Quel dommage que tu ne sois pas mon destin ...

Мелкие крупицы белого снега падали с неба, напоминая в темноте пустых московских улиц падающие и тут же гаснувшие звезды. Близился конец января, погода баловала несметным количеством осадков и крепкими крещенскими морозами. Союз еще с детства любил зиму. Почему-то именно это время года придавало ему намного больше сил, чем любое другое, дарило множество воспоминаний, как хороших, так и плохих, успокаивало. Именно в зимние месяца он любил отвлекаться от несметного количества работы, выходить из душного, пропитанного какой-то напряженностью и сдержанностью кабинета, дабы в уже поздний безлюдный час пройтись от здания центрального комитета КПСС до его ворот, а иногда и чуть дальше. Там, закуривая крепкую «Яву», смотря обычно на первое, что оказывается перед глазами, будь то недалёкие здания или простой фонарь, он начинал вспоминать. Воспоминания были разные. Вот недавно, дня два назад, коммунисту вдруг вспомнилось, как однажды, когда он был еще совсем мальчишкой, он любил пугать своих «дражайших» нянечек, приглашенных то ли из Англии, то ли из Франции. И как веселила маленького баловника та суета и крики, которые позже доносились чуть ли не по всему Зимнему. Главное, ну впал он в бесовщину, что ж орать то? Не настолько, между прочим, правдоподобно получалось. - Сейчас бы и лучше смог, - усмехнувшись, негромко проговорил Союз. Сегодня что-то было не так. Советы понял это еще с утра, когда сидя на кухне, за небольшим, застеленным обычной клеенкой, столом, допивая уже остывший кофе и просматривая свежую прессу, он почувствовал, что-то точно не так. С этим ощущением он провел оставшийся рабочий день, а затем и вечер. Советы крайне редко оставался за разбором различного рода государственных дел меньше чем до позднего вечера, а то и ночи. Кабинет и здание центрального комитета стали, как бы прискорбно это не звучало, родной комнатой и вторым домом. Время уже перевалило за полночь, когда телефон, пузатый, оставляющий красные блики на отполированной поверхности стола, разразился трелью. - Да, - спокойным, чуть охрипшим от долгого молчания голосом ответил Советы. Звонки даже в такой поздний час были чем-то привычным, порой приходилось, превозмогая усталость и накатывающую сонливость решать возникающие, чтоб их черт побрал, непонятно откуда взявшиеся проблемы. Но в этот раз звонивший преподнес то, чего Союз явно не мог ожидать. - Доброй ночи, вас беспокоит генерал милиции Корелов. - Слушаю. Да, да мой сын, Витя, еще одна фамильярность и должность ты занимал ровно до этой ночи. Говори прямо, что случилось? Виктор Сергеевич Корелов, генерал милиции и по совместительству давний знакомый СССР. Когда-то, еще в молодости, он был одним из тех, кто помогал Союзу в становлении новой страны, был одним из первых сторонников идей еще цесаревича Романова. Судьба свела их с еще юным цесаревичем в один из его походов на тайное собрание партии. Тогда мало кто доверял отпрыску самого царя, идеи его воспринимались с большой долей скептицизма, порой просто игнорировались, и именно тогда, Витька, как звали его однопартийцы, вступался, перекрикивал, повторял то, что так упорно не хотели принимать всерьез товарищи. Зачем? Уж больно толковыми были слова Союза, внушали веру в светлое будущее лучше, чем все те агитации со стороны партийного руководства. Тогда-то они и стали закадычными друзьями, прошедшими огонь, воду, медные трубы, всех видов и диаметров. - Я тебя понял, скоро буду. Быстрыми, местами резкими движениями Союз начинает собирать разложенные на столе документы, бумаги и прочую, менее его волнующую сейчас белиберду. В следующие моменты все проносилось абсолютно быстро и незаметно, будто ничего и не было. Пулей вылитая из кабинета, Союз вызывал служебную машину, поторопил и без того перепуганного водителя, наконец добираясь до своей цели. В главное отделение милиции города Москвы СССР заходит на первый взгляд довольно спокойно, ни один мускул его лица не выражает и толики заинтересованности в том, что здесь происходит, как будто он приехал сюда не разбираться с очередной проблемой, а так, чаю попить. - О, а вот и главный герой вышел на сцену. Ну здравствуй, горе отец! Союз все так же спокойно подходит к длинному, ярко отблескивающему в свете