Грех

Замкнутый круг. Лихорадочная череда дней в парах опиатов, в знойном свечении парчи. Не спать, не жить — пропадать. Что с ними будет? Что уже стало? Английская яхта причалила, бросив якорь в сердце непроницаемого, разумного султана всего неделю назад, а сил жить почти не осталось. Такой прекрасный, белоснежный парус и нежная, невыразимо светлая кожа… — Граф Монте-Кристо, мой господин. — Очень приятно, граф. Мой дом — ваш дом. Прошу Вас, не стесняйте себя ни в чем. — Поверьте, я не отличаюсь робостью, мой повелитель. Держится, как властелин мира. Абрис насмешливых губ, изгиб смоляной брови, пьяняще острая челюсть и сильная, будто выточенная из мрамора шея в чувственных объятиях длинных густых прядей. Впервые в жизни непобедимый правитель почувствовал, что из-под ног уходит земля, а он беззащитен пред этим человеком, подобно лодчонке, попавшей в шторм. Граф просто улыбался, а Махмуд с ужасом видел, как пытливый взор миндалевидных глаз проникает сквозь радужку, сквозь кожу, мышцы, до самой кости, до потаенных уголков спутанного сознания. Они часто и много беседовали, запершись на ключ. И разговоры эти, порой странные и бессознательные, наполненные гашишными парами и взаимным влечением, какое могут испытать две сильные, взаимно признавшие друг друга равными личности, подвели Махмуда к той самой черте, за которой его ждало вечное проклятие и вечный грех… — Слава о ваших подвигах, султаным, потрясла всю Европу. Османская империя еще не знала такого падишаха… — А вас? — Меня? — Потрясла ли вас моя… как вы сказали? Слава? — Мы — одна стихия, Махмуд. Они сидят на полу, рядом, неприлично близко, опираясь на горы разбросанных подушечек, одурманненные, а оттого говорящие медленно и безумно, обжигаясь взглядами, кожей пытаясь уловить мотив мыслей друг друга. — Стихия власти. Сокрушительная и манящая. Под покровительством какого знака вы рождены, граф? — Того, что глубже воды и ярче огня. — Скорпион. А вы еще опаснее, чем я думал. Темная сторона вашей личности… — Что насчет Вашего Высочества? Оставим мою темную сторону, я не успел еще познакомиться с ней сам. — Я тот, кто всегда идёт впереди. — Овен? Мой своенравный завоеватель, хах! В голосе опьяненного наркотиком графа звучит нечто вроде нежности к такому же отторгнутому обществом существу, и он как-то по-особенному щурится, выдыхая очередную порцию дыма, но едва пелена белесого тумана рассеивается, как Махмуд уже снова ни в чем не уверен. Это был призыв? Попытка обольстить? Пьяный бред? Осознание предстоящих бед не пришло даже после первого пропущенного утреннего намаза. Всю ночь они с графом проговорили, уже не стесняясь Аллаха, соприкасаясь в экстатическом хмельном чаду носами, кончиками нервных пальцев, а утром сознание Махмуда пронзил вихрь обволакивающего шепота в слиянии с плачем кавала*. Позже оказывается, что графу нужно только разузнать о своём давнем враге. Только это. Ему хватило одного взгляда на укреплённые покои властителя османской империи — доказательства так просто не достать. — Командовал… Фернан… да, кажется Мондего. Редкостный мерзавец… Документы? Аллах, я не так прост! Тысячу раз глупец! Знать бы, что окажется на кону! Отдать бы эти документы, швырнуть в лицо и прогнать, бежать самому, бежать… Но нет. Махмуд стал молиться больше обычного, отгоняя дурные, нечестивые мысли. Смелости османскому султану было не занимать, он не раз бросался в бой впереди своего отряда. Но смертельный ужас змеился по холодеющим членам, стоило ему подумать о госте. Имя Аллаха не сходило с уст Махмуда все эти дни. Но угодившего в силки султана ничего не спасло. Черноокому графу были нужны документы. Он был готов на все. Безжалостный и надломленный, словно Сатана, он источал аромат греха, сводивший с ума. Сам олицетворял собой грех. И вот, под руками уже влажные изгибы опьяненного покорного тела, тяжело дышащая грудь, бисеринки пота на лбу. На белом высоком лбу, откинувшемся прямо под томный шатёр чёрных кудрей. Нет, как можно было поверить в искренность этого неземного существа?! Махмуд медленно закрыл глаза, на корню давя дрожь в измотанном взбудораженном граммами порошка теле. Сколько патронов потрачено! Сколько ночей пропито. И снова на языке сладкая соль чужой кожи. И снова податливо потухают свечи до утра. Прокажённый бред! Он не помнит, каков воздух без примеси этого странного, удушающего аромата волос европейца. — Я хочу поговорить с тобой. Мутный взгляд из-под острых ресниц, пустая улыбка. Нет, сейчас не до разговоров, сейчас пары гашиша зависают, путая текстуры. — Расскажи мне, что это за больная драма? Он пьян, сломан, без сил, но продолжает игру, непонимающе усмехаясь. Шайтан, самый настоящий шайтан, такой властный и подчиняющийся, такой сильный и беспомощный. — Не понимаю тебя, султан моего сердца. Слом лежащего рядом в рассветной мгле — глубоко внутри, там, куда доступа нет более ни Аллаху, ни Шайтану. Он взвивается, запрокидывая кудри, ударяя ими по лицу вместо ответа, поспешно пряча от внимательного взгляда нервные бледные пальцы. Целует так, что уши перестают слышать, глаза видеть, а вдох становится дороже золота. — Молчи, Махмуд, просто люби меня, прошу тебя, не говори со мной… Этот шёпот кровавых губ безумной канонадой отдаётся в висках и гораздо позже, когда мысли падишаха охватывает блаженная мгла экстаза. Не замолкает он и к следующему утру, едва становится ясно, что покои падишаха пусты. Как и шкатулка с драгоценными бумагами.