Красный

      Когда Скуало бьет наотмашь, на скуле ещё долго блестит выступившая на ссадине капля крови. Голову мотнёт в сторону, кольцо Варии на белой перчатке злорадно блеснёт новым красным разводом на металле, который тут же сотрёт живой тёплый палец. Потом босс в отместку будет долго смотреть своим невыносимым взглядом. Сканировать, сверлить дыры. Скуало фыркает, поворачивает голову и прячет понимающий взгляд. У них в отношениях вообще тенденция на понимание, Занзас давно заметил. Панацея друг друга и того самого молчаливого человеческого одобрения. Мол, всё верно, всё правильно, я слушаю тебя. Говори. Скариани не привык благодарить. Не в его компетенции это, не его уровень. Но всегда его невысказанное вслух «спасибо» повисает на доли секунды над мужчиной и совсем скоро мешается с убийственной аурой. Следует только быть внимательным и уметь различать все грани настроения босса. Скуало, скрывшись за дверью кабинета, всегда задорно ухмыляется и блестит оскалом, когда идёт к младшему составу, настроение сразу же ползёт вверх. Босс же изъявил показать свою другую сторону. Лучшую. Он почти ублюдок. Зато до чего же охуенно каждый раз задевает губами нежное белое ухо, пошло скользит языком по напряженному изгибу шеи и алчно кусает, вгрызаясь в миллиметрах от трепещущей трахеи. И трахает горячо, плавно, во всех движениях сквозит сила: от ладони с намотанными на неё спутанными прядями до клыков на округлом плече. Потом, разумеется, останется след от ровного ряда белых зубов. Кусает, урод, не до крови, но так, что на капкане от слепка чужой пасти расцветают лиловые пионы. А может луговые маки, Скуало не разбирается в них. И дивится тому, как отстранённо холодно босс иногда роняет, в упор глядя на новые цветы, оставленные кем-то в вазе: «Какой отброс оставил здесь блядские гортензии?» или «Я выебу в рот этими же ирисами того мусора, что принёс их сюда». Занзас всегда отмахивается от его тихого вопроса на тему источника знаний мужчины в этой области ботаники и лишь только раз коротко буркнул: «Мама», буквально кипя от раздражения. А потом сразу же взял его без растяжки, насаживая на себя грубо и нетерпеливо. Зато после всего Скуало достаточно полежал, морщась от боли во всем теле, чтоб можно было подумать на тему восхитительной памяти босса. Он же совсем мелкий был, когда в последний раз с матерью виделся. Любимого кретина всегда в эти моменты становилось жалко и ярко хотелось убить. А затем неудавшийся Дечимо убирал своей широкой горячей ладонью волосы на другое плечо и медленно целовал сначала под острым изгибом точеной скулы, в ямочку, затем за ухом, тут же игриво покусывая его. Знал же, старый черт, когда чутко гладил ладонями по животу и талии, что несомненно мечник разомлеет и в очередной раз отдастся. Будто у него есть другой выход. Ещё Скуало любил тайком наблюдать за несуразной привычкой босса его раздевать. По возвращении с миссии он часто цапается с боссом из-за мелочей, но всегда плюхается прямо в одежде и обуви на кровать и преданно ждёт, имитируя глубокий сон. Ждёт наивно, и всегда Занзас не нарушает негласного правила и приходит. А потом разражается громкой тирадой матов (он босс, ему скрываться не за чем), стягивает сапоги и остальные шмотки под форменной курткой, чтоб разбросать их по комнате и завернуть блондина в одеяло — замёрзнет же, треклятый мудак. Всегда напоследок замирает, медленно склоняется, долго целует в висок, и перья всегда трогательно щекочут под носом и над подбородком. Скуало задерживает дыхание, и в такие моменты рушатся обыкновенные устои обоих. Занзас никогда не нарушает его сон в такие дни, каким бы беспардонным уродом он бы ни был, и терпеливо ложится спать в кресло. Босс способен на проявление нежности и заботы, его Акула умеет молчать и без особой гордости