Весна, лето, осень, зима и снова весна

Про Станислава Родченко в стенах школы не слыхал разве что новоприбывший первоклассник, не успевший ещё познать юношескую негласную иерархию и не отошедший от обеденных снов. Про положение Станислава среди остальных учащихся знали и директор, и учителя, в особенности те из них, кто никогда классу Станислава не преподавал даже. Станислава побаивались, но парни хотели глубже втереться в его доверие, стать частью «банды», про которую говорили все, но не видел никто. Девчонки, начиная с седьмого класса, сравнивали по счёту, сколько раз он посмотрел на одну подружку, а сколько — на другую. У Станислава не было той самой призрачной «банды», лишь друг да пара приятелей со двора. Всем казалось, что Станислав постоянно окружён целой преданной свитой; те, кого этой свитой считали, тоже верили, что они окружают Родченко. Было ли это мнимое представление реальностью? Вряд ли. Станислав всю жизнь свою предрекал себя одиночкой, при своём положении остававшейся всем на виду. Станислав горделиво уверялся, что никакая поддержка ему не требуется — ни дружеская, ни «силовая». И именно уверенность в собственные силы обрекла его против самого себя. Аня помнила Станислава по туалетным шушуканьям девушек, которые с ума сходили от одной только мысли, что кто-нибудь из них мог быть постоянной девушкой Станислава. (Из вечно обсуждающих поведение парня одноклассниц Аня поражалась лишь двум — бывшей пассии Стаса и нынешней. Одна закатывала глаза на любую новость о нём и добавляла однотипное: «Да, да, со мной тоже проходили такое». Другая профессионально игнорировала её слова и продолжала подпитывать восхищение одноклассниц пересказами прошедших вечеров в обществе Родченко. Аня и Таня, давняя её подруга, смеялись в кулаки с обеих, притихая в туалетных кабинках на момент великого обсуждения.) Не сказать, чтобы Аня показательно противопоставляла себя тотему Станислава, пыталась доказать отсутствие хоть малейшей заинтересованности к нему со своей стороны. Не сказать также, что она тайно причисляла себя к воздыхательницам парня. Она, скорее, побаивалась его. И страх перед тяжёлым взглядом его светлых глаз был хорошим показателем её отношения к нему. Станислав на всех смотрел одинаково. Среди храбрецов ходили шуточки, что он так и на мать смотрел, когда только родился. Одинаково предостерегающе и лениво вглядывался он в лицо собеседника, что человек, стоящий перед ним, и не понимал толком, на какую именно точку на его лице смотрел Родченко. Сразу появлялось желание поправить волосы, почесать бровь, ухо, под глазом, под носом, сам нос, глаз или два глаза сразу — от нервов. Ученики именно так и поступали. Аня, боясь своим жестом задержать на себе и без того долгий взгляд, чаще сглатывала подступивший ком. (Рассказывая доклад или отвечая у доски перед всем классом, она скорее волновалась не постоянному наблюдению учителя, а больше Станиславу, когда вдруг понимала, что он зачем-то на неё смотрит.) Бывалые, опытные педагоги отчего-то видели в Станиславе странный потенциал, но ругали его за холодность к учёбе. Неопытные или слабые по духу побаивались его, как и все школьники, а потому редко спрашивали на своих уроках. Никто объективно не мог оценить реальные знания и способности Станислава. Учителя с переменчивой частотой то хвалили его неожиданно верные ответы, то обречённо вздыхали его понурой голове, спрятанной в изгибе руки. Стас часто спал на уроках. И жил так, будто ему одному фиолетово будущее после одиннадцатого