Устроительница

«Май 1649-го года выдался дождливым и промозглым. Почти каждый день были ливни, которые размывали дороги, превращая их в непролазную грязь. Но в небольшой уютной комнате в правом крыле замка Бражелон было тепло. В камине потрескивали поленья. Комната была не пуста — в ней наслаждались теплом камина три человека. В небольшом кресле сидела юная девушка. На вид ей можно было дать лет четырнадцать. Она сидела в позе, которая не позволяла сомневаться в ее происхождении — прекрасная осанка, высоко поднятый подбородок, задумчивое выражение лица — все говорило о том, что она, несомненно, знатных кровей. Ее нельзя было назвать красавицей, она была еще слишком юна, но черты лица ее были тонкими и правильными. Ее большие карие глаза с чуть-чуть опущенными уголками, что придавало этим глазам особую грусть, были самым примечательным в ее внешности. Она смотрела на картину, висевшую на стене напротив, которая изображала охоту. Но было понятно, что мысли ее витают где-то далеко за пределами этой картины. Губы ее, красиво очерченные, застыли в едва заметной улыбке. Улыбка эта казалась скорее насмешливой, чем радостной. Нос ее с небольшой горбинкой был грубоватым и немного длинным для девушки, он придавал ее лицу еще больше худобы, как бы делал его более вытянутым. Завитые каштановые волосы чуть ниже плеч красиво обрамляли ее лицо, сглаживали его, придавая девушке изящества, которого ей слегка недоставало. Волосы, глаза и брови очень контрастировали с ее бледной кожей, которую можно было бы посчитать признаком болезни, если бы девушка не была совершенно здорова. Она была худа, из-за чего на лице выделялись скулы, а шея казалась неимоверно тонкой. На девушке было довольно простое платье серого оттенка, практически без декольте, с белым отложным воротником и белыми манжетами. В общем же она производила очень приятное впечатление аристократии, попавшей в тяжелое положение. На диванчике, сняв сапоги,  лежал юноша с золотистыми кудрями, в котором внимательный наблюдатель смог бы признать девушку, коротко остриженную и одетую в мужской наряд. Она беспечно вытянулась на животе, обняв руками небольшую подушку и положив голову на нее. Волосы ее вились лохматыми колечками разного размера и не доставали даже до плеч. Черты лица были довольно аккуратными, но не яркими — средний нос, тонкие блеклые губы, серые глаза со светлыми ресницами и бровями. Ей можно было бы дать лет тринадцать, она выглядела младше кареглазой аристократки.  Во взгляде ее не было ни задумчивости, ни тщеславия, она глядела на свою руку с детской непосредственностью и, по-видимому, пребывала в полусонном состоянии и наслаждалась теплом, исходящим от камина. На девушке, которую можно было назвать скорее девочкой, чем девушкой, был надет темно-коричневый камзол без всяких украшений, который она расстегнула от жары, белая сорочка, выглядывавшая из-под камзола и темно-коричневые штаны в тон. На ногах ее были черные чулки, которые слегка сползли, видимо от того, что она быстро снимала сапоги. Вытянутые ноги ее покоились на противоположном подлокотнике дивана.  Эта странная девочка производила впечатление развязного мальчишки со светлым личиком. Она явно не задумывалась о том, какое впечатление она производит на окружающих. На соседнем диванчике расположилась еще одна юная особа. На ней было простое платье коричневого оттенка. Светлые волосы были заплетены в тонкую косичку, что выдавало ее явно не аристократическое происхождение. В руках девушка теребила квадратные пяльцы с вышивкой, усердно пытаясь попасть иголкой в нужное место. При этом она покусывала нижнюю губу, а лицо ее переодически меняло выражение с раздражения на разочарование, когда она снова тыкала иголкой не туда. Девушка, которой на вид было лет тринадцать, была несомненно красивой: овальное лицо, идеально правильные черты лица, темные брови (что было весьма необычно, ведь волосы были светлыми). Фигурка ее казалась очень хрупкой, только кисти рук были чуть-чуть широковатыми. Ее можно было бы посчитать скромной, но ровно до тех пор, пока не заметишь взгляд ее серо-зеленых глаз: в них плескались искорки, и значение их было не понятно никому. Переодически она отрывалась от работы и понимала глаза на своих подруг. Во взглядах этих сверкали те же непонятные искорки и одновременно восторг». Нет, все-таки писать я не умею. И это совсем не зависит от лица — что от первого, что от третьего я пишу ужасно. Вот ведь, вообразила себя