дрожать в сладком предвкушении. Это чем-то сродни оргазму под брюнетом. С этим мужчиной вообще всё по-особенному. Возможно, привычка зародилась где-то на рубеже их отношений, когда мечник только лишился руки и постоянно работал до изнеможения, лишь бы доказать самому себе, что не потерял и доли привычных навыков и умений. Босс Варии всегда злился, пыхтел, но не признать, что вихрастый шумный парниша ему нужен, не мог. И всегда покорно относил тщедушное тельце с только проклевывающейся мускулатурой на кровать, где злобно ворчал и аккуратно переодевал в детскую веселую синюю пижаму с рыбками и акулами — очередную тайну между боссом и подчиненным. Суперби доволен, что так сложилась судьба. Занзас часто молчит, даже когда они на пике выяснения отношений. Иной раз Скуало думает, с чего бы он должен возмещать бесчувственность босса, но тут же потупляется и облизывает пересохшие губы, зацепив Занзасов вполне себе чувственный голодный взгляд. Всегда выглядит многообещающе. И в голове звучит точно так же, этим охуенным низким голосом с ощутимой хрипотцой. Скуало даже рад, что голосовые связки босса после Колыбели утеряли былое совершенство. Теперь у него всегда колом, стоит только его мужчине заговорить. У него особый фетиш. На Занзаса целиком. А у Занзаса — на стервозного Скуало. И на его тощие лопатки возле крепких мышц, блестящие в лунном свете. На тонкой рыбьей коже среди мраморных прожилок вен всегда радует глаз натюрморт из красных бутонов с лепестками следов губ и дерзких пальцев.       Ради этого зрелища он выучит названия всех цветов мира, чтоб раз за разом возделывать свой личный багровый сад. •••       Его кабинет — его храм. Воздвигнутый не им, но то место, где поклоняются ему. Обитель твари из ночного кошмара. Детища Сатаны. Мрачное и темное, прогревающееся буквально от нахождения в нем босса. Его «вечный двигатель» согревает всё в округе, иначе и быть не может, уж слишком низким октановым числом обладает беспрерывно взрывавшееся «топливо» в груди. Печка. Долго в этом месте не пробыть. Скуало ненавидит его кабинет всей душой и столь же сильно обожает всё в нем: похрустывающий от малейших движений кожаный диван, старые шкафы, забитые не то новыми комплектами стопок и стаканов, не то коллекционными бутылками пойла, огромные папки с документацией на столе, в порыве агрессии грубо смятые и забытые письменные указания в мусорке, тускло озаряющие тёмный угол светом печати Девятого, настольная лампа, меняющаяся чуть ли не каждые две недели (неделю назад была с красным плафоном и мощными ножками в стиле барокко, затылок по-прежнему противно ноет, и Скуало может поспорить, что там огромный синяк). Любит всё, без исключения, в этой комнате. Даже босса.       Его кабинет — его храм. Его обитель. И Скуало знает, что, когда он откроет с ноги дверь, на него накатит бесконтрольной волной аура затаившегося убийцы, и только потом в его лбу прострелят две дырки хищные глаза. Драконьи. •••       Скуало похож на ветер. Такой же гибкий, легкий, но сильный почти всегда. Способный убить, не задумываясь, по одному лишь приказу. Он текуч, словно дождевая вода, волосы, кожа, глаза — всё в нем напоминает стихию ливня. Штормовой, резкий, бушующий. И одновременно с тем плавный, гладкий и опутывающий собой, как порывами бриза. И кожа его немного соленая, в некоторых местах шершавая, словно пергамент. Кажется, надавишь несильно, и она злачно захрустит, помнётся, лишь бы не порвалась после этого. Занзас, пользуясь негой мечника, иногда надавливает пальцами на те места, испещрённые сеточкой розовых шрамов, и удовлетворенно разрушает настойчивое наваждение сонным бурчанием утомленного мечника. Тот всегда увиливает, умудряется извернуться и выскользнуть из капкана объятий варийского Неба, когда жар тела и загребущих лап