Where is my mind?

*** Кроули замирает посредине обжигающего глотка. Вокруг бурлит воодушевленная ночью и алкоголем людская толпа, но он её уже не слышит. Потому что долбит острыми вспышками льда по основанию спрятанных крыльев. А потом знакомый, могильный, арктический холодок прокатывается по всему эфирному телу, будто лавина. Он много раз чувствовал это раньше, и последний — в 1941-м. Одновременно с этим настигает редкое и тоже с ужасом узнаваемое падение собственной энергии, направленной на компенсацию чужих потерь. Кроули с трудом проглатывает текилу и выскакивает на улицу, будто ошпаренный, едва не забыв телефон на столике. На ходу меняет туфли, добавляющие сантиметров пятнадцать роста, обратно в удобные ботинки. Легкомысленное лайкровое платье превращается в джинсы и иже с ними. Кроули успевает и без дополнительных проверок понять, что энергии на полёт нет. Быстро добраться по воздуху не получится. Значит, «Бентли». Мотор заводится ещё до того, как он приземляется на сиденье. Внутренние чувства вопят о том, что ангел ранен. Однако пока его никто не пытается убить. Пока. Да, давно Азирафаэль не давал кому-либо причинить себе вред… Демон сосредотачивается и мысленно проверяет место соединения, заодно узнавая местонахождение Азирафаэля. На всякий случай обвивается туже вокруг и не жадничает, хотя отлично знает, что ему, скорее всего, аукнется. Кроули с дьявольской ловкостью гонит на максимальной скорости по лондонским улицам, срезая как только можно, особенно по пустым тротуарам. Практики в его жизни было предостаточно. Возможно, как раз для таких случаев. Связь пульсирует болью и жаром. Десять минут. Он будет через десять минут. *** У Кроули есть причины беспокоиться. Его ангел… Его ангел большую часть жизни был не в себе. Вряд ли это хоть раз заподозрил кто-то из тех, кто знал его шапочно. Мало ли эксцентричных личностей на свете? Половина Ада выглядят как совершенно выжившие из ума бродяги. Понятие «странно» — растяжимое, и наиболее ощутимо оно лишь с привкусом «пугающе». Именно лёгкая жуть придаёт ореол роковой неправильности поступку, который можно было бы объяснить обстоятельствами или обычной усталостью. Ведь многие ошибаются и делают глупости, а потом рассказывают знакомым и вместе смеются. Всё перестаёт казаться невинным, если человек не замечает, что делает что-то не так. Ангел не замечает. Никогда. Кроули присматривает за Азирафаэлем. Кое-что сверх обычного общения, которое только могут позволить себе ангел и демон. Это не каждый раз критично. Нет ничего криминального или опасного для самого ангела в том, чтобы за горло выловить рандомную утку в Сент-Джеймском парке и сидеть с ней на коленях на скамейке часа три подряд, не отпуская и поглаживая с совершенно отсутствующим видом. Возможно, от этого не погибнет даже измученная утка, которая за эти три часа даже погадить от ступора не может. Ведь птицы почему-то без ума от Азирафаэля. Ангел способен жить припеваючи, несмотря на затмения. Ему нравится быть одному, но когда жизнь резко меняется, сориентироваться он не может. И когда он не способен по каким-либо причинам защитить себя, Кроули тут как тут, чтобы друга не развоплотили. Или чтобы ангел не защитил себя так, что сотню трупов пришлось бы отскребать от стен. На Небесах этого не поймут и, если честно, такого варианта развития критической ситуации Кроули боится больше всего. Азирафаэль малочувствителен к чужим смертям и даже к собственной физической боли, но, вероятно, такое проберёт даже его, если он будет лично повинен. Не поддаётся счёту, сколько издательств ангел погубил, испортив целые выпуски книг только для того, чтобы пополнить коллекцию. Тех, кто пытается оказывать на него давление или нарушить его привычный ритм жизни (будь то люди, желающие грабануть его имущество; люди, желающие что-то сделать с его домом; люди, желающие прибрать магазинчик к рукам) — вот таких новаторов потом обязательно находят утонувшими в какой-нибудь канаве. Или со свернутой шеей, когда они наворачивались на каком-нибудь пригорке или лестнице. Несчастный случай? Самоубийство? Кто знает, что случается с нечестными людьми, когда они умудряются раздразнить безумного серафима. А дорога, проходящая прямо через логово ангела, волшебным образом переносится в другое место. Один криминальный картель сменяет другой. Открывается замечательный ресторанчик напротив его окон, чтобы запах свежей выпечки напоминал ангелу о том, что наступило утро. Потом Небеса влепляют ему штраф, и вот уже палач тащит Азирафаэля на виселицу. Потому что только такой сумасшедший, как он, видя всё происходящее, сунется за какой-то едой в пучину боевых действий. И, когда Кроули меняет местами палача и ангела, Азирафаэля по традиции совершенно не беспокоит ещё одна случайная смерть среди тысячи тысяч других. Кроули не имеет права подойти и обнять его со словами «всё закончилось, мой хороший». Всё, что ему нужно и позволено — это благодарный, признательный взгляд ангела, направленный на него. Азирафаэль никогда не жалеет для него взглядов. Такие врагам не дарят. Его действия всегда идут вразрез со словами, и с этим можно только смириться. Все так обманывались этой мягкостью, обходительностью, его милой фигурой и доброй, искренней улыбкой. Хотел бы Кроули хоть раз увидеть, как именно Азирафаэль улыбается, когда раздаёт за него демоническое проклятие или отправляет очередного бандита на смерть. Кроули склоняется к тому, что в такие моменты ангел не улыбается вовсе. Однажды он застал его, когда Азирафаэль уже неделю-две читал или анализировал что-то, не вставая с места. Куча раскрытых книг вокруг. Еда на