По ту сторону небес. Воскресение

Людные места – не лучшие для медитаций: слева раздался взрыв гогота, а в спину влетел кто-то щуплый и жёсткий. - Ой, извините! – виновато осклабился пожилой азиат. Он был похож на богомола с фотокамерой. Ошарашенно, без слов Карина отшагнула в сторону. На неё снова плеснули звуки, апельсиновые блики света, кляксы чьих-то фигур. Вдруг очнувшись, она тоже пришла в движение и начала фотографировать, достав телефон – будто фиксируя кипящую жизнь на случай, если снова из неё выпадет и забудет, как она выглядит. Карина обходила площадь и шагала к ратуше с зудом целеустремлённости, словно выполняя задание по съёмке объектов – с тем чтобы потом резко сменить курс и убраться восвояси. Так она вскоре и поступила. Её опять тянуло к реке. Бог весть какую тайну должна была сообщить чернильная вода – может, просто опять хотелось покурить? Порой целыми днями не прикасалась к сигаретам, но сейчас хотелось заволочь бетонный щербатый ком в груди лёгким дымом и на минуту поплыть в лёгкой истоме, граничащей с дурнотой. Карина стояла у ограждения под неработающим фонарём и задумчиво любовалась инженерным кружевом Железного моста. Справа, из-под другого моста, по-крокодильи выползла громоздкая баржа. Она ровно, глухо гудела всем телом и нутром, но всё равно казалась полумёртвой; лишь на корме с неестественной деловитостью вращалась антенна. От угрюмых густо-серых бортов покатилась волна. Вот бы сгрузить на эту посудину все мысли... Низкое кисельное небо прорезал гул, отдающий не то скрежетом, не то шелестом, и Карина подставилась под него, как под душ, задрав голову. Зверем приникая к земле, перемахивал через Майн очередной лайнер, и пульсация его серебряных огней казалась призывной. Карина поняла: нужно за ним, через мост! Но не успела запахнуть пальто и сделать шаг, как рядом зазвучало гортанное англоязычное приветствие. Она обернулась и наткнулась на призрачную зубастую улыбку. В следующий миг возникла физиономия мавра; распяленный воротник ветровки торчал, как жабо. Карина растерянно, машинально ответила, и потёк пустой разговор: кто она, да откуда, да что здесь делает. Она осторожно отступала к мосту, а парень не отставал, зависнув рядом. Обкидав добычу мишурными комплиментами, он стал красноречиво косить глазами в кусты за зданием спасательной станции. Исчерпав от нахлобучки фантазию, выкатывал склеры и страстно выдыхал с корявым, шершавым акцентом: - Лук, уи ар бос янг... Ю ар соу бьютифул... зе найт из соу найс энд уорм, уай нот? Джаст сам фифтин минитс... (1) Это было настолько абсурдно и мерзко, что Карина чуть не заорала смехом ему в лицо. Но осеклась: гуталинная лапа скакнула пауком на локоть и сцепила хватку. Это уже было не смешно: судорожность сдавления не вязалась с сахаром речей. Но главное, цапнул он именно за правую руку, которой Карина полезла в карман за баллончиком. Она сделала неправильно (как думалось ей): вместо ложной покорности дёрнулась неосторожно и по-немецки крикнула: - Сейчас полицию позову! И вслед за её возгласом раздалось предупреждающее: - Эй! Сбоку к реке подходила компания из трёх парней. Голос повысил, видимо, средний: крепко сбитый, с пушистой персидской бородищей, в которой путались лоскуты фруктового пара. Чернокожий прикинул, что незнакомец мог бы свернуть ему шею, не пряча вейпа. Он медленно отпустил Каринин локоть и затрусил восвояси деловитой походкой, будто вспомнил о чём-то срочном. Проговорив смущённое: «Danke», Карина поспешила к мосту Унтермайнбрюкке. Ноги нелепо подламывались на бегу, сердце колотилось. Было не то, чтобы страшно, но гадко и обидно. Причём жгуче, почти до слёз, хотя ничего криминального так и не произошло, да могло б и не случиться – всё же самый центр, вокруг люди. Чем только думал этот нахал или под чем он был? Но по чувствам Карины как бы вязко мазнуло грязью, а они у неё сегодня были тёмными, но чистыми. Проходя по мосту, она удалялась от места происшествия и ощущала себя с каждым шагом чуть получше, будто река и вправду забирала мерзость и уносила прочь. Однако фигура неизвестного защитника вызывала тягучую тоску. Во-первых, своей крупностью и плечистостью – слишком