимую "растяжку" над очередной ступенькой. — Марья Сергеевна, Вы мне все пятки отдавили, что случилось?! — с наигранным раздражением, Кораблёв резко развернулся на сто восемьдесят градусов на одном из узких лестничных пролётов, заставив Машу, тревожно озиравшуюся в этот момент по сторонам, с протянутой вперёд рукой - "чтобы чувствовать" его мощную широкую спину, почти уткнуться с разгона в его грудь и, теперь уже наверняка, наступить на носки его спортивных ботинок. Кажется, на долю секунды забыв о своем липком страхе, Швецова невольно растерялась от такой случайной ситуативной близости. Её глаза были распахнуты, расширенные зрачки в сумрачном освещении, делали их почти чёрными, а сердце, то ли от разыгравшегося воображения о преследовании, то ли от его внезапной "атаки с тыла", гулко стучало, отзываясь словно эхом, теперь уже и в его груди, поскольку, подхватив её за запястья, он слегка прижал её чуть ближе к себе, уберегая от падения, но и не рассчитывая, впрочем, что она, в его объятиях, задержится. Задержалась. И кажется, даже слегка успокоилась. К своему ровному восприятию этих больших, цвета виски, карих глаз, Кораблёв настраивал себя уже битых двадцать лет, но каждый раз, когда они, волей случая, оказывались на такой близости от него, он погружался в них, как впервые. Заворожённо. «Господи, почему снова в Выборге?! Что за город такой притягательный для душевных испытаний», хмурился Кораблёв в тон своим мыслям, пиная давно похороненные воспоминания прошлых лет, и по-настоящему раздражаясь, но теперь уже, на самого себя. — Лёнь, с твоей лапой 43-го размера, ничего не случится, — заметив, как Кораблёв недовольно нахмурил брови, парировала коллега, смешно вздёрнув подбородок и, меньше всего сейчас желая, чтобы майор догадался о её страхах из прошлого или, того хуже, посчитал трусихой. — Сорок четвертого, — гуляя глазами по её лицу, изрёк, наконец, Лёня. — Что? — Размера… — Нуу..., тем более, — Швецова, наконец, попыталась дёрнуться из его оперской хватки. Безуспешно. — Лёнь, синяки останутся, — очень тихо попросила Маша, спустя долгие секунды вне времени, медленно скользя взглядом с ямочки на его упрямом подбородке, вверх, пока их взгляды, наконец, не пересеклись ... Цепь замкнулась. Кажется, не было этих пятнадцати лет, потому что, как и тогда, он растворялся сейчас в этих её, "всё-понимающих-женских-глазах". В один миг смутившись самих себя, как подростки, они так же одновременно отпрянули друг от друга, всё еще не понимая, как, мгновение, длившееся от силы минуту, могло пошатнуть десятилетиями аккуратно выстраиваемую дружбу. И, если Кораблёв, при этом, скорее плыл по течению, подстраиваясь под жизненное русло до боли близкого напарника по следствию, то Швецова, решительно не понимала отныне своих переживаний и чувств к своему лучшему другу, с самым противным характером на свете. Походкой "уверенной в себе, бесстрашной женщины", Швецова шла впереди по коридору, нагонявшего теперь уже её, широкими шагами, Кораблёва, всем своим видом, демонстрируя ему свою независимость и самообладание, и только где-то «под ложечкой» неприятно пульсировала интуитивная тревога за них обоих… "Да не переживайте Вы так, Марья Сергеевна, не позвонит он, - услышала она у себя за спиной, - спите спокойно. Коммутаторы нынче не в моде, - внезапно поднимая в ней волну едва загнанного, совместными усилиями в глубь сознания страха, майор обратился к ней, деловито вышагивая своей морской походкой, словно по палубе, позади неё, перекидывая из одной руки в другую номерок с ключом от своей комнаты напротив. - Да и прогресс, за пятнадцать лет, не стоял, знаете ли, на месте. Так что, если мы и вправду интересны кому-то покажемся сегодня ночью, они не заставят себя долго ждать, - со спокойствием удава, продолжал он, - камер по-коридору, вон, сколько, понатыкали, а в номерах - и подавно". Первый открывая