***
Аня видит проходящего по коридорам школы Стаса с костылями. А ещё Аня видит, как проходящие за Стасом школьники озираются на него и весьма ожидаемо тянутся влажными, неприятно тёплыми губами к ушам приятелей: «Видишь его? Говорят, год будет так ходить?» Другие говорят про два, третьи — про всю жизнь, четвёртых больше интересует ухо, которое немного скрывается под обросшими волосами. Аня — единственный человек, которого Стасу приходится ждать после звонков на перемену, чтобы наконец оказаться последним и с успокоенной душой потянуться за костылями. Аня медленно собирается, и к ней часто липнут учителя, но это уже обсуждалось. Аня замечает, что новый взгляд Стаса меняется не в лучшую сторону: от него теперь страшно всем, и всё больше — Ане. Аня не сплетничает про Стаса, потому что всё равно не попадает в круги сплетников, её слова не разлетаются так же быстро, как первые доводы о причинах частых отсутствий Стаса, и потому что она помнит, кто передал лекарства её матери в той злосчастной больнице. И Аня помнит, что «спасибо» она так и не сказала. Аня слышит, как в туалете недальновидные восьмиклассницы в три голоса обсуждают Станислава Родченко. Одна говорит: «Да из-за сестры всё его старшей! Сначала с каким-то парнем связалась, а потом отделаться от него никак не могла, вот Стас и позвал на стрелку». Вторая резво присоединяется: «Ага, а теперь отчим весь кошелёк на его лечение спустил. Вон, в Москву только катается». Третья ничего не знает, но по негласным правилам обсуждения дурным тоном будет промолчать, поэтому она говорит: «А ухо-то у него вообще ничего не слышит! Парни рассказывали, что ему сначала ногу сломали, потом бутылкой лицо поцарапали и в ухо осколки вставляли…» Аня не выдерживает. Во-первых, сидеть долго в узкой кабинке причины нет. Во-вторых, подобное слышать ей противно. Как блюститель справедливости, как мститель дружеской чести — так выходит Аня к восьмиклассницам и застывает на месте, оглядываясь на троих по очереди. Девчонки, явные безвкусные нимфетки, озираются на неё также молча: всё зависит от следующей выходки Ани — либо она намекнёт на причастность к разговорам о своём однокласснике, либо обратит против себя всё восьмиклассное сообщество болтунов, которое стоит за этими тремя. Что Аня может сказать им? Что осколки в ухо — это из фильма, а не дело Стаса Родченко; что не нога у него сломана, а тазобедренный сустав, и это другое дело; что деньги отчима или отца явно тема не их размышлений; и что сестру Стаса вряд ли они видели, чтобы бестактно её обсуждать и даже осуждать? Аня подтягивает лямку сумки, спадающую с её острого тонкого плеча. Она выходит из женского туалета молча с опущенной головой, рассматривая трещины на общих границах кафельных плит. Аня не объясняется своей подруге Тане, где та пропадала половину перемены. Ане обидно за нынешнее положение Стаса со всей этой разбитой псевдоиерархией из-за одного только его промаха. Аня родилась с каким-то неясным для нашего времени фетишем на справедливость, благородство и милосердие. Но автор окажется злодеем, если не заметит, что, по правде говоря, в Ане тускло светились эти «правильные» черты характера потому только, что злость, зависть, больное любопытство детей горели ярче. Всем известно, что одиннадцатый класс встречает первый, что первый класс на последнем звонке провожает одиннадцатый, что в школах детей насчитывают сотнями, и только редких учеников помнят самые дотошные учителя. Но и те вспоминают о них нынешним в таких случаях, что приходится удивиться, восхититься или намотать на ус. Из этого становится ясно: через год про великого Станислава Родченко не вспомнят. Но молодёжь живёт здесь и сейчас. Здесь и сейчас Стас устаёт от надоедливых, как жужжащих под ухом мух, разговоров прямо за ним или перед ним. Стас не дурак, а его место на задней парте (как любят называть последние ряды — «на Камчатке») позволяет на скучных, медленно продвигающихся уроках наблюдать за каждым. В октябре Стас может охарактеризовать отношение каждого одноклассника к своей персоне. Возможно, он мазохист, но он явно подпитывает собственную никчёмность. Хоть и частично временную. Но как бы то ни было, Стас замечает и Аню.***