класса. Видимо, судьбу он себе уже предрёк. Никто и думать не смел завязывать со Стасом разговор, если тот приходил уже с утра мрачный, медленный и обязательно где-нибудь подбитый. Ещё по той причине, что никто никогда не мог от приближённого лица рассказать, где этим вечером пропадал Станислав Родченко, люди должны были догадаться: никакой банды у него не существует и реальных друзей вдесятеро меньше ожидаемого. Но зачем, если хочется верить в воздвигнутый образ. Аня представляла, насколько потешным казалось Стасу наблюдать, как его сущая личность разбавляется выдуманными сплетнями и секретами, приукрашивается общими эмоциями и уходит в свободное плавание по углам школы, учительских и курилок. Аня даже надумывала себе, как из своего теневого места Стас подслушивает очередные присказки и из-за угла добавляет свои, а сплетники их подхватывают, и всё новые факты из жизни Родченко уходят по сломанному телефону. Но Аня вскоре понимала, что и сама она только подпитывает ореол юноши из загадок и любопытства к его персоне. Тогда Аня поворачивалась на другой бок, к стенке, и засыпала. Вообще, она не думала про Стаса много. Не больше, чем про остальных знакомых или про проблемы мирового уровня. Аня помнила, что им обоим приходится добираться до школы на автобусе одного маршрута, но Аня никак не могла понять, насколько далеко они друг от друга живут. Аня припоминала, что и мать её в начальной школе иногда спрашивала о делах Станислава, который Родченко, Маринкин сын, когда тот был всего лишь задирой и мелким другом старшеклассников и когда родительницы их общались теснее, чем сейчас. Но Аня не припоминала, чтобы ей довелось «по-дружески» хоть раз пообщаться со Стасом. Аня отчётливо помнила, как они случайно пересеклись в последний раз, в конце апреля. Перед приятными для каждого школьника майскими праздниками. Аня никогда не выходила из школы первой, часто ей приходилось оставаться по своей медлительности, которой пользовались учителя. Потрепаться о неудачной для класса контрольной, вымолить ответ на вопрос о причине неуспеваемости одноклассников, как будто одна Аня могла знать обо всём и за всех, попросить помощь по организации будущего праздника или вытереть доску — занятия так точно на полчаса. Весенняя пора будто бы изменяла Аню на глазах. В этот раз она вылетела пулей из раздевалки, пока её не забили другие классы, спускающиеся с верхних этажей. Раньше её мог выйти только Родченко, которому достаточно было отойти на пару метров от калитки во двор школы, чтобы личная мораль позволила закурить. Она была красивой, посвежевшей. И счастливой, что ли. Улыбалась самой себе и просто хорошему дню, чувствовала, что её девичьи силы восстанавливаются после продолжительной ночной зимы. Аня была приятной девушкой, которая хоть и крутилась в потоке школьных сплетень, но никогда не была их причиной. Стас не мог вспомнить ничего компрометирующего против неё. Только хорошая одноклассница. Аня неосторожно прошла мимо Станислава, задев плечом его плечо. (В действительности, широкоплечий высокий Стас был виноват сам, загораживая собой бо́льшую часть тротуара.) Она было улыбнулась ему. Как улыбаются незнакомцам, чтобы извиниться быстрее улыбкой, чем медленно генерируемыми словами. Но улыбка сползла, когда она снова пересеклась с ним взглядами. Стас понял, что ей не по себе стало от привычного взора зелёно-карих глаз, и отвернулся. Сделал вид, будто кого-то выискивает. — Осторожно, Ань, — сказал он, выпуская из губ дым. И больше Аня таким его не видела.

