Денискины рассказы

Уж третий день как исчез наследник престола в одном царстве-государстве. Переполошился народ в северной столице, мать, Мария Фёдоровна, горюет, отец, Павел Петрович, в гневе — никому покоя нет! И тут влетает в Гатчину пеший, без коня — Сашенька Павлович. Лицо бледное, весь дрожит, словом, ни жив ни мёртв. Как ни пытались венценосные родители добиться ответа от старшего сына, так и не смогли, хотя Павел был в таких делах человек серьёзный. А через пару недель стал снова Александр весел и румян и пошёл по Петербургу с братом и сестрой — Костей и Екатериной — гулять. Прохаживается по Дворцовой, как вдруг выезжает на площадь экипаж роскошный, запряжённый тройкой резвых белоснежных и шелкогривых коней! Сидит в экипаже красавец-иностранец с видом надменным — хоть сам невысокий да стройный, сложен ладно, нос с горбинкой, глаза холоднее моря. Увидел его великий князь и обмер. Велел карету немедля подать и уехал в Гатчину. Влетает к вышивающей Марии Фёдоровне и кричит: — Спасите, маменька! Приехал! Он! Держите его! — Кто, Сашенька, тебя обидел? — Откройся, прекрати причитать как девка дворовая, — прикрикнул на него отец. Да не добились ничего опять. Александр губы пухлые сжал, насупился и более ни слова. Наутро приезжает посол иностранный — Коленкуром звать. Говорит красиво, по-французски, раскланивается. Принял его Павел Петрович при всех имперских регалиях. — Ваше императорское Величество! Слышал я, ищете вы союзника против крыс островных британских — есть у нас купец, а у вас товар. Наш Первый Консул, Наполеон Бонапарт, — хоть куда! И статен, и умён, и Аркольский мост со знаменем переходит, и в Египте мамлюков побивает — на все фронты генерал. Согласился Павел Петрович заключить с ними договор, а для обсуждения подробного более назначил дату. Перед тем же захотел он лично прославленного генерала увидеть, повелел для того устроить бал прекрасный. Все дворянство подивилось, однако обрадовалось — с екатерининских времён не помнили таких роскошных празднеств. Один Александр Павлович не веселится, не радуется. Спрашивает его Адам Чарторыйский, друг его польский: — Что же вы, душа моя, так бледны? Уж не болеете ли вы? — Ах, Адам Адамыч! — Только машет рукой Сашенька да круги опять по саду наворачивает. К отцу приходит, хочет слово молвить да пугается! Выбегает после, плачет, хохочет, к стенке жмётся. — Ну, совсем, братец, умом поехал, — посмеивается с опаской Константин. Впрочем, Сашеньку всегда чувствительным цветком считали, а что у него в голове — никто и не понимал. Может, период такой. Настал день бала. Все при параде, особенно, Александр, всегда отличавшийся вкусом. Вид он принял решительный, задумал что-то. Заходит чрез высокие двери иностранная делегация. Во главе идёт тот самый мужчина из кареты — все в том же мундире, щурится, усмехается. Поклонился императору, поцеловал руку императрице, поглядел на Великих князей и задержал глаза свои корсиканские на Александре. Весь вечер на него смотрел-смотрел, а как прошли танцы и отправились гости ужинать, остановил вдруг и говорит: — Позвольте мне, Александр Павлович, преподнести вам подарок — кольцо работы тончайшей. Великий князь цацки любил, хотя и виду не подавал. Но здесь вдруг так испуганно посмотрел на Бонапарта, что чуть не выронил дар. А кольцо и вправду прелестнейшее — из белого золота с сапфиром синим и бриллиантом. Вот уселся Александр за стол — по правую руку от императора, а Наполеон — по левую, напротив. — Что же вы, Александр Павлович, весь вечер пасмурны? — Первый не выдержал корсиканец. Александр бокал с вином в руках тонких повертел, улыбнулся нервно и отвечает вдруг: — Сон видел я недобрый, вот и мучаюсь который день. — Что ж за сон? А Сашеньку и спрашивать не надо было. Он французским ещё и прекрасно владел, вот и повёл рассказ свой длинный. — Будто иду я по лесу, выхожу к реке, а посреди реки — дом на плоту, к дому — мостик. Зову, мне никто не отвечает, вот и решил посмотреть. Зашёл я, значит, в этот домик, а внутри — убранство царское. Блестит все, карты какие-то на столе лежат, сабля, отделанная драгоценностями. — Что ж в этом сне плохого, моншер? Сплошные символы довольства и власти. — Усмехнулся Наполеон. — Не все ещё, господин Первый Консул, ой, не все. Услышал я шум на улице, надо признаться, испугался и спрятался за портьеру. Заходят в роскошный зал двенадцать молодцов с красавцем в генеральских эполетах во главе. Он свою треуголку снимает, в угол бросает. Молодцы его все как на подбор хороши! Один рыжий со взглядом пылающим, другой в павлиньих перьях, третий хоть и лыс, да умного вида, четвёртый и вовсе — поляк. В общем, достоинств их словами всех не передать. Веселятся, вино достают. — Что ж в таком сне плохого, моншер? Значит, счастье будет и друзья верные. — Опять усмехается Бонапарт, однако уже не так широко и уверенно. Помолчал Александр, оглядел с хитрым прищуром, власть вдруг осознавая с тайным знанием своим. — А вот что! Была с ними девица, точнее дама, звали Жозефиной. Волосы черны как ночь в пустыне, кожа как лучшие шелка азиатские, платье на ней было белое, в чем она лебёдушку, впрочем, возрастную, напоминала. И одна она грустна. Причина же была страшнее самых страшных предположений! Схватил ее главарь за руку тонкую, прижал руку ко столу с картой и говорит: «Вот так, друзья мои, и воссияет слава наша багрянцем! Зальём мы Россиюшку кровью, а пока пусть эти глупцы думают, будто я с ними против англичан и Индию хочу отвоевать!». Замолк юноша на секунду, гости побледнели, аж над столом нагнулись. Даже Павел Петрович со всеми своими теориями заговора подивился такому рассказу. — И ударил кинжалом из-за пояса по пальцу! И растеклась кровь по карте, а на карте была Российская империя наша. — Кто ж злодей этот был во сне твоём, Сашенька? — Еле жива спросила матушка его. — Кольцо было на пальце том — не простое, а с сапфиром и бриллиантом, а злодей — вот он! — Вскочил Александр из-за стола, выпрямился как тополь, весь светится и упёр перст свой прямо в лицо Бонапарту. Колечко то с пальца упало, по столу покатилось. Рявкнул Аракчеев в окно кому-то, влетела через миг в зал гвардия в париках пудреных, схватила Наполеона Бонапарта или же иначе Чудище Корсиканское со свитой его да увела в Петропавловскую крепость. Никто их больше не видел, а Александр Палыч, довольный и спокойный, стал ещё популярнее в столице и у дам, и у кавалеров. Все его любили, возлагали большие надежды и даже убийство папеньки простили, но это уже другая история.