Минует вторая половина октября. Аня сидит в конце рекреации, где редко ступает нога первоклассника, а потому это удачное место для отдыха и единения с тишиной — редкость в стенах школы. Компании старшеклассников сидят на низких лавках у окон далеко друг от друга, что до чужих ушей не доходят не адресованные им слова. Всюду тихо, что ученики по привычке прислушиваются к стучащим по каменному полу каблукам учителей — у каждой свой особенный шаг. В этот день, после шестого урока, вместо доносящегося до рекреации клацанья обуви слышится другой стук. Во второй половине октября Станислав Родченко всё ещё ходит с костылями. Шаги в кроссовках эхом не разносятся по коридорам, слышны лишь параллельные стуки пластиковых концов на костылях. Стас откуда-то знает, что Аня любит на большой перемене сидеть здесь, в конце, на самой последней лавке территории отдыха. Аня человек не замкнутый, но сидит на самом краю деревянной лавки почти в закрытой позе. Нога на ногу и носок за щиколотку, словно ноги переплетены. Руки держат заблокированный телефон, потому что а) сейчас все с телефонами в руках, как с третьей рукой, но б) Ане совершенно скучно сидеть в мире Интернета в день, когда ничего не происходит не только в её жизни, но и во всём освещаемом мире. Лавка, на которой Аня сидит, широкая — с двух сторон на неё могут сесть спиной друг к другу целых две Ани. Молодой человек Стас оказывается габаритнее девушки Ани. За ним умещается только не стянутый с плеч рюкзак. Стас сидит далеко от неё — через всю-всю-всю короткую скамью. Они смотрят друг на друга в пол-оборота: Аня вглядывается прямо в левый глаз Стаса, правый скрыт за носом, и если не смотреть на Стаса в глаз, то появится желание посмотреть на шрам у века — разница во взгляде почувствуется сразу; Стас имеет свободу смотреть на всё лицо Ани и на каждую его часть по отдельности — всё привлекает внимание парня в женственных чертах. — Боишься меня? — выдаёт Станислав. Он не уверен, что хотел начинать разговор именно с этого вопроса, но, вообще-то, пройдя всю рекреацию, он до последнего не был уверен, стоит ли подходить к Ане в общем-то. Девушка непонимающе, чуть обескураженно хлопает ресницами, но после выгибает подковой зажатые губы и пожимает плечами — забавное, глуповатое выражение лица при такой мимике обычно должно выражать непринуждённость и дружеский настрой. По мнению не доверяющего всему и всем Стаса, у Ани выходит не очень. — Тебя? Нет, конечно, — Аня смотрит, как её пальцы переворачивают телефон экраном вниз и трут на поверхности чехла белые царапины, увеличивая их в размерах. — Есть веские причины, чтобы бояться тебя? Стас нервически оборачивается к Ане большей частью лица, но неслышащее, когда-то порванное ухо, про которое вспоминают оба, не видно Ане всё равно. Аня не удерживается от резкого движения Родченко и тоже оборачивается к нему. Итак, между ними снова возникает пауза. Кажется, молчание окутывает всю рекреацию в ожидании их разговора: то ли вот так создаются все слухи и присказки — через подслушивание и ожидание нужного момента, то ли герои-товарищи сейчас слишком внимательны к присутствию друг друга, что совсем не замечают посторонних звуков. Тем не менее, по рекреации доносятся лишь клацающие звуки клавиатуры, а Аня прерывает общее молчание первая. — Про тебя вся школа говорит, — усмехается Аня. Физиономия Станислава никак не меняется с бесчувственности на какую-нибудь другую эмоцию. Он ожидает, что ещё произнесёт одноклассница, потому что невозможно понять, к чему она клонит. — Я знаю. — Как у тебя ещё самооценка от такого внимания не лопнула, — Аня улыбается краем