***

С шестого по восьмое мая по всей школе разнёсся слух, что Станислава Родченко тяжело избили в ночь с тридцатого на первое. Нынешняя девушка Стаса по-вдовьи начинала плакать со звонком на каждую перемену, не приходила в столовую и надевала два дня из трёх одну и ту же одежду. Почти чёрного цвета. Бывшая девушка Стаса неожиданно втесалась в компанию Родченко и с хмурым лицом слушала рассказы его близкого друга Тохи. Она кивала на моментах, когда все парни ругались, и, казалось, вот-вот пацанским басом должна сказать: «Убьём гадов». Сам директор уходил навестить Стаса в больнице, и его слова секретарю разлетались по всем учителям, а там и классам. Правда, практически полностью исковеркано. С шестого по восьмое мая Аня ещё не осознавала, насколько дело Станислава плохо, а потому позволяла себе размышлять на тему его личности в стенах школы, или почему директор навестил «неотличника». Дай ей возможность, она бы, может, и сочинение написала. Как бы не страдала нынешняя девушка Стаса, как бы отсутствие Стаса не было сильным поводом почесать кулаки за своего кумира (вряд ли кто-нибудь действительно знал, кому он перешёл дорогу), всё-таки Родченко оставался обыкновенным хулиганом, плохим парнем, которого прилично было иметь в каждой школе. А потому Аня совершенно не могла понять, чем таким их хулиган отличался от всех остальных хулиганов, про которого бы не страдали всей школой больше недели. Возможно, Стаса вдобавок любили какой-то непонятной любовью, которую испытывают к вождю, пришедшему к власти самостоятельно, незаконно, но справедливо. Стас хотел уже с началки стать круче тех старшеклассников, с которыми ему приходилось тереться. И кажется, ему это удалось без особой борьбы со школьным обществом. Но после очередных праздников всем стало известно, что Станислав Родченко не появится в этом месяце в школе. Стоял шаткий вопрос о его полноценном выздоровлении. Целую неделю школа оплакивала героя. Шепотом только избранным передавался адрес больницы, в которой лежал Стас. Вот только адрес был всегда разный. Также шепотом, но уже от страха перечисляли его травмы. Сломанный нос. Саркастичные высказывания Антону о том, что слышать теперь он может только левым ухом. Почему? — пока не выявили. Тазобедренный сустав в крошки (в школе представляли, как из него достают маленькие косточки — воображения хоть отбавляй). Ещё добавляли ушиб рёбер, с десяток гематом, сотрясение мозга. Кто-то с видом знающего человека размышлял: «Сто процентов, руку сломали… Если бы руку ему тогда не сломали, он бы разом всех положил». Целую учебную неделю все ходили под общим горем такой ужасной потери, а в пятницу после второго урока нынешняя девушка Стаса прямо на уроке расплакалась из-за пришедшего от него сообщения. Её даже не стали ругать за то, что на уроке она сидит в телефоне. Всё равно бы продолжала сидеть. Станислав через соцсеть предложил (утвердительно заключил) расстаться. Уже бывшей девушке за одну перемену нужно было решать: возненавидеть Станислава или принять его поступок как шаг благородного калеки, инвалида, обездоленного мужчины, который боялся горестной участи возлюбленной. Вся школа решила за возлюбленную, что их истории подходит второй вариант. Весь май Станислава любили как никогда раньше и позже. А потом пришёл июнь, чувства к герою с городских окраин иссякла. За лето нужно было найти нового кумира и вожака.

***

Аня тоже позабыла о Стасе. Не то что бы она должна была проникнуться до глубины души горем одноклассника и по доброте сердечной думать о нём ещё целое лето. Но и саму Аню коснулась проблема, которая заставила помнить про Станислава дольше, чем это делали остальные. Во второй половине июня её матери пришлось незамедлительно лечь в больницу. Аня привыкла: у женщины с рождения был порок сердца, а с возрастом недуг давал о себе знать редкими, но болезненными приступами. Тяжело было только, что жили они вдвоём. Вместо мамы Аня теперь готовила себе ужин, вместо неё же должна была держать руку на пульсе бабушки. Та жила в пяти часах дороги на электричке, а там через полдеревни пешком, и, несмотря на такие же проблемы со здоровьем, всегда до последнего отказывалась перебираться в город, к дочери, на период лечения. Аня приходила к матери каждый вечер, как только её вскоре перевели с реанимации. И