столике покрылась плесенью, и Кроули оставалось только надеяться, что он её не пробовал в рассеянности после начала цветения. Хотя, очевидно, такое случалось. Иначе как бы был им изобретён сыр с плесенью? А также сыр Casu Marzu… Который с живыми личинками мух. Или те, с сырными клещами… Как их там — boule de Lille, milbenkäse, vieux Hollande? В общем, в создании практически любой несвежей гадости, которую люди вдруг начинали считать за деликатес, можно смело обвинять Азирафаэля, который впадал в ангельский транс во время прочтения чего-то поистине сложного для понимания или любопытного. Тут уж не знаешь, что думать — то ли у Азирафаэля сумасшествие заразное, то ли это люди по божественному замыслу точно так же слегка головой ударенные. И иногда эти две силы сливались в синергическом экстазе и выдавали подобные изыски. Вельзевул была не очень довольна, когда узнала, что люди вдруг повадились с удовольствием поедать личинок её мух вместо того, чтобы рассматривать их как вредоносное бедствие. Кроули успокоил лорда тем, что скоро, через пару-тройку столетий, придёт ВОЗ и разберётся с этим. Так же, как с тухлыми норвежскими селёдками, закатанными в железные банки. С изобретением электронных изданий и библиотек неделя залипания могла растянуться в месяцы. Кроули потребовался способ, которым он бы мог определять время, которое Азирафаэль проводил в своём мыслительном «провале». И тогда он подарил ангелу набор цветов в аккуратных горшочках, сказав поставить их перед монитором и поливать. Кроули подобрал растения так, чтобы у каждого был разный срок высыхания, увядания и умирания после последнего полива. Он назвал их: Три дня, Неделя, Две недели и Месяц. Пятое растение носило имя Три месяца. Его Кроули оставил на всякий случай. Он следил за Азирафаэлем едва ли не больше, чем за врученным ему младенцем Магом. Особенно когда над поместьем Даулинг стали кружиться угрожающие по масштабу стаи птиц, желающие только одного — посидеть на плечах Франциска. Няне Аштарот приходилось каждый день выпускать в небо злых голодных кондоров и коршунов, чтобы поместье не превратилось в равномерно удобренный дустом курятник. И, конечно, когда игнорировать друг друга становилось невмоготу, они напивались вместе в домике садовника. Периодически. Всё же давала о себе знать многовековая привычка и отсутствие цирроза печени. Кроули не менял облика. Он с удовольствием разваливался в кресле, широко раскинув ноги в стороны — широкие юбки позволяли. А маленькая грудь мешалась не более, чем два члена в штанах в противоположной форме. Азирафаэль, правда, щадил его чувства, и старался выглядеть менее кошмарно и заросше, и даже что-то делал с ужасными мышиными зубами. За что ему спасибо. Об антихристе они старались не говорить. По крайней мере как об Антихристе. Кроули мог рассказать, что мальчик уже выучил цифры, и они ему явно нравятся больше, чем буквы. Или какие вопросы он задавал сегодня. Про его семью он принципиально не распространялся. Азирафаэль был явно поражён тем, что Кроули выбрал возиться с малолетним ребёнком. Ему-то досталось следить за цветами, которые и сами так растут, в отличие от детей. Поэтому он смиренно, без вопросов, добывал хорошее вино и наливал няне, пытаясь пододвинуть ей поближе блюдо с самыми вкусными фруктами из сада. И иногда делал комплименты его нарядам. — О нет, мы не вместе. Я его даже не знаю, — говорил Азирафаэль, сидя за одним столиком с Кроули и продолжая спокойно поедать торт из чужой тарелки. А официант взирал на него с лицом «Ну и кого вы дурите? Я слепой, по-вашему?» (Потому Кроули время от времени специально заказывает еду себе, чтобы посмотреть, как ангел будет воровать её у него, не спросив разрешения). Как много подобных случаев было, и не сосчитать. Беспокойное «мы не знакомы», когда они вдвоём стоят так близко друг к другу, что соприкасаются плечами — уж явно расстояние не для незнакомцев. Кроули понятия не имеет, что думает Азирафаэль в такие моменты. Уж явно не шпионов он боится. Кроули горько, но он может только смеяться каждый раз от нелепости ситуации. Азирафаэль не человек, и вылечить его с помощью чуда невозможно. Да и у кого просить? Если Бог не исправил сразу, то и дальше просить бесполезно. Но он не должен был наказывать тех, кто не имеет к преступлению никакого отношения. Иногда Кроули замечает что-то такое в глубине голубых глаз Азирафаэля, будто та, давняя душа смотрит на него и узнаёт. И демон говорит сам себе: «Делай, что хочешь, Бог, я не стану играть в твою игру. Ты уничтожил его память и чувства. Я создам всё заново». Азирафаэль, все его манеры, движения, облик — крайне своеобразны и, к сожалению, эротичны. Не в общечеловеческом понимании. А в общекроулевском. Он чувствовал зачатки этого в себе, будучи ещё там, на Небесах. Вероятно, это смутное влечение, его долгие взгляды на серафима, инициированные прикосновения, удовольствие, которое они приносили — дополнительные камни на весах его неумолимого скольжения вниз. И тревожное чувство опасности, грозящей Азирафаэлю, никогда не обманывало Кроули и не подводило его. Это всегда сковывающий лёд в основании крыльев и рёбер, это страх, шевелящийся в недрах его естества, не дающий сидеть на месте. Это всепоглощающая вина. Ангел сошёл с ума, когда Кроули пал. Из-за того, что Кроули пал. И самое страшное, что этого никто не заметил, кроме него. Даже сам Азирафаэль. *** Стеклянная дверь в магазин выбита. Осколки лежат на крыльце вместе со сломанной, как ноги кузнечика, рамой. На улице ни души, да и полиции нет. А ведь нападение явно было чрезвычайно шумным. В обитаемых жилых глубинах магазина горит