люстры столу, за которым, опустив голову и теребя пальцы сидит его старший сын. - Теперь я хочу услышать, - в тишине кабинета, отталкиваясь с высоты потолка и опускаясь на головы присутствующих, прозвучал басом голос Союзов, - что произошло. Во всех деталях. Услышав это, Россия, а это именно он и был причиной того, что вместо работы Союз сейчас находился в милицейском участке, заметно вздрогнул, но головы так и не поднял. Генерал милиции же, лишь добродушно улыбнулся, вставая со своего места, проходя в сторону друга. - Пройдем те, товарищ Союз, акт о задержании составим, - стоя уже спиной к мальчику, проговорил Виктор Сергеевич. - Ну пройдемте, - чуть недоумевая от неясности ситуации, проговорил СССР. Он до сих пор знал обо всем произошедшем лишь вкратце и то не мог понять, кого черта это все случилось. Выйдя в пустой коридор, Корелов сразу же прошел к окну, находившемуся прямо напротив двери в его кабинет. Старое, деревянное, оно, казалось, застало еще предыдущую власть. Союз смотрел на это, не произнося ни единого слова, однако теперь по его лицу было заметно, что если в течении пяти минут он не услышит внятную версию всех событий, кто-то пострадает, причем раз и навсегда, без шанса на “реабилитацию”. - Ну не смотри ты на меня так, дай хоть закурю, мозги ели соображают, время позднее, как никак, - окно было открыто и спустя несколько секунд в него хлынул теплый воздух вперемешку с сигаретным дымом. Союз подходит к открытому окну, доставая изрядно затертый портсигар, на автомате поджигает сигарету и так же на автомате затягивается. Вот чего ему не хватало. Годы курения давали о себе знать и сейчас, в любой напряженной ситуации мужчина тянулся за сигаретой. Да вредно, да плохой пример детям, а кто сказал, что он в общем хороший пример для подражания? Да и попробуй с таким-то ритмом жизни не закурить, посмотрим, как это у вас получится. — Значит слушай внимательно, ничего серьезного твой шкет не натворил, так, простая драка, с кем в таком возрасте не бывает. — Это все, ради чего ты меня позвал, - уже начиная знатно закипать, проговорил Союз. Руки его чуть нервно подрагивали. - Да щас, я же сказал, слушай внимательно. Драка как драка, а вот причина знаешь какая? Все, понял, не тяну больше! Поспорил с какими-то одноклассниками, что в юбке, представляешь до чего додумались, - усмехнувшись продолжал милицейский - что Россия в юбке, да с намалеванным лицом по городу пройдется. Сначала Союзу показалось что это была просто глупая шутка, ибо он слишком хорошо знал, как ему казалось ровно до этой ночи, характер своего сына. Россия всегда был крайне послушен в вопросах, которые могли как либо сказаться на его будущем или на будущем его семьи, в окружении чужих для него людей мальчик старался как можно меньше реагировать на любого рода выпады в свою сторону, отвечая холодно и понятно для недалекого обидчика. Поверить сейчас в то, что Россия, вопреки всем своим принципам и внутренним установкам повелся на настолько откровенную чушь? Вот и СССР не мог до конца поверить. Видимо, молчание сильно затянулось, а лицо политического лидера было уж слишком серьезным для, казалось бы, простой детской шалости. - Его вообще не совсем за это приняли. Просто комендантский час то в 22 нуль нуль, а он по улицам шарохается, еще в таком-то туалете. Ты знаешь что, иди ка лучше поговори с ним. Только не так как всегда! Знаю я твои “допросы с пристрастием”. Пацана вряд ли кто-то успел разглядеть, поздно все-таки, да и гулял он недалеко от дома. Да угомонись ты, себя в молодости вспомни! Давай, давай, он там небось уже от страха не знает куда подол спрятать. И Союз идет. Не говоря ни слова, просто разворачивается и идет. За спиной остается только милицейский, да открытое окно. Дверь в кабинет открывается со скрипом, заставляя обратить внимание на вошедшего. РСФСР резко поворачивается всем телом в сторону звука и тут же замирает, понимая, что сейчас начнется. Вообще, Россия мало боялся отца, он еще с первой их встречи увидел в нем что-то такое светлое и доброе сквозь надетую маску сурового революционера. Союз оправдывал это. Он редко поднимал голос на детей, в основе своей предпочитая не кричать, а объяснять, либо же, удостаивать провинившегося суровым, говорящим лучше тысячи слов взглядом. И это