каждое утро звонила спросить о её самочувствии. И на третий день увидела Стаса. Тоха периодически навещал его, находил уже стоящим в аллее больницы (сидеть с переломом ноги было нельзя и невыносимо — только лежать да стоять). Сигареты поставлял. Друг на друга не глядели — только впереди себя — Стас запрещал. У Стаса на голове и лице бинтов первое время было больше, чем чего-либо ещё, а потом замотали два уха ради одного, и теперь Стас — вылитый Никулин. Аня не ожидала. Она по привычке быстрым шагом заходила в главный корпус, глядя себе под ноги. Плечо в одну сторону тяжело оттягивала сумка с чистыми вещами, бутылкой воды и чёрт пойми с чем ещё для матери. Стас заметил её намного раньше, правда, не поверил сперва — счёл за галюны из-за глазных капель, от которых всё вокруг желтело и мерещилось по плохому зрению. А потом Аня из любопытства обернулась. Будто что-то её позвало. И скорее Тоху узнала, чем мумию рядом с ним. Прошла несколько метров, не отводя взгляда. — Анька же? — спросил Стас Антона. Тот громко промычал в ответ, чтобы друг услышал за слоем перевязки. Аня резко отвернулась, ускорилась даже. А в глазах он так и остался. Похудевший, с костылями и перебинтованной головой. Их разделяли двадцать метров и тени от кроны деревьев, но Аня всё равно сглотнула подступивший ком, потому что была уверена: точно видела, какой он. Её передёрнуло от его вида. И кажется, Стас даже заметил, как она вздрогнула. Под утро первого мая Станислава нашёл мимо проходивший дворник у подъезда его собственного дома. Стас не помнил, как добрался дотуда, хоть место драки оказалось недалеко от его улицы. Стас только запомнил, как на задворках ускользающего сознания обматерил шестизначные коды домофонов и присел на асфальт дождаться, когда головокружение пройдёт. Проснулся уже в больнице и почувствовал, как по всему телу щиплют царапины и сильно сводит ногу. Медсестра смотрела ему прямо в заплывшие глаза, а он смотрел на неё с непониманием и явным испугом. Он абсолютно ничего не слышал, кроме какого-то внутреннего гудения. Как от лампочки в ванной. Убийственно. Долго пялиться на медсестру не пришлось. Она подала знак врачам, что он очнулся, и его снова усыпили. Как псину, черт бы их побрал. Мать в палате гладила по коротким помятым волосам. Плакала долго. Сестра бездумно просила прощения. Чувствовала, что в какой-то мере из-за неё здесь овощем разлёгся. Отчим успокаивал их обеих, передавал слова доктора, но по сути обращался к Стасу. Парень понял это, когда перед выходом мужчина сжал вместо нормального рукопожатия левую ладонь. Правую неприятно саднило. Уже через несколько дней при содействии отчима вставили вместо смещённого тазобедренного сустава протез. На следующий день после операции Стас серьёзно пообещал отчиму вернуть долг. Отчим был неплохим мужиком, только добродушно рассмеялся. — Твоим долгом будет вернуться в прежнюю колею, Станислав, — сказал он. — Мы оба любим твою мать, верно? Так что не дадим ей за тебя волноваться. Впервые он увидел себя в зеркало, когда его перебинтовывали на второй неделе пребывания в больнице. Заметил за аспиранткой зеркало и не смог оторваться от красного рассечённого уха. И эта тоже… пялилась и чесала кончик носа. Неловко улыбалась. Волосы поправляла. Но оба выдохнули, когда перевязка закончилась. Аспирантка отвела от его взгляда глаза и неловко повернулась к окну. И только когда услышала, как он неаккуратно сползает с кушетки и дотягивается до костылей, чтобы когда-нибудь уже выйти из этого чёртова кабинета, она вспомнила о своей обязанности и подлетела к нему с левой стороны. — Я сам, — бросил Стас. Родченко не в школе, но и здесь в его голосе улавливались нотки определённо сильного парня. Стас терпеть не мог жалость и невыполнение своих обязанностей. Аспирантке удаётся взбесить его за два пункта. Осознание о том, что всё в мире по-прежнему стоит, а он один такой покалеченный, приходит в день, когда его впервые навещает Антон. Вместе с тем он вспоминает, что прогулял целый месяц в школе, а будущее лето не бесконечное. Впереди одиннадцатый класс. Тоха не рассказывал, какой фурор произвело отсутствие Стаса в стенах школы: Стас и так догадывался наверняка. А потом Стас сам вспомнил, что у него и девушка есть. И друзья у него тоже всё ещё были. И жизнь действительно