рта, поджидая теперь реакцию от него. Стас усмехается. Какой-то клапан внутри открывается, и он, наконец, начинает смеяться. Абсурдным ему это кажется: ни жалеешь себя, ни держишь язву наготове, чтобы покарать за жалость других. Так ещё и Анька ведёт себя… нормально, по-дружески — и ведь так тоже бывает! — чтобы вели со Стасом Родченко обычные беседы. Аня расслабляется под смех Стаса, даже, можно сказать, смелеет, и, когда порыв ненатянутого, тихого смеха завершается, она произносит то, что пора бы было сделать ещё в сентябре: — Спасибо тебе за… тогда, в больнице, — Аня смущается, проводит по волосам за ухом, улыбается однобоко. Аня говорит искренне, но именно правду говорить всегда стесняешься. — И мама тоже передавала спасибо, ещё летом. Стас кивает, тоже отворачивается, и они оба смотрят на стенку впереди себя. В рекреации всё ещё тихо, только по парам старшеклассники начинают расходиться по последним на этот день предметам. Стас кивает ещё раз, уже своим не произнесённым вслух мыслям и задаёт вопрос: — Как она, твоя мама? — Лучше, больше не пытается самостоятельно регулировать приём лекарств, — Аня тоже кивает, мол, спасибо, что спросил, это так мило с твоей стороны. Неизвестно, заговорили бы они дальше, также останется неизвестным, изменилось бы что-нибудь ещё в следующем будущем при их более продолжительной беседе. Но через минуту после очередных завуалированных киваний и касаний к волосам звенит звонок на последний урок. Аня по привычке вскакивает, в движении вешая на плечо сумку, и делает уже два широких шага вон из рекреации, но на втором шаге круто разворачивается к Стасу, продолжающему сутуло сидеть с рюкзаком на спине и стоящими костылями в руке. — Ты идёшь? На урок, — спрашивает Аня. Стас качает головой. С людьми Аня быстро переходит черту от «приятелей, с которыми нужно вести себя как на приёме» до «эй, товарищ, я сказала маме, что ночую у тебя», так что Аня закатывает глаза и улыбается. — Ну и ладно, — фыркает она, чем раззадоривает и Стаса. Оба они расстаются на этот день с улыбками и молчаливым прощанием. Аня бежит по коридору, ничего вокруг она не замечает — только суровый взгляд преподавателя мерещится ей в дверях кабинета. Стас следует за Аней не раньше, чем через десять минут. Он щеголяет на своих костылях нерасторопно, как будто прогуливается. На деле, он лишь в очередной раз прогуливает последний урок, пользуясь своим безоговорочным положением: «Станислав посещает центр реабилитации после травм суставов. Все учителя осведомлены». Сегодня Стасу никуда не надо, но последний урок — на третьем этаже. Стас остаётся в хорошем настроении после короткого общения с Аней. — До завтра, Стас, — говорю я ему со своего места в углу. У меня маленький переносной ноутбук лежит на коленях и начинается окно перед предстоящим дополнительным. Как и Стас на меня, я не смотрю на него. Стас настолько в хорошем настроении, что он кивает мне в знак прощания. Хоть ему и плевать, кто с ним прощается. Я смотрю ему вслед из-за упавших на нос очков, когда он почти выходит из рекреации.***
В столовой через целый ряд столов, в раздевалке на первом через десяток голов одноклассников, у школьного забора в ожидании других, на уроках при проходе к парте после ответа у доски, при оборачивании на уроках — вот, где взгляды Анны и Станислава пересекаются. Стас не ищет подходящего момента, чтобы посмотреть на неё, не ждёт специально, когда же она посмотрит в ответ. Для Стаса вся школа — мерцающая Аня, стоит только подумать о ней, как где-нибудь обязательно её увидишь. Аня не ищет подходящего момента, чтобы тела их расположились в специально построенной пропорции относительно других тел, потому что только при таком расстоянии друг от друга они смогут одновременно встретиться взглядами без особых преград. Аня, как каждая девушка, начинающая думать про какого-нибудь парня, чувствует, когда смотрит он. На физике Ане скучно: под конец