рассеянный жёлтый свет. Книжный зал пребывает во тьме, однако ничто не мешает Кроули разглядеть характерный тяжёлый блеск крови и почувствовать её запах скользнувшим между губами языком. А ещё порох. В проходах между стеллажами Кроули находит в общей сложности шесть трупов, облачённых в строгие чёрные костюмы. Возможно, это некто «правительственные», но Кроули не стал рыться в их карманах, проверяя документы. Все эти люди так или иначе застрелились — либо всунув дуло «глока» в рот, либо направив его в висок. Их ещё несвернувшейся кровью, мозгами и осколками черепа забрызганы полки и корешки книг. Кроули тратит на осмотр не многим больше трех секунд и проходит в дальнюю часть магазина, что закрыта для посещений покупателей. Он ступает на порог захламленной комнаты, которую ангел упорно зовёт кабинетом, потому что в ней водится компьютер и принтер. Горит всего один торшер. Ангел полулежит на ковре, прислонившись спиной к оттоманке. Ковер под ним потемнел, пропитавшись кровью. Правая рука Азирафаэля похожа на кусок голого багрового мяса, и различить тип травмы сходу попросту невозможно. Он в сознании и немного удивлён демону, но всё равно смотрит так, словно в комнату вошёл по крайней мере спаситель. Он даже невольно улыбается ему, хотя боль, должно быть, адская. Если бы на его месте был Кроули, то он бы корчился и орал без остановки. — Азирафаэль… — выдыхает демон так, словно ему зарядили под дых. Это почти скорбный стон, но вряд ли кто-то из них двоих замечает это. Кроули шлёпается перед ним на колени, бросая рядом автомобильную аптечку. — Что люди сделали? Почему ты не применишь чудо, чтобы вылечить себя? — Я… остановил кровь. Азирафаэль делает вдох ровно для того, чтобы произнести фразу. Ему больно дышать? Сломаны рёбра? — Когда? — Когда пришёл в себя. Довольно больно, пока что не могу сосредоточиться, — он морщится. — Но ещё пара минут, и я бы сам… Мастер преуменьшений. — Я попробую раньше, ладно? У Кроули было немало практики по излечению всякой дряни. Он ведь раздавал благословения за Азирафаэля, и не раз. Просто надо быть более внимательным. Он всматривается в залитую кровью руку, аккуратно сдувает потёки, чтобы локализовать рану. Ей оказывается почти вертикальный разруб или порез чем-то очень острым, идущий через всю ладонь до самого основания пястной кости. Начинается он между указательным и средним пальцем. Кроули, кипя от гнева, старательно принимается соединять разрезанные сосуды, мышцы, хрящи, кожу, устранять царапины на костях. Дьявол побери их души, они сделали Азирафаэлю «лягушачьи лапки»! Причём провернули это сразу, быстро, без предупреждения, одним умелым движением. Иначе он бы вывернулся. Как он позволил людям подобраться к себе так близко? Беглый взгляд по сторонам. Экран компьютера прострелен. Стоящий рядом цветок «Три дня» уже завял. Второй, «Неделя», ещё держится, но с трудом. Выходит, Азирафаэль залип в очередной раз на какую-то информацию и не услышал, как они ломятся. Им пришлось выстрелить в монитор, чтобы привлечь его внимание, потому что на крики и угрозы он не реагировал. А потом, не дав ему опомниться и выйти толком из своего транса, атаковали и сразу сделали с ним это. Мстили за тех, кто приходил сюда раньше? Или это какие-нибудь тайные агенты? Чёрт их разберёт! Явно уже не уговаривать пришли, а убивать. Вероятно, хотели запытать до смерти. Азирафаэль испугался и вероятно, раскрыл истинный облик. А облик серафима практически невыносим для человека, в особенности — для грешника. Он мог случайно крикнуть «Покайтесь!», оформив это чуть ли не в приказ. И убийцы, как в Стар Треке, докаялись до того, что пришли к мысли о собственном уничтожении. И забрызгали мозгами весь магазин. Надо что-то сделать с этим картелем. Впрочем, скоро Армагеддон. Если они его переживут, то обязательно. — Прости, я не могу убрать след до конца, — шепчет Кроули, пытаясь не допустить в голос обоснованного гнева. — Наверняка немного дискомфортно. Долечишь, как сможешь… Я зафиксирую, чтобы не разболелась. — Уже не больно, — Азирафаэль благодарно смотрит на него. — Спасибо. Кроули улыбается уголком рта и вскрывает нераспечатанную аптечку, извлекая фиксирующие бинты и охлаждающую мазь. Ему редко доводится касаться Азирафаэля. Он деликатно берёт его за запястье и осторожно смазывает длинный красный шрам, идущий через всю ладонь с обеих сторон — кончиками пальцев, что сами почти немеют от мази. Он старается не смотреть в лицо ангелу, так как отлично чувствует его тёплый взгляд на себе. Проблема в том, что Азирафаэль совершенно не стесняется вкладывать в мимику именно те эмоции, что испытывает в данный момент. И в полном объёме, не пытаясь что-то редуцировать или скрыть. На это невозможно не реагировать. И обычное поглаживание по ладони внезапно становится чрезвычайно вычурным, сексуальным действием. Каким-то особенно утончённым извращением. Кроули пытается удержаться на краю, но неумолимо возбуждается, несмотря на сильный запах крови. И мазь он втирает гораздо дольше, чем следует. Уже и мази не остаётся, а он всё проводит по розовому шраму, будто пытаясь его разгладить. Или успокоить боль, что может ещё гнездиться внутри. Нет, нет, Кроули, не станет обманывать себя. Он ласкает его ладонь так настойчиво и нежно, будто это эрогенная зона. Ангел не одёргивает его. И не вздыхает нетерпеливо. Вместо него вздыхает Кроули, понимая, что если он продолжит, выглядеть это будет уже неприлично. Поэтому разрывает упаковку и принимается накладывать на руку слои узкого бинта, пахнущего антисептиком. Он хорошо знает, как это будет ощущаться, и не задаёт вопрос «не туго?» Правда, обычно