кипела, продолжалась, никакой паузы во Вселенной не произошло. Земля вертится вокруг Солнца. По окончании школы все сдают экзамены, с матерью уговор о дальнейшем поступлении вроде как не аннулировали. Красивые девушки выбирают красивых парней. Только вот… Сам Стас остановился, потерялся в ночь с тридцатого на первое и неосознанно поставил на себе крест. Ни разу за период лечения он не подумал о самоубийстве — не было такой привычки. Своей смертью он только другим легче сделает! Станислава это не прельщало. Но то было в стенах больницы, и, хотя он осознавал, что с приходом осени что-то должно кардинально измениться, пока в мыслях его было пусто до безразличия. Аня увидела Стаса и во второй раз. Уже намного ближе. Маму отпускать не собирались и прямо намекали, что для лечения в стенах больницы требуются лекарства, купленные самой Аней. «Нам таких не выписывают, но они намного лучше аналогов». Аня не понимала, чем лучше, но явно не ценой. Да врачам ведь не откажешь. Аня к этому была готова — не раз уже сталкивалась с подобным в стенах городских больниц. Но беда, как известно, не приходит одна. Со второго фронта ожидаемо забила тревогу бабушка: мол, забери меня, мне так плохо стало, когда я узнала, что Лидочка в больнице. Ой, как же ты там одна! В общем, давление, стенания и последствия. Так ещё и матери звонила. А что мать про мать скажет? Поезжай, забери её. Сердечницы, вздыхала Аня, кто по кому ещё больше страдает. Обеим обещала приехать за бабушкой на следующий день. И угробила воскресенье на поиски особенного лекарства. — Девушка, что вы! Час посещения давно прошёл, — заключил старый охранник. Аня поджала губы и вдохнула-выдохнула. — Я понимаю, — медленно произнесла она. — Но мне нужно всего лишь передать этот пакет, видите? — она приподняла над столом охранника небольшую сумку. Не вовремя решила она передать матери денег и ключи на случай, если её выпишут до возвращения Ани. Каждодневные звонки в больницу не гарантировали, что кого-нибудь из них — Аню или саму Лиду — предупредят о выписке заранее. Ещё один бич городских больниц. — Ну, может, вы позовёте дежурную медсестру с её этажа? Они меня должны помнить… — У-у-у, нет, нельзя так, — запаниковал старый хрен. «Действительно, хрен», — тяжело вздохнула Аня, сохраняя последнее самообладание. Нервы истратились ещё на обратном пути от четвёртой аптеки, где она эти таблетки и нашла. — Придут на ночь глядя и начинают свои правила устанавливать! Стас дал о себе знать после этой перепалки. Он стоял за Аней и тоже хотел войти. — Молодой человек, и вы туда же! Написано же: часы посещения с четырёх до семи, — продолжал умничать охранник. Аня снова вздохнула — от усталости она часто вздыхала — и потёрла переносицу. — Я здесь вообще-то лежу, дядя, — сказал Стас. И долго ничего не говорил, когда Аня на него посмотрела. У Стаса шрам красной полосой рассекал бровь. В погоне за вниманием некоторые юноши так сбривали себе брови в пропорции два к одному — кожа на этом участке у них оказывалась светлее. У Стаса же до сих пор царапина покрывалась красной корочкой, которая, при высыхании, отползала и уменьшалась. Но шрам уходил низко к веку. И пока царапина не заживала, Стас смотрел на всё из-под опущенных век: держать открытым только один глаз долго не получалось. У Стаса на правом ухе повязка прилегала так плотно, что вряд ли он что-нибудь слышал с той стороны. Просто Аня и все-все на свете пока не знали, что Стас оглох на одно ухо. Стас крепко упирался руками на костыли и в приподнятом положении был ещё выше Ани. И Аня даже не порывалась проявить жалость или утешить его — он видел это по её задумчивому усталому виду. Она только поразмышляла, что для школьного кумира он выглядел слишком по-взрослому после пережитого, а дети никогда не воспринимают взрослых как должно. И Аня, и Стас представили, что ожидает его в школе. — И чего ты не заходишь? — воскликнул рассерженно охранник. — Врачи обход проводят, а ты всё бродишь! В следующий раз только через главврача пройдёшь. Аня устало поморщилась хриплому голосу, не способному перейти в крик. Стас качнул головой в её сторону. Он никак не реагировал на сидящего старика, который, вообще-то, мог сейчас вскочить, накостылять Станиславу его же костылями и скорее отправить вглубь больницы. Но охранник был стар