одиннадцатилетней учёбы у неё нет желания вникать в предмет, по которому она не напишет даже итоговую контрольную. На физике Аня оборачивается через правое плечо, пока Марина Борисовна, каждый раз отрывая руку от доски, стучит концом мела и оставляет по стенке и на полу белые крошки. У Стаса есть виды на физику, кажется, он в ней разбирается, но именно на физике он чаще всего ловит глазами глаза Ани. Они не улыбаются друг на друга — только смотрят, и остаётся делать ставки, кто из них пожирает взглядом чувственнее: каре-зелёные строгие или глубокие карие. Оставляю свой голос за невинными, говорящими сами за себя взглядами Ани. К концу урока внимательная к предмету Таня хмурится на одинокую тему урока в тетради Ани, после которой остаётся половина чистой страницы. Таня не знает, чем заняты мысли подруги. В столовой Стас появляется только в компании Тохи, и все в столовой знают: если Стаса нет, вокруг Тохи огромная компания. Но с Родченко их стол пуст. Аня тоже это знает, но Аня не обращает на всё другое внимание, когда они сидят друг напротив друга, да через всю столовую. Аня не отшельник, но с Таней они обе предпочитают сидеть за завтраком вдали от класса, чтобы никто делиться «секретиками» не мешал. Стас смотрит на Аню и всё ещё не улыбается. Аня смотрит на Стаса и, кажется, вот-вот на её лице озарится полуулыбка Джоконды. Таня начинает чувствовать, что скоро про её парня Егора некому будет слушать. После уроков Стас всё также выходит самым первым и по обыкновению облокачивается на забор у калитки. Упирается на здоровую ногу, кое-как удерживает высокие костыли, но зато имеет самый непринуждённый вид за сигаретой. В такой момент все словно вспоминают, кем был Станислав Родченко, и снова готовы сделать из него школьный тотем. Аню забавляет подобный вид Стаса. Теперь он — первый, кого она видит на улице. Аня ему улыбается, но никогда не ждёт, чтобы он последовал за ней. Они всё равно встречаются на остановке и за ожиданием автобуса перебрасываются непринуждёнными разговорами — нужными для Стаса и лёгкими для Ани. Говорят про холод, про колготки в минусовую погоду, про вредность шнурков, когда нельзя согнуть ногу. Стас спокойно рассказывает ей, как у него проходит лечение, не беспокоит ли его ухо. Стас сам себе не верит, но с Аней хочется быть честным и сдержанным, потому что сама Аня создаёт впечатление человека, которому можно доверять. Хотя бы потому только, что она умеет спрашивать о его самочувствии, и боком не затрагивая причину его «проблем». За неимением подобного навыка, дома про здоровье Стаса и не пытаются о чём-либо спросить близкие. Автобус приходит по расписанию, но, когда они оба заходят в общественный транспорт, Стас ведёт себя отчуждённо. Словно они знают друг друга как соседи в «Троллейбусе» из группы «Кино» и не больше. Словно есть вот эта привлекательная, аккуратная девушка Аня, которая, если и улыбается просто так, хорошему дню, но не выглядит странной, другой, особенной. А есть ещё один пассажир, наверно, какой-нибудь гопник, беспризорник, тёмный тип. Аня чувствует мысли Стаса, и ей остаётся лишь вяло улыбнуться. Аня не испытывает жалости к Стасу, скорее толерантно принимает его тараканы в голове и личные ограничения. Порядочность не позволяет Станиславу только выйти на своей остановке «по-английски»: он кивает ей, и девушка с улыбкой принимает его прощание. Любопытная бабка, единственная среди всех пассажиров, строит недовольную гримасу, будто бы родную дочь поймала за греховным деянием. Но такие бабки всегда остаются с кислой физиономией, так что чуть изменённое выражение лица особо не бросается в глаза. В крайнем случае, последнее, что видит перед дорогой домой Стас, — улыбка Ани. Аня, в общем-то, всегда улыбается. Стасу это нравится. К концу ноября Стас знает, что Аня выходит на следующей остановке после него. Имеет представление, где находится её дом. Они запоминают дни рождения