По ту сторону небес. Воскресение

Утром Герман проводил её. Из-за оживлённой беседы со стороны могло показаться, что оба работают в одном месте и обсуждают задачи на день. Да почти так оно и было. В метро опять рассматривал людской поток, длинные хвосты возле касс, турникеты, дежурную будку и платформу. Вчера молчал, а на этот раз с лёгким смущением припомнил, что в прошлой жизни уже ездил на метро в столице – в Шарлоттенбурге, когда сеть только начинала строиться. А основана она была, страшно подумать, в 1902 году. Ехать им было до площади Ленина. Когда Карина назвала свой пункт назначения, Фальк не преминул хмыкнуть: - Как же, слышал я в своё время, что у кайзера такой протеже из числа русских мятежников. Живое политическое оружие, как социалист Муссолини в Италии. И, похоже, как я. Его глаза блеснули иронически и горько. Нет, память была не пуста. Наоборот, перегружена. - Я так понял, что его дело здесь выгорело, иначе б его именем площади не называли. Интересно бы узнать больше о революции... Его заглушило объявление на белорусском: «Асцярожна, дзверы зачыняюцца! Наступная станцыя – Кастрычнiцкая» (1). Любопытно, этот язык теперь вбит у Германа в прошивку по умолчанию? Ну, по крайней мере, он не скривился, как некоторые. У Карины белорусское название октября ассоциировалось с Фиделем Кастро - всё прямо в строку ложится, с революционными-то контекстами. Правда, рассказать о них не удалось: состав попался старый, и через его грохот слова еле пробивались. Карина не отличалась зычным голосом и лишь виновато пожала плечами. Герман примирительно кивнул: ничего, потом. Она снова испытывала на себе своеобразный эффект от присутствия Фалька. С глаз будто сняли защитную плёнку, и всё виделось по-новому: одежда и лица пассажиров, крикливые рекламы, отполированные пальцами сальные поручни, беспощадно вытертая полоса покрытия на полу вагона. Станция встретила гранитным сумраком и люминесцентным холодом. Через геометрические русла переходов, как через лабиринт из бассейнов, они выплыли на поверхность. У голубеющего стеклом здания Карина неопределённо махнула рукой – «Ну, вот тут я и работаю» - и, щурясь от непривычного солнца, пробормотала: - Очень жаль, что не могу к тебе присоединиться. Фальку не могло быть приятно, что она идёт трудиться, а он вынужден прохлаждаться. И она прибавила: - Погуляй пока, присмотрись к городу. Может, даже сможешь сказать, какой район нравится, какой нет, где бы ты хотел жить? Отнесись к этому как к рекогносцировке. Ладно, я побежала, если что, пиши, звони. Он поцеловал её в щёку и, проводив взглядом, медленно пошёл прочь – пока ещё сам толком не зная, куда. И практически за весь день он никак себя не обнаружил. Ни звонком, ни сообщением. Хотя ведь Алесе в приступе гнева почему-то писал. И что-то услужливо подсказывало, что здесь бы обидеться или забеспокоиться. Но Герман был человеком совсем другой культуры. Ещё и лётчик. А афоризм «где начинается авиация, там заканчивается дисциплина» родился до возникновения радиосвязи – действительно, взлетел, и ищи ветра в поле. Она подумала, что он поступил как человек простой: сказали о рекогносцировке, он и колесит по всему Минску. Прогнав минутную досаду, Карина решила дотянуть до вечера и возвращения на базу. Однако после обеда поступил неожиданный звонок и в трубке раздался задумчивый вопрос Германа: - И всё-таки, где здесь можно достать хорошее мясо? - Не знаю, на Комаровском рынке, наверное, - опешила Карина. - Спасибо, - деловито отозвался Фальк и тут же отключился. Ну и дела. Оригинально, нечего сказать. Значит, у него проснулась хозяйственность. Вчера они занимались не только гардеробом, зашли и за продуктами, ведь ясно, что из квартиры выедут не завтра. В супермаркете вид у Германа был