писательницей, тоже мне! Три первые главы моего романа меня совершенно не устраивали, я сама не могла понять, в чем проблема. Вроде бы пишу понятно, сносно, но выглядит это, словно какой-то странный фанфик юного автора. Не хватает какой-то образности, красоты, яркости. Мой текст плохо представляется, хоть я и усердно пытаюсь вложить в него все свои чувства и впечатления, благо за пол года они еще не стерлись из моей памяти. Атос говорит, что мне просто не хватает опыта, и он, несомненно, прав. Только где его взять, этот опыт? Понятное дело, что надо писать, писать и еще раз писать, только вот писать свою книгу, на которую возлагаешь огромные надежды, не имея опыта, как-то жалко. Хочется ведь, чтобы она была идеальной, а получается… В общем, не так, как надо. Но выбора нет, через четыре месяца я уеду, и уж тогда мне точно будет не до писательства. Поэтому нужно всеми силами постараться хоть как-то описать мои приключения, чтобы не забыть. Конечно, вряд ли возможно забыть все, что со мной произошло, но вот забыть важные подробности вполне возможно. Ну вот, кажется, вместо книги я уже перехожу на дневник. Да ладно, не важно. Все равно никто это не прочитает, кроме моих друзей, уж слишком много тут секретной информации. Ну вот, снова клякса. Вроде ведь нормально научилась писать, так нет же, все равно грязная, как свинья. Теперь придется еще пальцы от чернил отмывать. Эх. Я снова перечитала довольно странное описание обыкновенного дня в Бражелоне, которое написала просто ради интереса, и еще больше разочаровалась в своих способностях. Если Генритт я описала довольно сносно, то описание Кати  получилось ужасно банальным. Ну, а про себя вообще молчу — описывать себя от третьего лица — неблагодарное занятие. «Глядела на свою руку с детской непосредственностью». Так только я могу написать. Пушкин, тоже мне. За окном сгущаются сумерки. Вот, опять написала банальную фразу! Проще говоря, свет из окна на мой стол уже не попадает, так что приходится довольствоваться светом канделябра. Конечно, я так в конец погублю свое зрение, но это не важно. Днём нет времени писать. Около двери кто-то поскребся, а потом раздался тихий стук. — Открыто, заходите, — зевая, сообщила я. — Таня, господин граф просил передать вам, что уже поздно, и ночью нужно спать, а не писать, — скрипнув дверью, в комнату заглянула Катя. — Тебе, Кать. Тебе передать, — со вздохом поправила я. И увидев, что Кэт уставилась на меня непонимающими глазами, добавила: — Когда научишься говорить мне "ты"? — А, да, — спохватилась она, — Прошу прощения, я забылась. Даже в сумраке комнаты я увидела, как в ее глазах засверкали уже описанные мною искорки. Нет, все-таки в душе она не такая скромняшка, как кажется. — Передай графу, что у меня вдохновение, — усмехнулась я и взмахнула пером. С кончика пера сорвалась капля чернил и улетела в неизвестном направлении. Катя тихонько хихикнула. — Я передам, — заверила она и, поправив юбку, выскользнула из комнаты Я вздохнула. Эта маленькая девочка так напоминала мне ту Катю, мою подругу. Как же это было давно! И лица разные, и характеры, а все-таки что-то есть. Или это моя больная фантазия. Только эти ее вечные «прошу прощения», «позвольте спросить», «если позволите». Ладно хоть отучила ее от всяких «мадемуазель» и «госпожа». Еще бы отучить ее мне выкать. Для этого мира очень странно, конечно, звучит. Да и Генритт совершенно не понимает этого моего желания подружиться с дочерью кухарки. Хотя она сама весьма уважительно относится к людям низшего сословия, но не более того. Куда уж ей, она ж у нас принцесса. Интересно, я когда-нибудь перестану ее из-за этого подкладывать?  Но она ведь, в общем-то, не обижается. Понимает, что я не со зла, и знает, что я ей искренне сочувствую. Ну ладно, я так всю ночь просижу и не напишу ни строчки по делу. Я придирчиво оглядела третью главу, листики которой уже высохли, сложила их в аккуратную стопочку на край стола и, прикрыв глаза, на несколько минут углубилась в воспоминания. Затем я со вздохом взяла перо, обмакнула в чернила и написала: «Глава 4. Гостья из будущего» Хотя, стоп, получается, я сейчас зря исписала пять страниц всякой ерундой? Ну уж нет, так не пойдет. Пускай эта ерунда будет четвертой главой. Надо же как-то разнообразить скучное повествование. Я уверенно исправила цифру 4 на 5 и улыбнулась. Классное название главы придумала. И звучит так пафосно:"Гостья из будущего". Я снова обмакнула перо в чернила и принялась писать.