друг друга, потому что даты стоят на их страницах в социальных сетях. К концу ноября они вместе выходят из кабинетов, потому что Аня всегда медлит, а Стас продолжает дожидаться полного опустения класс. Незаметно выходит, что в столовой их новые с друзьями места оказываются близко: Аня и Таня, Стас и Тоха занимают ряд, который сначала разделял их. Аня всё ещё выходит из школы последняя, но Стас с Тохой прощается каждый день раньше обычного, и уже не нужно делать вид, что они друг друга не ждут: он — у забора, она — на остановке. Идут вместе. К концу ноября Аня привыкает вставать с правой стороны от Стаса и делает это так обыденно, что иногда и сам Стас забывает, что её заставляет находиться именно справа. Правда, Аня тоже забывает, но она беззлобно заявляет: «Ну, а что мне, кричать как старому деду?» Стас не обижается, только фыркает и улыбается однобоко. В последний день ноября их классный руководитель пользуется своим уроком и проводит классный час по организационным моментам. Спрашивает об успеваемости к концу первого полугодия, чешет языком об учителях, которых придётся подсидеть, чтобы те округлили «тройки» с десятками в остатке до «пятёрок» отличникам (то есть неизменно говорят про химозу и математичку). Вспоминает про Новый год. — Так, на следующей неделе уже придёт директор из главного корпуса, — говорит классрук. — Нужно украсить кабинет и часть коридора у кабинета к его приходу. Аня, устроишь дело? То, что именно Ане предлагают заняться подготовкой класса к коммерческому празднику на одну половину и к национальному международному — на другую, разумеется, — никого не удивляет. Также не удивляет и мёртвое молчание на следующий вопрос руководителя: — Кто хочет помочь Ане? Так, что, все остальные у нас занятые? Позор какой! Позор, не позор, но добровольцев нет. Таня уже мёртвой хваткой держит Аню и шепотом просит прощения, что никак не может помочь: Егор, важное дело, любовь на всю жизнь, уже договорились. А кто ожидал от Тани другого? И отвечать не нужно. — Ну, парни, хотя бы кто поддержал Аньку, а то ёлку ещё на верхнюю полку ставить придётся, чтобы не мешала. Удивительным оказывается поднятая рука Родченко с последней парты. Поднята не вовремя, сразу ясно. Шуточки про «поддержать Аню» разносятся короткой волной по всему классу, но заканчиваются быстрее, чем каждый успевает поглядеть на забытого, запылившегося в представлении одноклассников Стаса. Всё-таки его страшатся. Учитель смотрит подозрительно. — Родченко, ты как себя чувствуешь? нормально всё? — Нормально, — беззаботно растягивает ответ Родченко себе под нос. На его ответ оборачивается и Аня. Всё-таки помощь от Тани была куда вероятнее, по сравнению с этим исходом. — Вот и хорошо, тогда в пятницу задержитесь после уроков, я вам ключ оставлю, — заключает классрук. До пятницы все обо всём и забывают.***
А в последний будний день Аня оставляет за партой Стаса развешивать игрушки на ёлку под предлогом «в детстве перевешала», а сама на ходу вырезает снежинки и приклеивает мылом. У Ани на шее три пушистых мишуры, которые нужно куда-нибудь деть и от которых жарко. У Стаса между пальцами запутался порванный дождик, и губами он придерживает негодный под композицию, понятную одному ему, шарик. Стас доверяет Ане поместить на верхушку торжественную пластиковую звезду, которая когда-то светилась на батарейках, но теперь только пылится под потолком. Аня смеётся, ибо у неё пальцы от мыла не сгибаются и липнуть ко всему вокруг. Остатки новогоднего дождика на ладонях Стаса тоже липнут. Ёлка, помещённая на полку над дверью, остаётся с мыльными белыми пятнами. Гирлянды они расклеивают по всем шкафчикам вместе. И от совместной работы у обоих появляется предновогоднее настроение. Ещё чуть-чуть, и каждый поверит в сказку. Стас входит во вкус, и Аня поручает ему командовать расположением мишуры и дождя. Стас пыхтит, наигранно серьёзно ругает одноклассницу за