и ленив. Поэтому Стас продолжил смотреть только на Аню и спросил её: — Ты чего здесь опять забыла? — Я вот… — Аня похлопала пару раз ресницами и мысленно отругала себя за подобную медлительность — как легкомысленная девчонка! — Я маме должна была кое-что передать. Очень нужно, а следующие два дня меня точно не будет. Они оба посмотрели на сумку в её руках. Не со зла Аня подумала, что лучше бы только на эту сумку и смотреть, чем снова поднимать глаза на Станислава. А он догадывался о её мыслях. И всё-таки она не могла так невоспитанно прятаться от него. — Даже и не знаю, что делать, — с досадой заключила она. Себе, скорее, но обратилась всё-таки к Стасу. Видимо, совсем устала. — Так давай я передам, — предложил Стас и снова посмотрел то на сумку, то на девушку. — Поднимусь на её этаж. — Серьёзно? — не на шутку удивилась Аня. — То есть тебе удобно? И пустят тебя на другой этаж? — А кто за мной следить станет? — фыркнул Стас. Почти улыбнулся. — Так, молодёжь! Чего встали на дороге, — снова снизу подал голос охранник. — Ты, — указал он на Аню, — давай, уходи, сказал же, завтра возвращайся и всё передавай. А ты — не надо на меня так смотреть! — иди к себе в палату, еле стоишь уже. Аня засомневалась, что на охранника подействовал фирменный взгляд Стаса глаза в глаза, когда он хотел одновременно молча выразить свою неприязнь и без дополнительных просьб высказать, как ему надоело терпеть присутствие незваного собеседника. Охранник посмотрел на молодого человека почти также, только больше в нём читалась старческая вредность. Стас вздохнул и снова посмотрел на Аню. Уже спокойнее. — Отдавай свой пакет, — сказал он. — Не обещаю, что застану её сейчас, во время ужина. Но с утра точно передам. Аня с облегчением выдохнула, и Стас ясно заметил, как её плечи опускаются вместе с уходящими волнениями. Она вытащила из своей маленькой женской сумки помятый чек с размазанными чернилами краски на обратной стороне и карандаш. — Я напишу номер палаты и свой телефон, на всякий, — протараторила она, кладя чек на край столика охранника. Старик начал было недовольно пыхтеть и уже раскрыл рот, чтобы с большей силой возмутиться, но Стас, напрягая весь свой талант тяжёлого взгляда, заткнул его, только на секунду посмотрев в его сторону. Охранник наконец сдался на весь этот вечер. — Вот. Если вдруг никак не получится передать, дай знать, пожалуйста. — Я передам, — твёрдо пообещал Стас, но уже тише добавил: — не переживай. И Аня наконец широко ему улыбнулась. Ведь умела же смотреть так на людей, что они не находили себе места от чрезмерного её тепла. Стас сконфузился от улыбки девушки, что смог только кивнуть в ответ, и ушёл не прощаясь, прихрамывая на одну ногу. Аня тоже быстрее ушла, не дожидаясь, когда Стас пройдёт по коридору к лифту. И охранник наконец-то успокоился. Рано утром следующего дня Аня ехала в полупустой электричке. Дачники вернулись ещё вчера вечером, а в понедельник желающих прокатиться в холодной обители бездомных было мало. Все пассажиры дремали, но девушка расслабляться в транспорте не умела, и ей оставалось только бездумно глядеть в пыльное окно. От резкой тряски голова её частенько ударялась о железную тонкую раму. Аня уже не помнила, как испугалась от неожиданности Стаса в его новом «обличии». Но Ане почему-то хорошо запомнилось, как ей стало приятно получить от него в это раннее утро сообщение: «Всё передал. Не стал писать вчера поздно вечером». Стасу также неожиданно было получить в такую рань скорый ответ. Он немного побаивался ответить себе на вопрос, почему не написал отчёт ещё вчера: то ли вспомнил о приличиях, то ли всё не знал, как написать-то. Но с утра написал сразу, как проснулся. От часто немевшей по ночам ноги он стал просыпаться рано: приходилось под колючим одеялом, от которого не спасала белоснежная тонкая простыня, растирать до жара бедро. В норму приходил уже к утреннему обходу медсестёр. И ждал, когда заболит следующий раз. К концу этой недели Аня вместе с привезённой бабушкой забрала после выписки мать. Стаса она уже не видела. Тогда он снова от собственного бессилия злился на глупую, бестактную аспирантку. Стас за это лето больше никого не встретил из школьных знакомых, кроме Тохи. И осенью уже столкнулся на своём пути с тем, о чём вместе с Аней подумал ещё в конце июня.