ладошки, которые ему доводилось обрабатывать и бинтовать, были детские. Азирафаэль непроизвольно улыбается и сам произносит после финального бантика на костяшке: — Не туго. Оба замирают, глядя друг другу в глаза. Кроули — пытаясь не показать, что возбуждён. Азирафаэль — как будто пытаясь показать именно противоположное. Демон не может понять причину, по которой тот не обращает внимания на то, как Кроули держит его руку — в своих ладонях, будто в оберегающей клетке. А потом он вдруг осознает, что джинсы на коленях почти насквозь пропитались кровью из мокрого ковра. И большая часть одежды Азирафаэля тоже испачкана в крови. Вот и ответ. — Когда успело натечь так много? — удивляется он, пытаясь прикинуть по размерам пятна. — И сколько, Азирафаэль? Литр? У тебя темно перед глазами? Пить хочется? — Немного хочется, — признаётся тот, словно стесняясь своей слабости. — Я… уже пробую восстановиться. Кроули создаёт ему чашку воды и подносит к сухому рту. Тот жадно пьёт, не пытаясь перехватить сосуд, и лишь машинально пробует поддержать, но вместо этого просто касается непривычно холодноватыми пальцами рук Кроули. — Тебе нужно поспать хотя бы немного, — решает за него демон. — Встать получится? Схватись за меня, побредём в спальню. Азирафаэль кивает, сменив рассеянно-благодарный взгляд на сосредоточенный. Кроули закидывает его руку себе на шею, обхватывает за то мягко-упругое место, где у кого другого была бы талия, и пробует приподняться. Азирафаэль принимает вертикальное положение, но глаза его испуганно расширяются, и он едва не оседает обратно, придавив демона. Ясно. Давление как у трупа с такими истязаниями. Точно литр, и перед глазами черным-черно. Кроули изворачивается и подхватывает его на руки, под лопатки и под колени. — Прости, ангел, так будет проще, — объясняет он на ходу. — Я тяжелый… — слабо выдыхает Азирафаэль ему в район уха. — Да, ты ужасно тяжёлый. Но это не значит, что я не могу тебя поднять. По лестнице он поднимается так, будто ничего и не тащит (всего-то нужно опереться крыльями на воздух). Азирафаэль послушно обхватывается здоровой рукой за его шею. Внутри Кроули сразу становится очень тепло, а члены с обновлённым усердием напрягаются в штанах. — Мы ещё не переходили этой границы, — подмечает ангел. Кроули приходится немного пораскинуть мозгами, чтобы осознать, что это замечание не имеет никакого отношения к его стоякам. — Я просто оказываю тебе первую помощь. Тебе завтра демонстрировать фокусы толпе малолетних ублюдков во главе с Магом, который, поверь, сдерживать себя не будет. — Это всё твоя школа «не держи в себе». — Фиона плохому не научит. Ангел слабо усмехается, показывая, что снова не понял его культурных намёков. Кроули находит спальню, толкает дверь едва материализованным крылом. Наклоняется и аккуратно опускает ангела поверх заправленной постели. — Я немного отдохну и восстановлюсь до конца, — повторно обещает Азирафаэль, отпуская его шею. — Будешь должен. Непонимающий взгляд голубых глаз. — У тебя в торговом зале шесть придурков вынесли себе мозги прямо на книжные полки, — вынужден пояснить Кроули, сложив пальцы «пистолетиком» и приставив их к своему виску. — О боже! — вскрикивает Азирафаэль. — Надеюсь, пули не повредили издания! Но кровь… кровь точно испортила обложки… Как хорошо, что я не храню там особо ценные экземпляры. — Думаю, я смогу устранить большую часть ущерба. — Спасибо. Надеюсь, у меня будет возможность вернуть тебе. Теперь каждая их фраза упирается в этот Апокалипсис. Столько неразрешённых планов… Всё поставлено на завтра. Кроули собирается уходить, потому что сразу начинает беспокоиться, а от беспокойства хочется что-то разнести. А ещё ему неловко, когда на него так смотрят. Демонам по природе такие взгляды противопоказаны, они прожигают дырки в их прочных шкурах. — Я сделал бы для тебя то же самое, Кроули. Правда, — продолжает ангел, одновременно словно что-то пытаясь отыскать в выражении его лица. — Я бы не стал делать вид, что не знаю тебя, если бы ты попал в беду. Жаль, я ни разу не смог оказаться в нужном месте в нужное время. — Спи. — У тебя очень красивый макияж, — вдруг быстро произносит Азирафаэль, словно не хочет, чтобы он уходил. Кроули только сейчас вспоминает, что ничего не стёр, так торопился. И на голове у него роскошный «вавилон», а вовсе не привычная ангелу короткая стрижка. — Это ты ещё платья не видел, — буркает он, польщённый. — Если завтра мы доживём до вечера, и в поместье Даулинг будет играть музыка… — нерешительно и неуловимо мечтательно произносит Азирафаэль. — Ты потанцуешь со мной, в этом платье? Недостаток кровоснабжения, кажется, действительно сказывается на мозговой деятельности. Прежде ангел не выдавал подобных приглашений. — Только если я буду вести. Ты совершенно не умеешь, — никогда ещё согласие не звучало так заносчиво и предельно поспешно. — Спи. До рассвета не более четырёх часов. Первым делом, спустившись на первый этаж, Кроули поливает и приводит в чувство дежурные цветочки у монитора, обновив счётчик.  — Хорошая работа, — тихо шепчет он им. Проверяет смартфон: сообщений нет. Хорошо. Теперь за работу нужно браться ему самому. *** Последняя галактика никак не поддаётся. Все рукава в динамическом равновесии, кроме последнего, рассыпающегося на составляющие при первом же движении масс. Он не знает, слишком ли сложная форма, которую он придумал, или же ему не хватает природных способностей. Он так увлёкся в своём умственном напряжении, что остался совсем один на краю обозримой с земли Вселенной. Все прочие ангелы-творцы давно справились со своими задачами, раскрутили галактики и созвездия, отправив их в вечный полёт, и улетели домой сами. Голос за спиной звучит неожиданно, но мягкий тембр не способен испугать. — Меня попросили проверить, почему здесь ещё кто-то остался. Все остальные вернулись. Он оборачивается, ожидая увидеть рядового ангела, скучающе поглядывающего на окружающие звёзды и планеты. Но перед ним парит серафим, один из Начал. Телец, лев и орёл прикрыты парой головных крыльев, чтобы не смущать его, имеющего всего одну голову. Наверное, поэтому крыльев не хватает, чтобы прикрыть пылающее оружие, хранящееся в складке между материей и духом позади спины, между лопаток. Никогда прежде он не видел оружия у кого-либо в пользовании. Прежде оружия в принципе не существовало. Мерцают заинтересованным золотом тысячи глаз, помаргивая на окружающие скопления колец и поясов астероидов, на завихрения времени в чёрных дырах, на ледяные хвосты комет. Но основные, голубые глаза на человеческом лице — смотрят на того, кто всё это сотворил. Он никогда не бывал здесь прежде и испытывает явный восторг, но пытается это скрыть. — Это всё сделал ты? — спрашивает серафим, оглядываясь. — Ага. — И много ещё осталось? Всё небо будто усыпано… — Никак не могу разобраться с последней звездой. — А что с ней не так? — Она не подходит, — сердясь на неё, отвечает он. — Равновесие системы не обеспечивается. — Почему? — Одна, даже большая, не может повлиять на дальние объекты. — А если поставить две в разные концы? — Влияние станет слишком сильным, и планеты упадут на звёзды. Серафим вздыхает и ощутимо огорчается, искренне сочувствуя его проблеме. У него такие же белые волосы, только короче и чуть сильнее вьются. — А ты не знаешь, почему только планеты вращаются вокруг звёзд, но никогда звёзды вокруг планет? — вдруг спрашивает серафим. — Или звёзды вокруг звёзд? Светила вокруг светил? — Как тебя зовут? — Азирафаэль. А тебя? Он отвечает. — Мне не хватало именно взгляда со стороны, — добавляет он. — Спасибо. Он создаёт две звезды, что кружатся друг вокруг друга, своим движением приводя в движение весь рукав, весь массив разрозненных капелек материи. Их свет будет давать энергию на время, достаточное для расцвета и развития жизни. Он понимает, что слишком сильное притяжение и постоянный обмен солнечными массами будет постепенно разрушать гигантов. Пока они не сольются в одну звезду и не растворятся в энтропии, как и всё во Вселенной. Но он обещает себе вернуться и восстановить баланс. Зажечь всё снова. Он оглядывает Азирафаэля с облегчённой и удовлетворённой улыбкой. — Смотри, как получилось. — Никогда не видел ничего прекраснее, — признаётся серафим. И когда тысяч глаз его направлены на вращающиеся галактики, главные глаза смотрят лишь на него. Они вдвоём ещё какое-то время наблюдают за движением и свечением, уравновешенным неостановимым танцем. Наверное, никто ему не приказывал лететь за ним. Кого волнует одинокий ангел? Архангелов? Азирафаэль просто пришел посмотреть, что это так сильно и отчаянно мерцает в небесах. — Ты устал, — серафим ласково касается его плеча, охваченного истомой долгой работы. — Я отнесу тебя обратно. Азирафаэль берёт его на руки, надёжно прижав к себе, и взмахивает всеми парами крыльев, расталкивая в стороны пустоту. В его объятиях спокойно, тепло и удобно. Можно не держаться и расслабить все конечности. Хотя… Он обвивает одной из рук его горячую, нежную шею, и несколько пар сияющих глаз под пальцами сразу же зажмуриваются. Азирафаэль отвлекается от полёта и смотрит на него с тёплой улыбкой. Ангел вовсе не возражает. И может даже… рад. *** В будущем, в монастырях, введут наказание для монахинь или монахов, ищущих общества друг друга. Их будут наказывать за то, что они хотят поговорить именно с этим человеком, и ни с кем другим. За то, что их душа ищет именно эту душу, чтобы быть спокойной, цельной, не быть одинокой. Кроули всегда поражало, что служение Богу — это всегда отказ от любого проявления счастья. Тогда он сказал Сатане: а давайте создадим счастливых монахинь? И тот создал. Но до падения Кроули не знал, что дружба запрещена. Что нельзя хотеть прикасаться, нельзя с любопытством обнюхивать волосы на голове друга. Что нельзя думать, размышлять и действовать согласно своей природе. Ведь не они такими стали, они такими были созданы, разве нет? Как избегать нарушения правил, когда ты их не знаешь? Это невозможно. Он понял лишь, что все его заслуги и чувства не имеют никакого значения. И что для него отныне Бога нет. Худшее в том, что они не знали. Азирафаэль перебирал его очернившиеся перья посреди прочих белых и не понимал, что это значит. Так и должно быть? Ангелы линяют, как прочие создания по времени года и меняют цвет? Ровно половина ангелов «линяла». Никто им не сказал, что их ждёт, и они сами не заподозрили зла. Как они могли ожидать его? Когда стремительно пали Первые, рухнув через жгучий «колодец» преображения на самое дно, пролетев сквозь кольца забвения, было слишком поздно. Его крылья почти полностью состояли из чёрных перьев, и не было инструкций, как снова стать тем, кто достоин и вписывается. Это была нечестная игра. Но Азирафаэль всегда был рядом с ним. Он не глядел по сторонам, не слышал и не знал, как много других светлых ангелов пытались удержать своих близких на лету, отчаянно били крыльями и кричали в ужасе и запоздалом понимании. Их усилия были напрасны. И когда его потащило к тёмной воронке, выбуренной в непроницаемых фиолетовых тучах, серафим вцепился в него мёртвой хваткой, всего себя вложил в это движение. Азирафаэль рухнул туда вместе с ним. Вся его сила сияла в шести могучих крыльях, что пытались сопротивляться