превращает тонкий ветерок в знойное марево, неподвижное и повисшее над постелью. Он не может так долго. Занзас понимает, но умерить свои жадные аппетиты обиженого ребёнка не может. Или не собирается?.. Не хочет пробовать, возвращает непокорную Акулу обратно. Кусает ухо, и тот задыхается, хлебнув раскалённого воздуха над ними. — Ты ценил свободу. Но теперь ты в моей власти. Страдай. Занзас с почти мучительным удовольствием думал о том, как это ограничение ударит по ветреному капитану, представлял, как тот затухает и больше не искрит, подавляет и ломает его в своих мыслях снова и снова. Он хотел обуздать стихию. Склонить и подчинить его. Но не заметил, когда ручейки ветра сами оплели его, заставляя подставлять лицо под капли воды. Умиротворяющие, ненавязчиво отбирающие желание выть в небо от ненависти к себе и всему вокруг.       У дождя свои методы подчинения. •••       Скуало с неудовольствием оглядывал свои колени, торчащие крутыми холмами над кучками пены, и, чувствуя, как пара капель скатывается ему на нос с длинной темно-пепельной пряди, громко ворчал. А ещё чувствовал спиной, как тяжко втянул носом воздух босс, и как он глубже скользнул под воду, двигая по лакированному дну и капитана вместе с собой. Тот сидел у него между ног, откинув голову на плечо возле мокрых перьев, и щурил глаза на проступающую щетину на скуле мужчины: Скуало не мог сказать, что-то было удобное положение, ибо любое движение непременно тревожило релаксирующего любовника, но мог с уверенностью заявить, что всё отдаст за то, чтоб такое приятное времяпровождение бывало чаще. Босс редко позволял себе проявления любви и нежности, но в такие моменты заметно смягчался — ему не стоит об этом знать — и даже давал возможность почувствовать целомудренные поцелуи на макушке в спутанных волосах и не сдавливал в объятиях, а если то и случалось, то только лишь из-за тесноты. Длинными пальцами скользил по коже, изучал знакомое, как все десять пальцев, тело вновь и вновь и влажно дышал на ухо. Было хорошо, неимоверно хорошо. Настолько, что даже вечно скованный и загнанный своей активностью Скуало медленно расслаблялся и даже дышал глубже и спокойнее, глядел на выступающие чужие смуглые колени рядом с его, молчал. Послышался шорох воды, и Скуало нехотя вынырнул из дремоты, ткнувшись носом в змеистый шрам на шее брюнета. Тихо вройкнул, ощутив тяжесть ладоней на своих отбитых исцарапанных коленках и стрельнул удивлённым взглядом вверх. — Не трещи, идиот. — Занзас, возможно, находится в нирване сейчас, раз попросту морщится и даже не влепляет за лишний шум. Потом вдруг наперекор своей обыкновенной лаконичности добавляет. — Слишком острые, хера ты тощий. Одни мышцы, да кости под ними. — Иди нахуй, босс. Я не тощий. Не нравится — не трожь. — Скуало хмурится, складывает руки на груди и сопит как-то обиженно. Любому другому стало бы совестно, но потому Занзас и не любой другой. Блондин буквально кожей почувствовал, как начальник закатил глаза, но дуться не перестал, даже когда ощутил поясницей доказательство чужой симпатии. Впору было бы простонать страдальчески и вопросительно, мол «Да когда же ты успокоишься». Действительно, когда же ты успокоишься, босс? Ухо алчно кусают, Акула вскакивает с насиженного места со сдавленным воплем, беспокоясь за едва не оттяпанный орган слуха, прижимает ладони к нему и возмущённо глядит на Занзаса, развернувшись в пол-оборота. Мужчина же только притягивает его к себе ближе и тут же кусает в скулу. На любимых губах усмешка. Рука откидывает прилипшие мокрые волосы с лица и с силой оттягивает назад, чтоб продолжить кусать в гусиную шею, как часто про себя её называл Занзас. — Заебал ты меня, вот честно. — Смеется на ухо, сжимает рукой бедро. Скуало едва сдерживается, чтоб не высказать боссу, как тот его доконал, но