работало намного более эффективнее, чем бесполезный надрыв голосовых связок и нервов как своих, так и детей. Но сейчас, когда весь контроль над ситуацией с каждой секундой ускользал из рук России, он уже сомневался в тактичности и сдержанности отца. Глубоко внутри уже успел скопиться дикий, неконтролируемый страх, руки, как, впрочем, и все тело, начинало мелко подрагивать, и уже слабо верилось в не то что благоприятный, хотя бы просто мирный исход. Пока отец снимает шинель, Россия судорожно, но абсолютно безуспешно, пытается спрятать коротковатую для него юбку, ближе придвигая стул к столу, трет накрашенные сестринской ярко-алой помадой губы, оставляя не менее яркие полосы вокруг рта, на щеках и руках. Мальчишка уже тянулся к глазам, чтобы попытаться также варварски избавиться от туши и блестящих перламутром теней, но его останавливает прозвучавший слишком громко в пустом помещении голос отца. - Не три, щипать будет. РСФСР снова дергается, чувствует как стул, на котором он сидит разворачивается куда-то в сторону, и видит как напротив возникает родное до боли лицо. Союз сидит на корточках перед сыном, рассматривает его внешний вид, останавливается на перекошенной, чтоб ей было неладно, юбке и снова переводит взгляд прямо в глаза мальчика. Тот то ли испугался так сильно, что аж дышать перестал, то ли просто не понимает происходящего, ожидая сейчас чего угодно, но сидит неподвижно, также смотря Союзу, в единственный здоровый глаз*. Сквозивший во всем виде остолбеневшего ребенка страх и смятение заставляли отцовское сердце сжиматься от боли. «Мягче, спокойней» - Ну что, красавица, не хочешь объяснить своему «горе-отцу», что произошло, - спокойно, насколько позволяла ситуация и накопленная усталость, спросил Союз. Услышав приятный, спокойный голос отца, Россия чуть расслабляется, смотрит, слегка наклоняя голову вниз, прямо на уставшие, но такие родные, любимые, черты лица. Стыд, конечно, никуда не уходит, парень все еще сидел в женской, жутко короткой юбке и с размалёванным лицом. Да и лицезреть отца в таком вот положение РСФСР не доводилось уже давно. Последний раз подобное общение между ними было лет 10 назад, когда семилетний Россия по-детски шкодил и папа решал провести с ним воспитательную беседу. Сейчас то мальчик вырос, вроде как повзрослел, а Союз сидит перед ним на корточках, как будто сыну все еще семь. - Пап, понимаешь, я не специально, просто проспорил и мне так не хотелось это делать, ну а как по-другому, по-твоему, отказаться выполнять спор? Понимаешь? Я думал, пару минут похожу, никто и не узнает. Кроме этих долб…, - Россия запнулся – кроме мальчишек. Союз уже окончательно успокоился, осознавая безобидность ситуации, хотя, будь это, например, днем, вряд ли сына увидели бы только мальчишки. Ага, конечно, там и мальчишки, и девчонки, и ошалевшие бабульки, много кто. И не осталось бы это в такой конфиденциальности, в какой окажется, а это точно, другого варианта он не допустит, в нынешних реалиях. Посмотрев еще раз на сына, Союз встает, подходит к вешалке, чтобы забрать шинель, начинает надевать. В своей голове он уже успокоился, распланировал решение проблемы, решил, что он успеет сделать по работе в оставшуюся ночь, надо сейчас же отвести сына домой, ему завтра в школу. Россия, видя действия отца снова пугается. Он настолько сильно злится, что просто решил уйти, оставив все разбирательства на него одного? Нет, только не это! Россия не мог потерять доверие отца из-за кого-то спора! Вскакивая со стула, парень забывает и о своем внешнем виде, и о размазанной по щекам помаде, да вообще обо всем. Подбегает к СССР, который, услышав шевеления за спиной, уже начал поворачивать назад. Парень успевает вцепиться в отца руками, обхватывая за талию, прижимаясь испачканным лицом к широкой спине. Паника, страх, нежелание отпускать, прижаться к родному человеку, все то, что ощущал Россия в эти несколько секунд отцовской заминки. Союз сначала не понимает, что только что произошло. Чувствуя тонкие ручки на своем теле, мелкие подрагивания за спиной, он инстинктивно разворачивается к сыну. Тот рефлекторно распускает замок из рук и ошалело смотрит на отца. СССР видит шок и испуг, понимает всю глупость ситуации и сгребает Россию в охапку крепких рук. - Ну, ты чего? Испугался? Извини. Ну