притяжению и снизить адскую скорость. Он не пожалел ничего, он ничего не утаил. Они пробили первое кольцо ворот, потому что те не были рассчитаны, что через них попробует протиснуться существо всё ещё с белыми крыльями. А потом по ним забили бесчисленные разноцветные кольца забвения. Он, демон, был в объятиях, скрыт и прижат к ангелу, и все атаки пришлись на разум Азирафаэля. Падение невозможно остановить. Они падали в Ад. Но если столкновение с самым чёрным дном для демона внесено в план и предположительно не несёт угрозы для его жизни, являясь просто окончательной и бесповоротной точкой изменения, то когда вниз летят двое… Удар о то, что не являлось землёй, хруст костей и громкий вопль. Они вдвоём перекатились в сторону, и крылья, закрывающие его со всех сторон, раскрылись бессильно. Его обдало фонтаном горячей ангельской крови. Она забрызгала его белые волосы, и они окрасились в её цвета навечно. Он отстранился, чтобы осмотреть огромную рану, руки Азирафаэля больше не держали его. Огромное тело серафима разрывала боль. Он принял весь удар на себя, оставив его память неповреждённой. Он — демон, был на дне, но отлично помнил, кто лежит перед ним. Он сохранил себя, все свои силы творения и воображения. Хлестала кровь. Азирафаэль умирал по его вине. Жгута нет. Ничего нет. Только он сам, безымянный. Атмосфера дна медленно убивала серафима. Тогда он взмолился Богу, чтобы тот сделал его змеёй, но никто ему не ответил. Ну ничего. У него есть ещё собственные силы, его тело, и нет ничего проще, чем пожертвовать всем этим, приложив немного фантазии. Он превратил себя в змея, отказавшись от конечностей, и перевязал, перетянул страшную рану Азирафаэля самим собой, силой творения туманностей и светил. Понимая, что больше никогда не сможет ей воспользоваться. У него все получилось. Кровь больше не бежала, заключённая в ловушке горизонта событий. Он отпустил руку Азирафаэля, и бессознательное тело серафима стало медленно всплывать из этого чёрного колодца туч, гибельной пучины, которая вскоре превратится в Ад. Азирафаэль не вспомнит его и не почувствует жгут, стягивающий рану, которую нельзя излечить. Его настоящее имя украли и стёрли из вечности созидания, взамен бросив к ногам унизительную кличку, достойную лишь тупого, бесцельного животного. И он был обязан её носить. Вместо того, чтобы стать влиятельным, сильным демоном, он стал лишь рядовым, бледной тенью былого могущества. Но самое главное осталось с ним — его ум и воображение. Его память, его ненависть, огонь в его сердце. О нет, нет, нет! Он не намерен сдаваться. Пока жив, он будет начинать с начала столько раз, сколько потребуется. Если между ним и Азирафаэлем встанет Бог, он подвинет Бога. Или умрёт, пытаясь. *** Серые камни под босыми ногами — тёплые. За стенами — раскалённая пустыня, а внутри — роскошный, тесный сад. Золотая клетка невежества. Кровли отказывается считать людей животными. Азирафаэль с напряжённым, но порядком отсутствующим видом смотрит туда, где начинается буря. Куда ушли Ева и Адам. Кровли подползает ближе и бесцеремонно заглядывает ему в лицо. — Ты помнишь меня? — А должен? — спрашивает Азирафаэль, ничуть не удивлённый его появлению. Будто демоны каждый день шастают по Эдему. — Мы были знакомы. — Что же, придется знакомиться заново, — вздыхает он с печальной, но светлой улыбкой. — Забвение — тоже часть наказания. Ведь это поистине ужасно, когда тебя не помнят. А кем мы были? — Друзьями, — отрывисто выдаёт Кровли. — Как жаль. — Во взгляде ангела нет ни отвращения, ни ненависти, будто он разговаривает с равным, а не с врагом. — Может, воспоминания удаляют именно из-за того, что если бы мы помнили все свои привязанности, то нас бы не удалось разделить на два соперничающих лагеря. Ох, Азирафаэль, не задавай вопросов. По крайней мере, вслух. Хотя теперь у Бога появилась целая куча новых проблем, и свой гнев он переключит на следующих «провинившихся». Ангелам можно расслабиться. — А где твой пламенный меч? — интересуется Кровли. — Я отдал его. — Что ты сделал? — он изумлённо приподнимает брови.  — Отдал, — почти мрачно повторяет Азирафаэль, словно какая-то неприятная мысль омрачила его сознание. — Зачем? — Мне почему-то пришло в голову: а что, если Бог заставит меня убить с помощью него демона, что нарушит охраняемые мной границы? Что, если я буду сожалеть об этом? И вот ты говоришь, что мы были друзьями. Уж лучше быть без меча, не правда ли, чем допустить ошибку? Кровли поражённо застывает. Азирафаэль помнит его! Он его помнит, несмотря ни на что! Бог запретил, уничтожил, стёр из бытия, а серафим всё равно что-то помнит… Что-то неясно пробивается из-под толщи выровненного песка, несмотря на то, что каждый порыв ветра набрасывает сверху по новой душной, сыпучей дюне. Он избавился от меча, чтобы случайно не убить им Кровли, выполняя однозначный приказ. Он пытается не играть в эту безумную игру и одновременно подчиняться Непостижимому замыслу, чтобы его не уничтожили свои же. — Ты подошел и даже не испугался, что я зарублю тебя, — замечает Азирафаэль. — Я знаю, что ты хороший ангел. В отличие от некоторых иных. Прогрохотало в тучах. Люди совершили первое убийство, защищая свои жизни. С неба полило, будто над головами опрокинули озеро. И Азирафаэль даже не осознаёт, почему накрывает Кровли крылом. Он не поверил так просто в сказки про дружбу, ведь ему могли соврать. Но ангел не сделал бы это для другого демона, которого увидел впервые. И другой демон никогда не подступил бы к нему ближе, вплотную, на эту пару осторожных шажков. Чтобы оказаться рядом, под успокаивающей сенью белых перьев. Азирафаэль