в голову приходит совсем другое. Потом он ещё успеет пожалеть, если останется жить, а пока детали плана складывались как пазлы в сознании. Пока Скариани собственнически трогал, сжимал и самозабвенно кусал своего любовника, Суперби немного поерзал и аккуратно принялся собирать немалое количество пены, кружащей вокруг, в одну сплошную кучу, замирая иногда, чтоб увлечённый босс ничего не заподозрил. Когда рука Занзаса тяжело легла на его пах, в мозгу что-то словно по сигналу щелкнуло, капитан издал гортанное шипение, резко развернулся и размазал всю пену по смуглому лицу и ершистым колким волосам, после чего тут же отпрянул в другой конец ванны. Занзас разразился громкими матами, схватившись за лицо и судорожно принявшись протирать глаза. Похоже, пены ему в глаза попало предостаточно. Мечник даже успел раскаяться. — Озабоченный ты, босс, бля! — гаркнул Скуало, не скрывая своего недовольства и вместе с тем как-то опасливо ощупывая живыми пальцами бортик. Под звуки возни и ругани блондин грациозно перемахнул через край, оскальзываясь на мраморном полу, быстро подскочил к сушилке с махровыми полотенцами и замотался в одно из них, чтоб развернуться и нервно сглотнуть под угрюмым взглядом из-под челки. Глаза Занзаса явно были раздражены и покраснели, на нос сползал с отросших прядей большой кусок пены. Рука того непроизвольно сжалась, мерное сияние заполнило комнату. — Блять, — коротко уронил Скуало и рванул в сторону двери. Вслед ему глухо прозвучало рычание, и капитан даже различил громкий плеск и шлепанье скользящих босых ног по горячему камню: — Беги, сука. Пол ощутимо тряхнуло, Суперби с громогласным «вроем» вылетел из ванной, ударной волной сняв с петель дверь своей тушкой. Вслед ему неслись громкие проклятия. Скуало даже успел мысленно шлепнуть себя по лбу ладонью за такую проделку: становилось ясно, что сегодня босс хорошо порезвится, а все, как назло, только позавчера закончили восстанавливать центральный корпус варийского штаба. Оставалось надеяться, что в этот раз Скариани хватит и этажа. Когда мужчина бежал по коридорам, придерживая полотенце на бёдрах, замок потряхивало с частотой в несколько минут и каждый раз очень близко от него. Основной офицерский состав, по привычке собравшийся в гостиной, с недоумением наблюдал сначала за Вторым императором мечей, фурией нырнувшим на балкон, затем с интересом — за бьющимся в азарте от погони боссом с дымящимися пистолетами наготове. Никого не смутил как внешний вид их прямых начальников, так и то, что после серии выстрелов и громких перекличек за распахнутыми витражными дверями послышалось клацание откинутых на дорогую плитку пистолетов, негромкое бурчание и — ещё через некоторое время — тихие сдавленные стоны. Луссурия только лишь покачал головой, улыбнулся во все тридцать два и принялся подталкивать всех к выходу, чтоб ненароком не помешать парочке.       — Варийские предварительные ласки, — назидательно пояснил он всем, высоко подняв указательный палец, стоило только двери за его спиной тихо закрыться. •••       Дышу тобой, пью твою кровь, ем твою плоть. Для Скуало было неожиданным наблюдать лицо босса, нависшего над ним, так близко. Настолько, что можно было разглядеть хмурую морщинку над бровями, что закралась туда ещё когда они были пацанами с молоком на губах, и угольно-карие трепещущие ресницы. Они у босса длинные, пышные и имеют такой изгиб, который хотела бы себе любая девушка. А ещё у босса ужасный характер и тихая ненависть к своему телу с поры его освобождения из Колыбели. Скуало лежит на его кровати, на его постельном белье, под ним, непривычно окаменевший и словно застывший во времени: в белоснежной копне ещё блестят капельки воды, чарующе переливаясь, хотя они вернулись с улицы больше получаса назад, а водянистые прозрачные