неровные края и отсвечивающий скотч. Новогодний дождик совсем путается, его решают вернуть обратно в пакет до следующих веков, пока кто-нибудь не решится выбросить его. Аня выходит из кабинета последняя, под конец проверяя отсутствие позабытых вещей, общий вид классной комнаты и закрытые окна. Не без улыбки оценивает проделанную со Стасом работу. В конце ноября — первых числах декабря ещё нет снега. Зато в шестом часу уже темень, какой не бывает летом даже в самый тёмный час, перед рассветом. По дороге до остановки Стас улыбается, ворчит про нелюбовь к шапкам и холодные уши. Аня ворчит про глупость не носить в мороз шапки и предлагает свои варежки. Стас качает головой на её непредусмотрительность и свободу от стереотипов, которые у Родченко присутствуют. От варежек он отказывается. В автобусе они по привычке не разговаривают. Стасу спокойно и приятно ехать вместе с Аней, в голове он уже прокручивает, что обязательно скажет «Пока» и вдобавок улыбнётся, если не забудет. Ещё Стас внезапно вспоминает про электрическую гирлянду у сестры под кроватью. И вчера мать вроде что-то говорила про предстоящий праздник… Мысли мелькают и перемешиваются со взглядами Стаса на тоже задумавшуюся Аню, смотрящую куда-то вниз и расслабленно улыбающуюся. Кажется, улыбка на её губах — это обыкновенное положение её губ. Они оба не замечают даже, как через остановку в автобус заходят трое молодых людей. Шумных, явно невоспитанных и точно не к добру глядящих в сторону Ани. Стас замечает их раньше Ани. Даже может сказать, что знает двоих из них: тот, что смеётся громче остальных и напряжённее, сосед из последнего подъезда, матери часто в магазине пересекаются. Другой — из компании бывшего сестры, скользкий, лицемерный тип, каким запомнил его Стас. По виду такой же — с прилизанной, сальной чёлкой и с подворотами в три погибели. Третьего Стас не знает, но на глаз он явно взрослее и своей компании, и Станислава с Аней. На половине пути, когда дожидаться измученного смеха по собственным шуткам от своих приятелей надоедает, этот неизвестный обращает внимание на Аню. Он продвигается к ней вперёд, за ним — остальные двое. — Девушка, а, девушка, а давай знакомиться! — говорит он, так растягивая при этом рот, что для завершения картины не хватает пережёванной жевательной резинки. Аня смотрит на него исподлобья, снизу-вверх, засматривается даже. Этот парень, пожалуй, выглядит симпатично, отчего-то подмечает Стас, но подлостью от него пахнет за километр. Тёмные глаза так и готовы высмеять за первый промах. Аня хмурится и отворачивается к нему в профиль. Двое за незнакомцем во все глаза наблюдают картину и внимают правила знакомства с девушкой в общественном транспорте. — Прости, в автобусах не знакомлюсь, — отвечает она достаточно тихо, но не переставая хмуриться. Стас успевает только хмыкнуть, прежде чем включить полное своё внимание разворачивающемуся действу. Как и в любой локации жизненного театра, зрителей оказывается больше действующих лиц. — Ну, давай выйдем, поболтаем, — лыбится парень. Сзади него ржут. — Улица не автобус. — Что? — Аня снова смотрит на него. — Говорю, ты и я выйдем, познакомиться с тобой хочу, — терпеливо не отступает незнакомец. Аня ещё не боится, но сердце бьётся громче. Ничего, думает она, это всё из-за тёмного вечера некомфортно. Аня не отрываясь глядит на непрошенного собеседника, а тот с удовольствием принимает её игру в. Гляделки. Он допрашивается телефона, предлагает проводить и беспрестанно подмигивает, словно у него нервный тик. За приближающимся волнением Аня не следит за остановками. Она даже не понимает сначала, вышел ли Стас. Но вот одноклассник встаёт ближе к двери, к ней спиной, и Аня понимает, что вот-вот и она уж совсем останется одна. — А вот и наша остановочка, — ухмыляется тем временем незнакомец. Двери со скрипом отворяются, задевая близстоящих пассажиров. Парень делает шаг к Ане, что той приходится