Не верь!

Свист перешел в шипение, потом в неожиданный, заставивший ее подскочить звук «пшшш!», резко оборвавшийся, и под раковиной появилось то самое существо. Оно возникло из ниоткуда, просто материализовалось в воздухе. Только что там была лишь паутина и облупившийся кафель, а теперь сидело, сгорбившись, нечто, росточком в метр, покрытое с ног до головы серебристой шерстью. И не успела Снежана заорать, как существо вдруг заговорило: — Тише, внучка, тише! Разбудишь Юру, он тебя за дурную примет и разлюбит. Дурных никто не любит. Это было не рычание, не вой, не то, что, по идее, должен производить материализовавшийся посреди ночи незваный гость. Обычный человеческий голос, причем женский, причем старческий. Тут Снежана заметила своими обезумевшими глазами, что гость (гостья) вовсе не покрыта шерстью, что это волосы, свисающие с его (ее) головы, и они не серебристые, а седые. Существо откинуло назад длинные локоны, освободив лицо. Перед Снежаной сидела обычная старуха, разве что крошечная и появившаяся совершенно ненормальным способом. В облике старухи не было ничего жуткого, напротив, ее вид вызывал странное чувство жалости. На ней ничего не было надето, и она волосами пыталась скрыть одряхлевшую наготу. При метровом росте старуха не казалась лилипутом, в том смысле, что тело ее было пропорциональным, обычным, не считая одутловатых щек, не соответствующих общей худобе. Кожа на ее руках и ногах была мокрая и розовая, а вот лицо покрывал нездоровый серый румянец, словно женщина была сильно больна. Снежана наконец поняла, на кого похожа гостья: на пожилых алкоголичек, вот на кого. Только те повыше, и, если и появляются из ниоткуда, то исключительно в своих горячечных видениях. Впрочем, говорила гостья трезво, а на Снежану смотрела просящими светло-голубыми (а не красными, как померещилось сначала) глазами. — Вы кто? — ошарашенно спросила девушка. — Ты меня не боись, внучка, — произнесла бабушка, не двигаясь с места, — надень вон внукову футболку, а то холодно здесь. Снежана автоматически потянулась к футболке, быстро надела ее на себя, стараясь не упускать старуху из виду. «Внукову футболку», — повторила она про себя и все поняла. Понимание это ее, как ни странно, успокоило. — Вы — бабушка Юры? — спросила она. — Она самая, — закивала старушка. — Вы — привидение? Гостья поглядела на свои руки, на спутанные волосы и пожала плечами: — Не знаю. Кто я теперь, мне не сказали. — Вы живете здесь? — Я не живу, — грустно ответила старуха, — я нахожусь. Уйти мне надо, а я не могу. Снежана переступила с ноги на ногу внутри ванны и с тревогой спросила: — Что вы сделали с Юрой? — Ничего! — искренне удивилась старуха. — Я бы ему ничего не сделала! Он спит просто, можешь пойти убедиться. Он единственный заботился обо мне раньше. Дочь-то меня знать не желала. Пьянью называла. Стеснялась меня. А он нет-нет да и хлебушка принесет, молочка. А то и чекушечку. Сядем с ним, бывало, самогоночки выпьем и за жизнь говорить начнем. Слушая ее, Снежана поняла, почему квартира не похожа на обычные старушечьи квартиры. При жизни Юрина бабка была алкоголичкой, и ей, видимо, было не до вышивания и слоников. Страх окончательно покинул Снежку, а его место заняла печаль. Жалость к этой женщине с одутловатым лицом, которая сама разрушила себя и даже после смерти не смогла обрести покой, потому что не сказали, кто она и куда ей идти. — Вы что, целовали спящего Юру? — спросила Снежана, и в груди у нее защемило от грусти. — Не совсем, — вздохнула бабка. — Если расскажу, ты испугаешься и бросишь его. А он тебя любит. Он, знаешь, как на тебя смотрит! — Я тоже его люблю! — выпалила Снежана, хотя никогда не задумывалась, любит она Юру или нет. — Расскажите мне! Старуха опустила свои почти прозрачные глаза и виновато произнесла: — Я ж, внучка, пила раньше немерено. И теперь выпить хочу. Душа горит, как хочу! Страшнее адских мук это, понимаешь? — Я куплю! — не