не осознаёт, но глубоко внутри… он всё тот же. Он сопротивляется хотя бы тем, что отказывается быть «правильным» ангелом. На Небесах всё дурно устроено. А после падения они наполнились страхом: сделать неверный шаг, задать слишком мудрый вопрос, бросить не тот взгляд. Ведь ты будешь брошен в Ад, как мешок с дерьмом. А те, кто внизу, не пробовали научиться жить со свободой, что обрели такой дорогой ценой. Они тут же потеряли её снова, погрязнув в том же самом, в чём погрязли Небеса. Точно так же перестали задавать вопросы и стремиться хоть к чему-либо для самих себя. Словно сами себе не хотели счастья… Они забыли имена. Они забыли всех, кто не хотел их падения, кто держал их за руки до последнего. А ангелы забыли, как держали… Как странно, что одновременно с Кровли упала ровно половина всех. Десять миллионов. Ведь обычно инсургенты составляют ничтожное меньшинство. У него снова были серьёзные вопросы к мирозданию, но задавать их больше было некому. Наверное, они с Азирафаэлем последние и единственные в своём роде. Не до конца упали. Не до конца взлетели. *** Размышления за чашкой чая на крыльце туманным утром не несут в себе ничего разумного и осмысленного. Просто ещё одна пятиминутка ненависти к самому себе и бессмысленного самообвинения. Но ему хватает духу написать необходимую смс, а потом снова пропасть в своих мыслях. Он помогает Азирафаэлю, ничего не требуя взамен, даже дружбы. Он не имеет права. Ведь только из-за него ангел носит на себе неизлечимую рану. Из-за Кроули его разум необратимо повреждён прохождением через кольца забвения. Азирафаэль был готов пожертвовать для него всем, а теперь каждому встречному говорит, что они незнакомы. У Кроули отняли гораздо больше, чем Небеса: у него отняли Азирафаэля, который считал бы его своим, который не отталкивал бы его постоянно, не делал больно, пусть и ненамеренно… Наверное, ангел был бы даже рад, если бы Кроули, наконец, отстал от него? Бог отнял у него это. А он отнимет у него Армагеддон. Больше не даст уничтожать детей, стариков и прочих ни в чём не повинных людей по велению левой пятки. Он не дурак, и понимает в его последних созданиях гораздо больше Него. Утренний туман густ. Чёрный чай остыл. Кроули поднимается и возвращается в магазин. Азирафаэль уже проснулся и копается на полках и в ящиках стола. Цвет его лица абсолютно здоровый, повреждённая рука снова действует, как надо, одежда снова чистая. Но бинт не снят, и бантик всё так же красуется на тыльной стороне мягкой ладони. Ангел проворно скидывает кассеты в коробку, отыскивая их в самых неожиданных местах магазина и комнат. Кроули наблюдает за ним несколько минут, сложив руки на груди и внезапно спрашивает: — Скажи честно, ангел. Ты был бы рад, если бы я навсегда убрался из твоей жизни? Азирафаэль удивлённо моргает на него, застыв на месте. Вопрос застал его врасплох. А кого бы не застал? — Только не говори «кто бы тогда спасал мою шкуру», — добавляет демон. Тот мнется: — Даже архангел Михаил радуется тому, что все люди и звери умрут в диких мучениях. А ты нет. — Не думаю, что я спрашивал именно об этом. Ангел стреляет глазами в циферблат настенных часов. — Кроули… Мне кажется, тебе пора. У меня есть ещё пара дел перед тем, как ехать к Даулингам. Демон приподнимает бровь. Он рад, что не забыл надеть тёмные очки. Он ничего не говорит ангелу. Это бесполезно. …Азирафаэль, который нуждался бы в нём. Азирафаэль, который хватался бы его, когда он пропадает — особенно как в тот раз, на целый век. Ангел никак не упомянул это при встрече уже в веке следующем: просто не заметил его отсутствия. Он не виноват в своей странности. Он считает, что с демонами можно так обращаться. Кроули остаётся лишь прощать его каждый раз и возвращаться снова, когда всё в душе отболит. Он навсегда останется для него чужим. Ах, если бы ангел не был привязан к Кроули тогда! Он бы остался таким, какой есть. И тогда, возможно, у Кроули был бы шанс на взаимность, ещё один. Демон разворачивается, чтобы уйти, но Азирафаэль внезапно оказывается рядом и хватает его за рукав. В его глазах почему-то плещется настоящее беспокойство. — Тут с минуты на минуту будет архангел Гавриил сотоварищи, — быстро произносит он. — Они придут забирать меня на войну. Да, мне делают личные приглашения. Особенно им будет интересно появиться тут после того, как они почуяли «чудесные» подвижки. Я отобьюсь незаконченными отчётами по магазину или ещё чем-нибудь… Я буду вовремя. — Они всё ещё не знают, что у тебя нет меча? — Я стараюсь не заострять на этом внимания… Подожди, мне нужно отдать тебе кое-что. Конечно же, Кроули ждёт. Азирафаэль приносит ему ту самую коробку, над которой колдовал всё утро. — Я сложил туда все кассеты, которые ты забывал у меня. Они довольно долго пролежали в моём магазине. Я подумал, наверное, ты потерял их и обыскался? Возможно, тут есть несколько не твоих. — Что значит «не моих»? — Кроули заглядывает внутрь. Кассет действительно куча. Только ангел не знает, что чаще всего он оставлял у него кассеты, что прослушал один раз и которые ему не приглянулись. Но зато на них гарантированно не Queen. Азирафаэль колеблется, нервно закусив изнутри щёку. Его ладони всё ещё лежат на коробке вместе с руками Кроули, едва не соприкасаясь. — Был тут однажды парень в наушниках, слушал явно что-то тяжёлое, гитарное, как тебе нравится. Я-то не разбираюсь, что именно, но похоже на твоё. И я спросил его, не мог бы он записать мне на листочек названия современных групп, которых он считает лучшими? Он написал, а я… приобрёл, кхм. Кроули не удерживается от улыбки. Кассеты. Это надо действительно постараться. Сейчас