глаза горят ровным светом, словно впитав в себя чудодейственную силу ливня. Суперби рухнул на постель сразу же, как они перешагнули порог спальни босса. Занзас не заставил себя ждать и молча лёг рядом, бесцельно прожигая взглядом чёрную ажурную лепнину стиля барокко в углах высокого потолка. Пока что-то в его сумрачном настроении не поменялось, заставляя перевернуться и подмять подчиненного под себя. Босс весил немало, но и Скуало хрупким не был, однако, он всё же приподнялся на локтях, дабы не давить на Акулу своим телом. Этот странный жест заботы повеселил блондина, и он невольно усмехнулся, расслаблено прикрыл глаза. Он прекрасно знал, что Небо внимательно следит за эмоциями на его лице, просто так, от нечего делать. Интересно было думать о реакции тела на пронизывающий взгляд босса. Кожа необычайным образом всегда холодела и покрывалась мурашками в том месте, куда смотрели нелюдимые звериные глаза, потому капитан всегда знал, когда мужчина без задней мысли пялится на родинку на синеватой шее («Как у суповой курицы», — ухмылялся иногда Занзас, тут же ставя засос) или искоса поглядывал на округлое крепкое плечо, где под тканью прятались многочисленные ровные линии рубцов старых шрамов. В основном — как и положено Второму Императору мечей — все шрамы были от холодного оружия, правда, на боку и спине можно было найти ещё парочку огнестрельных и несколько недавних ожогов, а сеточка от каменных осколков на руке и по сей день постоянно напоминала о себе глухой болью. Однако больше прочих Скуало всегда гордился своим старым узловатым следом от зубчатого короткого меча, доставшимся ему в одном из поединков задолго до боя с Тиром. Увечье пересекало плоть в аккурат под последним ребром, длинной ломанной полосой тянулось по торсу и переходило на бок мастера меча. А ещё он охеренно стонал и гибко извивался, пошло всхлипывая и краснея до кончиков ушей, когда Занзас долго кусал и вылизывал, мягко надавливал подушечками пальцев на этот шрам, горячо глядя из-под чёлки прямо в глаза. Он умел смотреть так, что сразу становилось душно, а в глазах искры, вспышки, пламя Гнева. И ресницы блестят червленым золотом. Чудно. — Босс, у тебя ресницы красивые, — наконец изрёк мечник и дёрнул вслепую за яркое перо. — Нахуй пошёл. — Занзас не оценил и в ответ заехал кулаком в нос, разрушая дымку наваждения в голове Скуало. Губы треснули: в рот тут же заструилась кровь, влажно заблестела на зубах и мягкой обветренной коже, словно багровая матовая помада, какой бывало пользовались роковые любовницы Скариани. Эти губы всегда были куда более соблазнительными, чем все предыдущие, не обладая какой-то особенной пухлостью — наоборот, — будучи тонкими и жёсткими. Скуало схватился за хлюпающий нос с глухим стоном протеста, возмущённо тараща свои рыбьи глаза. Сломал, с довольством отметил про себя Занзас. Точность удара и приложенная к нему сила его никогда не подводили. В серых глазах напротив читался вопрос: «А в этот раз за что?» Вместо того, чтоб что-либо промолвить, вариец навис ещё ниже, провёл носом по щеке блондина, едва касаясь её, и тут же впился в нижнюю лопнувшую губу клыками, неторопливо оттягивая её вниз и только смакуя чужие страдания. Во рту приятно закололо от соли и металла, капитан от шока заорал не сразу. Но босс Варии успел заменить свой рот на ладонь, нещадно давя на разбитые губы Суперби, чтоб тот наконец заткнулся. На удивление практика возымела эффект даже несмотря на то, что рука скользила в ещё тёплой крови из носа. Недовольно поморщившись, Занзас наконец изложил невысказанные мысли, ухмыльнувшись своему отражению в почти что бесцветных радужках: — А вот это красиво. И вкусно, правда, мусор? — и ещё тише, на самое ухо. — Хочу тебя. Скуало завыл и закатил глаза. За что его угораздило полюбить такого ублюдка?