придвинуться к выходу. Её совсем не прельщает перспектива выходить не на своей остановке… — Эй, ты, — внезапно обращается надоедливый незнакомец к Стасу. Аня упирает взглядом в затылок Родченко. — Ноги отвисли, что ли? Ты там выходишь? Стас медлит. Следующим действием незнакомца стоит ожидать эмоциональные жестикуляции и тяжёлую словесную артиллерию. Но Стас слышит, как средние двери автобуса начинают закрываться раньше остальных, и сам быстро выходит. За ним следует медлительная полная женщина, которая, тем не менее, ловко обходит костыли Стаса. Аня бросает на Стаса тяжёлый растерянный взгляд в тот момент, когда он резко тянет девушку к себе. Закрывающиеся двери даже ударяют её рюкзак, а растерянному Казанове остаётся ловить воздух ртом и рукой с медлительной реакцией. Аня крепко хватает Стаса за куртку и клянётся себе, что если этот незнакомый безумец сейчас выпрыгнет, она ни за что не отпустит Родченко. Но автобус трогается с места. Аня и Стас остаются одни. — Далековато одну остановку идти, — наконец обнимает себя за плечи Аня, делая от парня шаг, и продолжительно смотрит на удаляющийся автобус. В своих глазах она явно выглядит так, будто бы ничего и не происходило. Да и что, в самом деле, произошло? Плёвое, обычное для будний дело — приставать к девушке, которая этого не хочет. — Да что ты говоришь, — цокает Стас, закатывая глаза. — А мы где, по-твоему? Аня не понимает его, но, оглядевшись, находит себя в двух минутах ходьбы от своего дома. В удивлении она широко раскрывает глаза, вызывая у Стаса смех. — Ты пропустил свою остановку! — с осознанием восклицает она. — Спасибо, конечны, но ты даёшь. Вот хитрец. Тебе самому теперь долго, наверное… — Ничего, — улыбается Стас, — я провожу тебя. В конце концов, время только шесть. Рановато для происшествий… В течение дороги Аня-таки не выдерживает событий и на эмоциях делится, как это чрезмерное внимание напугало её под конец, как она перестала мыслить и как неприятно выглядели эти типы. — Это неправильно, — говорит Стас. — Всегда оставайся спокойна. И в первую очередь оценивай ситуацию. Этот парень на маньяка и насильника сразу не был похож. Но ты права, он пристал, что просто не отлипнуть. — А твои маньяки и насильники были на себя похожи? — в порыве беседы спрашивает Аня и прикусывает губу. До Стаса не сразу доходит, что она имеет в виду. Но, когда всё же понимает «завуалированную» фразу Ани, только усмехается. — Я как-то не рассматривал, — замечает он. — Сразу знал, к кому направляюсь. Аня наперёд не представляет, что ожидает услышать. Остаётся кивнуть в завершении случайно начатой темы, потому что обсуждать как-то и не хотелось. Оставшиеся две минуты до дома Ани они доходят молча. Не сказать, что тишина между ними «непринуждённая», «дружеская» и прочее положительное, что обычно используют, чтобы скрыть отсутствие тем для разговоров. — Вот, здесь и живу, — только и говорит Аня, когда они останавливаются у лавочки с потрескавшейся синей краской, через которую просвечивается зелёная и даже бледно-красная, и согнутыми с одной стороны ножками. Вообще, в доме три подъезда, но почему-то на третий подъезд поставить новую лавочку не хватило желания или бюджета. — Ладно, спасибо ещё раз. Надеюсь, не задержала тебя в школе и… вот, сейчас. Спасибо, в общем… Стасу кажется, что она не перестанет мямлить, пока он сам не произнесёт что-нибудь в ответ. Но говорить ему сейчас не хочется, только жмурится от улыбки, какой Аня первоклашкой кажется при благодарностях. Да и самой Ане неважно, что она там сейчас болтает, потому что много-много раз «спасибо» прикрывает момент, когда она поднимается на носочки (и сразу ловит себя на мысли, что стоило бы сначала сделать хотя бы один шаг вперёд, а то далеко они для «близкого» общения) и чуть вытягивает губы трубочкой, чтобы поцеловать в щёку. Стас понимает. И специально то ли дёргается, то ли тянется вперёд, но факт остаётся фактом — на месте его щеки оказываются губы, и вместо «благодарственного» поцелуя начинается нормальный такой, очень приятный поцелуй. Стас не улыбается ни губами, ни глазами, он напряжённо следит за реакцией Ани: отодвинется или нет, отодвинется или нет, отодвинется или нет… Пожалуйста, кто-нибудь! узнайте у лепестков ромашки! Аня не отодвигается. Только сначала хмурится, но это от удивления, а потом всё же на носочках делает шаг к нему, но это уже от желания продолжить. Аня целуется приятно. А это первый поцелуй Стаса после событий в ночь с тридцатого на первое. — Ой, Ань, ты, что ли! — рядом с молодыми людьми слышатся шаркающие шаги, и Аня резко отскакивает от Стаса. Тот довольно улыбается и даже не спешит обернуться на незваного зрителя. Вернитесь полгода назад, и Стас бы выглядел крайне недовольно от того, что его вынудили отвлечься от девушки. Сейчас Стас был рад и просто «в щёчку». — Мама! — удивляется Аня. И глаза у неё такие широкие-широкие, что Стасу всё больше смешно. — Привет. А ты уже с работы вернулась? — Да, — хитро протягивает Людмила. У матерей «хитро» отличается от «хитрого» любопытных подруг. Последние, в свою очередь, хитрят без опыта, но с огромным желание познать всё, что с ними ещё не успело произойти за жизнь. Матери и без того всё уже пережили, так что узнавать нового в любовном плане не приходится, им только нужно догадаться, по какому сюжету будет происходить любовь-морковь. — Здравствуй, Стас, — узнаёт она молодого человека. Здоровается и Стас в ответ. — Мы в школе задержались, — тараторит Аня. Смешнее становится и Стасу, и матери. — И вот… — Расстаться никак не можете? — Людмила набирает код домофона, и дверь открывается с писклявым звуком. — Пригласила бы на чай хоть, чего мёрзнуть? Аня переводит взгляд с матери на Стаса и закусывает нижнюю губу: всё как-то не так заканчивается, все неправильно всё поняли(!) — Аня точно знает, что неправильно. Стас тем временем поворачивается к Людмиле и в очередной раз спасает ситуацию как герой бытовухи: — Да нет, спасибо, как-нибудь в другой раз. — Ну, хорошо, — женщина наконец заходит на половину в подъезд и перед полным исчезновением обращается к дочери (с самой хитрой улыбкой): — Жду тебя. — Я сейчас… — только и бросает Аня, как дверь хлопается. Она устало вздыхает, ей явно тяжело даются любые эмоциональные встряски. Стас думает, что ему бы помолчать с принуждением самой Ане возобновить разговор (или не только разговор). Но выдержка и у него ни к чёрту. Берёт и начинает в открытую ржать над её потерянным видом. Аня утирает нос и закатывает глаза. — Ну тебя, — говорит она, но сама начинает посмеиваться. И ещё задумчиво под нос протягивает: — Да-а уж… — Ну, всё, всё, хватит с тебя сегодня потрясений, — фыркает, успокоившись Стас. Он меняет монументальное положение и только затем осознает, насколько у него замёрзли руки. — Иди, холодно уже. — Ага, и я вообще-то вот так хотела закончить! — Аня куда увереннее делает шаг, поднимается на носочки и целует в щёку быстро, без раздумий, чтобы Стас снова ничего не учудил. Стас даже не сразу выбирает, что прочувствовал точнее: её пальцы на своей шее, которую она обвила одной рукой, чтобы в конец не поскользнуться, или всё-таки тёплый след на щеке. Оставляет вариант объединить общее ощущение от всей Ани разом. Она стрекозой забегает в дом. Храбрости у неё хватает только лишь махнуть рукой и улыбнуться широко-широко и очень тепло, как кажется Стасу. Стас на мгновение, всего на чуть-чуть забывает всё напрочь о своей жизни, но память возвращается легко, без лишних страданий и жалости. У Стаса внутри, кажется, покойно. Он медленно возвращается домой, зато собственный вес не утруждает его. В течение всего оставшегося вечера какие-то надежды успокаивают его беспрерывную борьбу с самим собой и со всем миром за место под солнцем. Он забывает, и ему это нравится. И даже вечер вдруг начинает выглядеть бесконечным.