всё даже не на дисках, а на флэш-картах хранится. — Ты доедешь сам до поместья? — уточняет он. — Или мне лучше тебя забрать? Позвони, когда. Азирафаэль убирает руки от коробки, случайно проехавшись по пальцам Кроули. Словно пугливый голубь со сбитым прицелом, что пролетел рядом, мазнув по плечу крылом. — Хорошо. Я поеду с тобой и позвоню, когда они уйдут. А теперь поспеши. *** Кроули прикидывает, какова вероятность, что они справятся. Что Антихрист отвергнет огромного цербера, выскочившего, как чёрт из табакерки, прямо посреди празднества. А после откажется от всей остальной судьбы только потому что ему наплевать. Насколько он знал Мага, наплевать тот мог отменно. А вот что касается власти… Он её любит, но примет не каждую. Ответственность, которая приходит с определёнными видами власти, его пугает, и Кроули вполне понимает его. Он не хочет думать об этом. Зачем мучить себя заранее? Ему просто страшно. Один-единственный напуганный демон из целого вздрюченного воинства, точащего когти и клыки, начищающего регалии и ботинки. К сожалению, всё, что его интересует — это Азирафаэль. Что с ним сделают, когда он откажется убивать? Надо срочно перебить чем-то этот поток дурацких мыслей. И не спиртным! Кроули заводит двигатель, стартует и не глядя выуживает кассету из коробки, стоящей на соседнем сиденье, вставляет в магнитофон. «…Забирает всё, Но ничего не даёт взамен? Я должен был догадаться, что от тебя одни проблемы…» Вот ведь блять. Он смутно помнил эту ужасную песню. Это были завывания мужика о том, что он весь такой на всё готовый и любит, как не в себя. Это он считал достаточным основанием, чтобы его полюбили в ответ. А когда не полюбили — Ах ты сука! Я ж ради тебя, а ты вон тварь какая! Не любишь за любовь! Любят людей за то, какие они есть, а не за «любовь». Кроули с месяц назад прослушал эту закаверенную электрогитарами песню раз и то не до конца, и со злости кинул её прямо в книжной лавке куда-то в тёмный угол. Азирафаэль откопал и вручил обратно. Но теперь с этой кассетой что-то не так. С текстом или с музыкой… Или с самим Кроули. Он тянется, чтобы выключить, всё ещё медля. «Когда ты целовал, его глаза были открыты. Почему его глаза были открыты?» Внезапно и одновременно с гитарным рифом, поглотившим машину, как прибойная волна, он осознаёт. Когда целуешь серафима, все его тысячи глаз открываются — от удивления и удовольствия. Обычно ведь он их держит закрытыми среди людей, так? Если бы он поцеловал Азирафаэля, то как бы тот отреагировал? Смутился бы, поражённо посмотрел на него, спросил бы, что это значит? И Кроули обязательно поцеловал бы его ещё раз, чтобы ангел точно понял все оттенки значений. И возможно… он бы отстранил Кроули и с чувством прижал его бедовую голову к своему плечу. «Тебе кажется, что всё уходит в пустоту, как фантики в мусорное ведро — вся твоя любовь. Но это вовсе не так, детка, это все ложь». Нет, абсолютно точно. Этот текст искажён почти до неузнаваемости. Кассета месяц провалялась в магазинчике Азирафаэля, а ведь он никогда не проверял, способно ли это место так же, как и его Бентли, менять всё под себя… Музыка взлетает торжественным хоралом. Солист поёт эти слова с таким безусловным счастьем, что Кроули делается физически дурно, а руль становится чертовски скользким. «Я бы поймал гранату, что летит в тебя, Рукой остановил бы лезвие, Прыгнул бы под поезд. Ты знаешь, я сделаю ради тебя что угодно. Я с готовностью пройду через всю эту боль. Это словно пуля, летящая через мой мозг. Да, я умру за тебя. Но… Ты сделаешь то же самое. Ты сделаешь то же самое, бэйби». О-боже-дьявол-кто-там ещё есть! Кроули шипит, «Бентли» угрожающе вихляет по дороге, взвизгнув покрышками. Непослушный руль почти выскакивает из дрожащих мокрых ладоней, но он выворачивает на обочину и останавливает автомобиль — резко, чуть не впечатавшись в приборную панель лбом. В оригинале пелось: ты никогда не сделаешь того же. Но ведь Азирафаэль сделал. Раскатистая мелодия замирает на краю и вдруг снова взрывается мажорными сочными ладами, не оставляя в покое его душу. «Когда ты был объят пламенем, Он пытался погасить его своим телом. Он никогда не говорил «я люблю тебя», потому что давно перевыполнил по этому план. Ведь он понимает, каково это — поймать гранату ради тебя, остановить летящее лезвие…» Кроули сидит, онемевший и оглушенный, и смотрит вперед безумными невидящими глазами, с которых давно слетели очки и упали под сидение при повороте. Его трясёт. «Я пройду для тебя сквозь ад. Я превращу себя в огненную магму. Я отдам всю кровь из своих вен. И я знаю, ты сделаешь то же самое». Песня стихает, но не в его голове. Он не понимает, почему, почему совершенно отвратительная песня превратилась в это? Почему внезапно чудесной, идеальной музыке кавера стал соответствовать текст? Да ещё и рифмованный? Кто написал его? Не мог же он написаться или мутировать сам? Но ведь Азирафаэль ни за что не стал бы заниматься подобной чушью, а начудесить стих щелчком пальцев — невозможно. Это не создать материю, это создать дух. Он сидит, безуспешно пытаясь прийти в себя, пока в окно не начинает долбиться полицейский, эдаким настойчивым, но тактичным дятлом. — Эй, сэр, мистер, с вами все в порядке? Вы словно привидение увидели. Вам плохо? Тут нельзя парковаться. Кроули редуцированным взмахом руки опускает стекло. — Да так, офицер, я только что осознал. Если за тебя не умирали, стало быть, ты не давал повода. — Либо никто умирать за вас не собирается. Одно из двух. — Одно из двух, да, одно из двух. Удачного дня, офицер. Кроули будит прикорнувшую «Бентли» и съезжает с тротуара на дорогу.