напоминала другую, до боли знакомую... А во-вторых, и главное, своей случайностью. Невольно подумалось: а Паша бы заступился? Да что за вопрос, конечно, да. И получил бы по первое число – это тоже было несомненно и тоже обидно. А дело в том, что такой случай уже имел место: чемпионат по хоккею, пьяные фанаты на Немиге, у Паши разбитый нос и фингал на пол-лица – а ведь это они впервые тогда пошли гулять и ещё даже не решили встречаться, – а у Карины дикий стыд и чувство вины. Потому что это она спровоцировала. Одним своим видом. И такое случалось неоднократно на протяжении жизни. Откровенных нарядов она не носила, так что одежда была ни при чём. «Ты слишком принцесса», - как-то сказала ей одногруппница. Это звучало туманно и нелепо. Какая ещё «принцесса», причём тут это?! Но постепенно дошло: в случае Карины вызывающей воспринималась не вульгарность, а изысканность. Что-то слишком лилейное, раздражающее – побуждающее протянуть руку и чисто из вандальной вредности смять краснокнижный цветок. Так ему! А чего он тут вылез среди осота и одуванчиков? По той же причине ей с завидной регулярностью хамили в поликлинике, топтали ноги в метро и толкали в магазинах. И Карина научилась не лезть за словом в карман, работать локтями и катать ответные жалобы. Что характерно, исход дела практически всегда решался в её пользу. Но примешивался горьковатый привкус недоумения. Какой-то явной неправильности происходящего. Она не должна была этим заниматься. Карина не считала, что мир ей что-то обязан – но как было бы здорово, если бы рядом находился кто-то, кто может быть защитником... Подруги сходились во мнениях, что она якобы сама не даёт парням возможности проявить лучшие качества. Когда узнавали, что Карина учит шведский, понимающе кивали: «А, всё ясно! Скандинавский феминизм!» Кто-то копал глубже и говорил, что у неё, дескать, завышенные требования, дурацкий идеальный образ в голове, и потому она заранее во всех разочарована, ничего хорошего не ждёт и поэтому всегда – «я сама». Тайну идеала пытались разгадать многие. Первой - Людмила Александровна. Видя, что у дочки творится с мальчиками что-то странное, затеяла разговор по душам. Карина со вздохом отложила учебники и прошла на кухню. Долго петляли, кружили, и наконец-то мать спросила в лоб, причём словами всё из той же сказки: «Чего тебе надобно?». Напрасно Карина морально готовилась – она смешалась, покраснела и замолчала. А, собравшись с духом, отчаянно, с досадой выпалила: - Хочу, чтоб он был, как Чкалов! Мамины брови вздёрнулись. Повисла пауза – невыносимая в своей красноречивости. Карина еле выдержала сардонический огонь этого взгляда. И выдавила, будто падая: - Да, а что... чтоб сам крутой, хулиган... а меня... чтоб любил... Хорошо, что она не прибавила слово «нежно». Мать со вздохом покачала головой – медленно. С таким выражением, будто дочка только что сделала нечто детское и стыдное, вроде ночного недержания. Карина, уже совсем залившись красными акварельными разводами, молча вылетела за дверь. Больше они не обсуждали эти тему. Со стороны могло показаться, что образ рыцаря загадочен и для самой Карины: с кем она ни встречалась, надолго не задерживалась. В старших классах она вздыхала по красавцу Славе из одиннадцатого «Б», а на спаренных уроках по иностранному так и смотрела горящим взором. А когда он ответил взаимностью, то ходила с ним ровно две недели. Потому что оказалось, что влюбилась она не в Славу, а в тембр его голоса и... в немецкую речь. И так происходило постоянно. Пытаясь понять, кто ей нужен, Карина словно силилась преодолеть амнезию, что-то вспомнить, кого-то узнать. От радости мнимого узнавания на каждый блик она пикировала радостной сорокой, но вблизи оказывалось, что там не серебро, а всего лишь фольга. Она грустно снималась с места и отправлялась дальше. ...