задумываясь, воскликнула Снежана. — Купишь, — благодарно улыбнулась старуха и добавила с какой-то тоской: — Только чем же я пить ее буду, она же здесь, окаянная, а я не здесь. Снежана кивнула с ужасом, но не с тем, что возникает при виде неожиданных зомби, а с тем, что пронзает вас, когда вы сталкиваетесь с опустившимся до самого дна человеком. Брошенным, никому не нужным. — Простите, — зачем-то сказала она. — Ты прости, что я тебя напугала. Я не хотела, чтобы ты увидела меня. Завтра просто сорок дней, как меня нет, а никто и не помянет. И Господь меня не заметит. И не скажет, кто я теперь. — Мы вас помянем, — пообещала Снежка искренне, — и в церковь сходим, свечечку за вас поставим. Старуха посмотрела на девушку полными боли и слез глазами. — Иди, — прошептала она, — спи и ничего не бойся. Завтра я куда-нибудь уйду. Не знаю куда, но знаю, что именно завтра. Снежана вылезла из ванны, подошла к несчастной старухе, желая хоть как-то утешить ее, и сказала: — Все будет хорошо. Обещаю. Она впервые обещала что-либо привидению и понимала, как глупо это звучит, но слова сами сорвались с ее губ. — Ты хорошая, — произнесла старуха, — надеюсь, Юра тебя не обидит. Сказав это, гостья стала таять в воздухе так же стремительно, как и появилась здесь. Сперва зазвучало шипение, потом утихающий свист. Перед тем как окончательно пропасть, она попросила: — Можешь убрать иконы со стен? А то от них жар еще сильнее. Глядят на меня святые и видят, какая я грешница. Больно… Снежана не спеша покинула ванную. В «сталинке» было тихо, только еле слышно похрапывал Юрий. Коридор больше не казался ей мрачным, и она подумала, что нашла парня с неплохой жилплощадью. Небольшой ремонт — и квартира засияет. Чувствуя себя как дома, она зашла в спальню, взяла с полки икону с Иисусом и, подумав, засунула ее под матрас дивана. Потом сходила на кухню и сняла со стены потемневшую иконку со Святой Троицей. Спрятала ее за газовую печь и, шаркая бабушкиными тапочками, вернулась к Юре. Она уже легла в кровать, когда вдруг вспомнила про газетную вырезку с Николаем Шпицетворцем. Встала, нашла в желтом фонарном свете вырезку и сорвала с булавки. Поколебавшись, она скомкала бумажку в шарик и забросила под батарею. Невольно улыбаясь, она устроилась рядом с Юрой и ощутила плечом его теплую, ровно дышащую спину. «Все будет хорошо, — подумала Снежка, засыпая. — Каждый имеет право быть замеченным, чтобы он ни делал в своей жизни раньше. Каждый имеет право на свечечку в церкви». Она проснулась посреди ночи от чавкающих звуков. Старуха сидела на Юре и пожирала его лицо. Голова парня была повернута в сторону, и на ней все казалось желтым: и текущая из глазницы густая масса, и вырванная щека с оголившимися резцами, и откушенный наполовину нос. Старуха оторвалась от своего кровожадного занятия и посмотрела на Снежану красными глазами. Девушка даже не успела пошевелиться: лапа с четырьмя желтыми когтями, каждый размером с лезвие перочинного ножа, придавила ее к постели. Другая лапа сдернула одеяло. Снежана попыталась крикнуть, но старуха стиснула ее губы, шершавый коготь скользнул между зубов и рассек язык. Рот наполнился соленым устричным вкусом. Обезумевшая Снежана смотрела, как старуха тянет свою клешню к ее животу. Когти оставляли на коже глубокие порезы, и постель стала набухать красным. Внезапно лапа превратилась в ужасающее подобие душа, когти и пальцы сплелись и приобрели металлический оттенок, из желтой плоти выплыл прикрытый стальной сеткой раструб. — Ибо сказано! — прорычала старуха набитым ртом. — Не верь бесам лукавым, не верь бесам просящим, не верь бесам плачущим, не верь бесам, притаившимся в углу твоей спальни, смотрящим на тебя спящую, не верь бесам! Из отверстий душа вырвались сотни сверкающих игл, и Снежка почему-то подумала, что у нее не получится умереть так же быстро, как умер Юра. В ушах снова и снова звучало непрожеванное: «Не верь, не верь, не верь!»