Тетрадка

Первые утренние лучи падают на подоконник и через открытое окно в комнату проникает прохладный, пахнущий сиренью, воздух. Кажется, что все вокруг наполнено этим солнечным, еще не очень ярким светом и запахами свежести, от которых приятно начинает кружиться голова. Где-то играет музыка и громко лает собака.  — Ну все, сейчас халат снимет. —  сидя на подоконнике тихо шепчет Пауль, близко прислонив к глазам бинокль. Он почти каждое утро и каждый вечер приходит ко мне и занимает свое, ставшее за последнее время законным место. Ландерс ловит сеансы, ну, или просто рассматривает своих жертв в окнах находящегося напротив женского общежития.  — Давай, блять, быстрее. Он в нетерпении заерзал задницей, устраиваясь поудобнее, и затаил дыхание. Я присаживаюсь рядом, зажав в зубах сигарету. На песке, возле скамейки, развалился черный соседский кот и лениво машет хвостом, отгоняя мух. Внизу хлопнула подъездная дверь, послышался постепенно стихающий стук каблуков по асфальту.  — Сука. — дернулся Ландерс, оторвав от лица свой бинокль. — Сорвалась. Вокруг глаз остались характерные красные круги.  — Пиздец, ты кобра трехочковая. — я слегка толкаю его в плечо.  — Да пошел ты. — по тихой заржал он, отсаживаясь подальше. — Прикинь, уже начала распахиваться и тут, короче, кто-то к ней в комнату заглянул и она раз, такая. — Пауль направил руку вперед, жестом изобразив волну. — И все… Я нехотя слушаю его, стряхивая за окно пепел. Мне это неинтересно и он об этом знает, но все равно каждый раз все пересказывает и комментирует, походу просто чтобы поговорить.  — Давно бы уже нашел себе кого-нибудь. — я потягиваюсь, ловя на себе солнечные лучи. — И подсматривать бы не пришлось. — Не. — Ландерс с отвращением поморщился. — Это же ухаживать надо, внимание уделять, дарить всякие подарки, комплименты. А мне оно надо? И потом, у меня еще вся жизнь впереди, а в двадцать лет затягивать себе петлю на шее я не хочу.  — Твое право. — кидаю вниз окурок, он падает в притоптанную траву. — Где там твоя малолетка с обещанным сюрпризом? Еще со вчерашнего вечера Пауль оповестил меня о том, что у Шнайдера есть сюрприз для нас обоих, но какой, — мы сможем узнать только утром.  — Да хрен его знает. Он сегодня вообще рано из дома свалил, я его видел, когда к тебе пошел. — отозвался Ландерс и, глянув на лежащую на подоконнике пачку сигарет, добавил: — Давай покурим.  — Сам кури, я только что. — я поворачиваюсь лицом во двор, свесив ноги с подоконника. Мы все втроем живем в соседних домах. Район наш состоит из одной улицы, которую пешком можно пройти за полчаса, пары магазинов, заправки, придорожного кафе и двух заводов, один из которых не работает уже много лет, а второй работает, но только когда ему захочется. До города можно добраться на машине, либо на приходящем раз в полтора часа автобусе. Еще у нас есть вокзал, и раньше, по шпане, мы часто туда ходили посмотреть на поезда и покидать в них камни; или забирались на заброшенный завод, где было на тот момент очень много интересного для нас и играли в войну с невидимыми врагами. Просто никто не хотел занимать разные стороны. Шнайдер тогда стащил у своей матери красный платок, его мы потом разрезали на лоскуты для нарукавных повязок и на каждом нарисовали Hakenkreuz. И, уходя домой, прятали их под каким-нибудь станком, чтобы родители даже не догадывались о наших развлечениях. Мы росли вместе, несмотря на разницу в возрасте, — Пауль младше меня на два года, а Шнай на три, интересы всегда были общие. Правда, родители Кристофа нас с Ландерсом не особо любили, думая, что мы оказываем на их сына дурное влияние. Но нам это не мешало.  — Идет. — сказал Пауль, зажав в зубах сигарету, и снова поднес к глазам бинокль. — И не один. С каким-то типом.  — Нахера тебе бинокль, и так же видно. — я пихаю его в бок локтем.  — Привычка. — отозвался Ландерс, скрестив ноги. — Ладно бы девку, а то типа притащил. Пиздец, сюрприз. Шнайдер, проходя через двор, что-то рассказывает, походу, очень эмоциональное, сопровождая свою речь жестами. Ты идешь рядом с поднятой головой, расправив плечи, ровно держишь спину, как на параде. Вы останавливаетесь под окном, и Шнай, глянув вверх, машет рукой.  — Выходите.  — И это твой обещанный сюрприз? — немного наклонившись вперед, крикнул Пауль. — Это кто вообще?  — Не узнаете? — улыбнулся Кристоф, сложив руки на груди.  — Узнали бы, не спрашивали. — Ландерс щелчком запустил окурок из окна.  — Выйдите и узнаете. — Шнайдер шепнул что-то, глянув на тебя.  — Пошли, посмотрим. — я забираю с подоконника сигареты и, зайдя со спины, дергаю Пауля за ухо. Глухо хлопнувшая позади подъездная дверь нарушает утреннюю тишину двора. Развалившийся на песке кот сонно приоткрыл глаза и, убедившись, что ему ничто не угрожает, откинулся на бок.  — Ну, и кто это? — Пауль, внимательно уставился на тебя.  — Получше приглядитесь. — хихикнул Шнай.  — Я не собираюсь его разглядывать. — Ландерс повернулся к Кристофу. — Мало того, что приволок сюда хрен пойми кого, теперь мы еще и угадать должны, кто он. Ты все это время молчишь, скользя по нам быстрыми холодными глазами, безо всякого намека на улыбку или какие-то другие эмоции.  — Сдаетесь? — Шнайдер положил руку тебе на плечо.  — Хорош выебываться, говори уже. — я снова закуриваю. Еще несколько секунд приходится дожидаться ответа, наблюдая бегающий загадочный взгляд Шная.  — Совсем всю память пробухали. — наконец отозвался Кристоф. — Это же Рих. Вы что, совсем забыли? У него еще дед раньше в последнем доме по улице жил. Конечно, мы тебя не узнали, глупо было бы… Ты не появлялся здесь последние лет пять, да и раньше приезжал сюда редко, обычно на каникулы к деду, когда он еще был живой, а после его смерти не был ни разу. Хотя с ним, как и с его домом, связано очень много воспоминаний из детства. Твой дед прошел всю войну, с самого начала, и был до одури идейным. В его доме хранилось много всего разного еще со времен войны. Когда ты приезжал, мы собирались вместе и шли к тебе, ведь только там можно было по очереди примерять настоящую каску или смотреть альбом с пожелтевшими фотографиями. Дед же любил рассказывать нам про все прелести того времени, во всех красках и подробностях: про вмерзшие в землю сотни трупов и про заживо раскатанных танками людей, про последствия ударов артиллерии и о подорвавшихся на собственных минах солдатах. А еще он очень часто говорил о той самой идее, но каждый раз напоминал, чтобы мы ничего не рассказывали родителям. И это была наша общая тайна. Он обычно садился в большое кресло, а мы окружали его, разместившись на полу, и слушали до самой темноты. Только однажды, во время его рассказов, у восьмилетнего Шнайдера случилась истерика и после этого мать запретила ему приходить к вам. Мы же продолжали, до того самого года, когда ты был здесь последний раз… Ландерс недоверчиво глянул на тебя.  — Не, это реально Рих? — спросил он, обойдя вокруг.  — Реально. — улыбаешься ты. Первый раз за все это время. Но улыбка такая же холодная, как и взгляд, и кажется не настоящей, а натянутой, как по необходимости.  — Ну, пиздец, ты изменился. — Пауль похлопал тебя по плечу. — Выше меня стал, а был вообще мелким. Сколько тебя сейчас?  — Через два месяца восемнадцать будет. — безразлично отвечаешь ты.  — Ты сам-то нас узнаешь? — Ландерс теперь никак не может от тебя отстать. Радуется, как и любому другому, даже самому незначительному событию. У нас здесь, по сути, тихо, и редко когда что-то случается.  — Конечно. — ты шире улыбаешься белыми, ровными зубами и, наконец, переводишь взгляд на меня. Я смотрю в твои ледяные пустые глаза и улыбаюсь в ответ. Также, по необходимости.  — Рад тебя видеть, Тилль. — говоришь ты, развернувшись ко мне.  — Взаимно. — я кидаю под ноги окурок и втаптываю в песок. Шнайдер и Ландерс с довольными рожами шепчутся в стороне и вскоре тишину снова нарушает громко сказанное ими в голос:  — С возвращением, Hitlerjugend.