Сейчас Карину захлестнуло осознание, как же всё-таки похожи её тогдашние метания и метания нынешние, по Франкфурту – с постоянным напряжением до трепетания ноздрей, с поисками знаков и намёков то в указателях улиц, то в очертаниях лепнины на домах, с перескоками с трамвая на трамвай, с метро на городскую электричку, с прогулками в неположенных местах и постоянным балансированием на краю чего-то – неведомо, чего... Одни говорили: «Использует», другие шипели: «Играет!». Конечно, хорошо ей, красотке! Коллекционируй не хочу. Вот же шлюха... А ещё видок этот чистенький, лиричненький. Одно слово, дрянь. И бесполезно было бы оскорбляться и доказывать, что до физической близости в основном не доходило, мнение посторонних было непоколебимо. Правда, на Карину не могли злиться долго - потому что и кавалеры освобождались оперативно – но посматривали, крутя пальцем у виска. У каждого находилось нечто привлекательное, но что-то отдельное, само по себе – а образ целиком осыпался песком сквозь пальцы. И вот так она мыкалась, и постепенно становилось чем дальше, тем яснее: целой картины не получить, а собирать мозаику по кусочкам нереально и противно. Нереально противно. Пускай она замечала хорошее во многих, но нужен-то ей был один. И часики пока не тикали, хотя однокурсницы уже вовсю выходили замуж и брали академ, но из-за многочисленности встреч казалось, что она выполнила программу свиданий не только за себя, но ещё и за парочку девушек, а лица уже сливались в кашу. Карина изнывала и гоняла на повторе Земфиру. Она накручивала себя с каждым оборотом всё больней и ждала, когда уже взорвётся глупое перекалённое сердце. Ну, может, и не взорвётся. Может, чихнёт, задрожит и заглохнет без лишнего шума? Я искала тебя годами долгими, Искала тебя дворами темными, В журналах, в кино, среди друзей... А потом она взбунтовалась и устроила акцию протеста. Правда, лишь доказавшую её беспомощность... Но сначала Карина была настроена решительно. Ей пришёл на ум дурацкий случай классе этак в седьмом. Одноклассницам показалось, что Карина болезненно задумчива. Пошушукавшись, они торжественно окружили её на перемене и, участливо жалея, пообещали раскрыть волшебное средство от тоски – «сегодня после уроков возле чёрного камня». Карина пришла в секретное место за школьным двором, уже сгорая от любопытства. И что же она услышала? Всё так же заговорщицки подрагивая голосками, девчонки советовали ей собрать все книги, всю классику, что она читает, и... сжечь. Отвезти куда-то на дачу или на пустырь и сжечь. А взамен закупиться «Кулом», «Всеми звёздами», а в идеале «Гламуром» и «Космополитеном». Ну, а с женскими романами девчонки обещали помочь. Программа исцеления включала ещё и дискотеки, и тусовки после уроков, и показательные упражнения в злословии, и обсуждение клипов MTV, и флирт со старшими мальчишками, и смену гардероба, но главным была ритуальная расправа с книгами. Карина до сих пор припоминала, как её тогда корчило от хохота, а девчонок от обиды – они-то со всей душой, человека из неё пытались сделать! Но со временем она пришла к выводу, что не таким уж тупым был наивный совет – буквально выкинуть лишнее. В этом было нечто дикарское, покоряющее незамутнённостью. И потому парадоксально убедительное. Она поехала разделываться с иллюзиями в родной Молодечно. Теперь было ясно, что они имеют вполне вещественную, определённую форму. Была пятница. Карина позвонила маме, рванула на вокзал и взяла билет на ближайшую электричку. Её не расстроило то, что осталась только самая старая. Зато цветом она напоминала волшебную советскую изоленту: семь бед – один ответ. Дома Карина, не раздеваясь, вытащила с антресолей и поволокла на помойку стопку старых рисунков. Тонкий пакет с набрякшей папкой резал пальцы и, крутясь на надорванных ручках, плоско ударял по коленям. Пролёт, ещё пролёт. «Красный уголок» с колченогими стульями и мёртвым куревом. Домофонная дверь отшатнулась, как крышка люка. Промелькнула под ногами серо-жёлтая, кислая наледь тропиночки в пятнах весеннего разложения. Балансируя на каблуках, Карина тщательно размахнулась и швырнула свою ношу в пёструю гнилостную пасть контейнера. Над помойкой взорвалась вертикальным взлётом гурьба голубей. Стараясь не думать над сделанным, Карина резко развернулась, едва не оскользнувшись, и заковыляла обратно к подъезду. __________________ 1) Слушай, мы же оба молодые... Ты такая красотка... Ночь такая хорошая и тёплая, почему бы и нет? Каких-то пятнадцать минут... (искаж. англ.)