все, чего трясешься, нормально все будет, решим. Сейчас домой поедем, чайку попьем, а? Красавец. - Ты не злишься?, - тихо, так тихо, что не будь он так близко к отцу, тот бы не услышал, спрашивает РСФСР. - Скрывать не буду, ты меня неприятно удивил всем этим маскарадом на ночь глядя, но не родину же ты предал. Все, пошли, генерал там извелся весь уже, его законную площадь заняли. Думает небось, что я тебя тут убиваю. Россия отстраняется, приводит дыхание в порядок, подходит, на абсолютно негнущихся ногах к зеркалу, весящему на одной из стен кабинета. Да, видок у него, конечно, как у дам с низкой социальной ответственностью. Юбка перекрутилась, рубашка, школьная, белая, с утра еще выглаженная, вся как не пойми откуда взятая, все та же растертая на пол лица помада, слегка отпечатанная туш, на голове бедлам из золотисто-белых волос. Смотря на свое отражение, Россия пытается восстановить дыхание, успокоится, вроде как ситуация перестала казаться патовой. Вдруг, в отражении появляется вторая фигура, выше и крупнее, смотрит через зеркало внимательно, взглядом изучает худощавую фигуру России, внимательно, останавливаясь на каждой неаккуратной детали. - Нет, такую красавицу на улицу выпускать нельзя, украдут. На, одень, - Союз протягивает сыну свою шинель. Его начинает забавлять вся эта ситуация – хотя, подожди. Мужчина выходит из кабинета, оставляя сына в очередном замешательстве. Проходит еще минут десять, прежде чем Союз возвращается, держа в руках небольшое полотенце и запакованное в бумажную обертку банное мыло. - Пошли, будем твои художества оттирать. В милицейском туалете неприятно пахнет хлоркой, свет тусклый, лампочка явно доживает свои последние дни, кафель и зеркала над раковинами покрыты водяными разводами. Россия, стоя перед одной из таких раковин пытается тщательно стереть весь этот грим со своего лица, глаза действительно щиплет, правда не понятно от чего больше, от мыла или от туши. За спиной, около входной двери, стоит Союз с чистым полотенцем, в ожидании, пока сын закончит «банные» процедуры. Не будь Россия в этой гадской, короткой, жутко неудобной юбке, возможно, управился бы намного быстрее. Каждый наклон к раковине заставляет этот мерзкий кусок ткани, а по-другому парень ее сейчас назвать не мог, задираться чуть ли не до самой пятой точки. Поэтому, каждый раз, перед тем как наклониться, РСФСР приходится одной рукой придерживать ее, второй тереть лицо. СССР смотрел на все это представление не менее внимательно, чем на парад 7 ноября. Хотя, если говорит честно, здесь зрелище куда более эстетичное и приятное глазу, чем заученные, повторяющиеся каждый год, выступления на площади. «Парадокс конечно. Вроде сына вырастил, а фигура, как есть женская. Вон какие ножки, ручки тоненькие. А талия? Да такую талию еще поискать надо, любая женщина позавидовала бы.» Мимолетные мысли увлекли мужчину настолько, что он даже не заметил, как уже стоял за спиной России, настолько близко, что когда тот разогнулся обратно, в вертикальное положение, почти полностью прижался к Союзу. Мощные, большие, покрытые реками вен руки опирались на раковину, окружая худенькую фигурку мальчика кольцом. Россия смотрит на отца через зеркало, картина действительно завораживающая. Но все это длится лишь мгновение. Очнувшийся от своих мыслей Союз последний раз смотрит на отражение, наклоняется к уху сына, после чего: - Возьми,- тихий, слегка хриплый бас пробуждает от наваждения Россию. Он опускает взгляд на одну из отцовских рук, которая протягивает полотенце. Они сидели в служебной машине, никто из них не произнес и слова. Россия кутался в отцовскую шинель, пытаясь спрятать «срам» от глаз водителя. Советы смотрел в окно, на быстро меняющиеся картинки улиц. Короткий взгляд на сына. Тот мелко трясся. Конечно, на улице январь, а тот только в рубашке, да юбке. Придвигаясь чуть ближе, Союз одной своей рукой обнимает дрожащий комок за плечи. Тепло родного тела, неожиданно наступившие полное спокойствие, предвкушение вкусного горячего чая, уютного дома. Россия закрывает глаза лишь на секунду, но ее хватает, чтобы полностью отключить мозг и погрузиться в сон. Они ехали в его служебной машине, по безлюдной Москве, в их дом. Да, зима определенно любимое время, и теперь не только для Союза…