ключом свой номер, Лёня подмигнул ей своим нахальным кораблёвским глазом, кивая в сторону мигающих красно-синих лампочек, в самом деле расположенных в каждом углу гостиничного коридора, под потолоком. Со снисходительной довольной и, казалось, полной иронии усмешкой, наблюдая, как в очередной раз за последние четверть часа, у Маши от тревоги расширяются глаза, он похоже в действительности, имел намерение закрыть за собой дверь и преспокойно лечь спать. Швецовой захотелось срочно кинуть в него что-нибудь, и потяжелее. От негодования, с примесью непонятной обиды на него, у нее перехватило дыхание и, задетая его хладнокровием, она слегка дрогнувшими холодными пальцами, сейчас пыталась вставить ключ в дверь своего номера. Решив своей удивительно красивой сейчас, гордой спиной, красноречиво ответить ему на вышесказанное, Маша молчала, не собираясь желать ему сегодня «Спокойной ночи». — Тише-тише-тише, что за обида в глазах уязвлённой лани, — через секунду оказавшись прямо за ней, услышала она над ухом голос Кораблёва, и снова вздрогнула, когда его тёплая сухая ладонь оказалась на ручке двери, которую она держала. Оттеснив её немного в сторону, он первый зашел в её номер, внимательно осмотрев все помещения с готовым к «бою» оружием, нацеленным «на поражение», как в классической раскадровке какого-нибудь крутого американского боевика и, широко улыбаясь, с «чувством выполненного долга», запихивая обратно в плечевую кобуру своего "Макарова", направлялся сейчас к Маше, так и стоявшей у входа в комнату. — Лёнь, ты невыносим, — устало улыбаясь в ответ, произнесла Маша, качая головой, глядя на него, такого родного и надёжного, и мысленно, как обычно, все эти годы их необычной дружбы, прощая ему все его выкрутасы. — Я знаю, — с театральным вздохом сказал Кораблёв. Он любовался сейчас, распущенными из привычного хвостика, ее слегка вьющимися волосами, длиной чуть ниже плеч, параллельно думая о том, что дело, по которому они приехали в Выборг в этот раз - гораздо опаснее и сложнее того давнего, по сути бытового, хоть и изощрённого по своей форме, убийства актрисы, которое заставило Машу содрогнуться сегодня в воспоминаниях. Кажется, он готов был снова остаться на ночь в кресле, охраняя её сон, если бы она сейчас попросила, но он не решался сказать … — Позовёшь меня, если, - начал было он. — Если успею… Да, Лёнечка. — Шуточки у Вас, Мария Сергеевна… — А что делать? — Маша слегка пожала плечами, смотря на него уставшими за весь день глазами, из под полуопущенных ресниц, краем головы прислонившись к двери, которая оставалась по-прежнему открытой, свободной рукой, скидывая на пол с плеч свой небольшой, наскоро собранный для этой поездки, рюкзак. Риск - был неотъемлемой частью их жизни, но к нему, как и к "внезапности" первого снега в конце осени, никогда нельзя было привыкнуть до конца. Особенно, когда находишься на преступной территории, в погоне за доказательствами дела, интуитивно ощущая, что тебя уже на ней давно «ждут». Кораблёв в очередной раз, с неприсущей его сложному характеру нежностью, подумал о том, как не похожа она на остальных женщин. И не только в статусе её профессии… — Спокойной ночи… — И тебе, Лёнечка, — кивнув, тихо вторила ему шёпотом Маша, постепенно успокаиваясь от мысли, что он будет совсем рядом, почти за стенкой, напротив. Кораблёв мысленно прижал её к себе, бесшумно прикрыв за собой дверь её номера, — на него всегда необычно действовало то, когда она называла его вот так, уменьшительно-ласкательно... Только у двух женщин в его жизни получалось произносить его имя так, что оно звучало откликом в его мужском суровом сердце, в иные моменты, на дух не переносившем подобные угоднические приторные нежности, - у Маши и … у его матери.

***

Она засыпала этой ночью на удивление легко, почему-то улыбаясь тому, что Лёнька впервые за много лет, неосознанно, обратился к ней на «ты» …