примерно такой же сдержанно-ошалелый, что и в одёжных магазинах. Он снова чувствовал себя, как лесное животное, внезапно выгнанное на залитую огнями цирковую арену, и казалось, будто все видят его замешательство и мысленно хмыкают. Хотя он не привык предаваться мнительности, вместо этого пошутил: - Да уж, являться сюда без денег обидно, а с деньгами опасно! А ведь лучше и не скажешь. Не сегодня родился этот конфликт между тягой к дисциплине и соблазном перед излишествами. Карина вспомнила и родительские россказни, и своё же собственное ошеломление от первых поездок за границу, где «всё было», и похожее чувство, когда в двухтысячных «цивилизованные» магазины начали появляться в Беларуси, и поездки за покупками в Минск, похожие на помесь суетливого праздника и сосредоточенной охоты. Карина невзначай заметила, как он озабоченно косится на мясной прилавок кулинарии. - Честно говоря, Гер, я бы тут не стала ничего брать, тут такие марки – всё напичканное химикатами. Вкус сомнительный, да и вредно. Он ещё раз поглядел на слишком томно рдеющие стейки, посыпанные пеплом специй, на лежащий солдатски-ровными рядами жирный грубый фарш, на птичьи печёночки и трупно-гламурные бледные тушки, размякающие в аккуратных гробиках герметичных упаковок – и оставил свою затею. Остальное время он рассматривал непривычные продукты, расспрашивал Карину, что она пробовала и как оно на вкус – она терпеливо разъясняла то и это, хотя порой терялась, ведь она не привыкла так анализировать. Но ему всё было в диковинку. Он любопытствовал как человек, который при желании мог иметь всё необходимое, но сам никогда не занимался обыденным снабжением. А когда Карина пришла с работы, её ещё в прихожей обдали тёплые съедобные флюиды. И невольно подумалось, что дом – это там, где по возвращении пахнет едой, но когда она прошла на кухню, немало удивилась. На тарелке разлеглись аккуратным веером петрушка и салатные листья. В кастрюле булькала картошка. На другой конфорке на широкой сковороде начинали шкворчать отбивные. Фальк подцепил пальцами очередную деформированную пластиночку говяжьей плоти, поднёс поближе к глазам, рассматривая волокна и вдыхая запах мясной сыри, перемешанной с приправами, и очень бережно положил к таким же. Затем только оторвал взгляд и взглянул на Карину с радостной и почему-то немного хищной улыбкой: - О, привет! Как видишь, я всё-таки заглянул на рынок. – Он умиротворённо вздохнул. - А ещё эти ваши онлайн-карты просто чудо: можно посмотреть, за какое время доберёшься из точки А в точку Б, и я всё верно рассчитал. Скоро смогу пригласить тебя к столу. Она лишь растерянно кивнула и пошла переодеваться. Может, он и в прошлой жизни умел стряпать – мало ли, вдруг его дедушка Людвиг придерживался взглядов, что охотник должен уметь не только добыть, но ещё и сготовить дичь? Но более вероятное объяснение было и более прозаическим: Алеся ведь говорила, что, выпив зелье, он овладеет знаниями, принадлежащими самой Карине – так что неудивительно. Нетушки. Всё равно удивительно. Карина очень скептически относилась к идеальным персонажам в книгах и к допущению, что они могут существовать в реальности. Она привыкла считать нормой, что парни, с которыми она встречалась, предпочитали полуфабрикаты или что-то заказное. А тут? Какой-то бред. Где-то здесь подвох. Герман, как выяснялось, вообще относился к еде гораздо щепетильнее, чем любой человек из её окружения. Когда она утром укладывала в контейнеры нехитрую обеденную снедь, он так же сосредоточенно сооружал себе бутерброды «в дорогу» (Господи, в какую такую «дорогу», ведь можно зайти в любое кафе и перекусить?). Она, было, тактично указала на это, но Фальк, будто устыдившись, скупо заметил: - Ничего с собой не поделать, привычка. У воина должен быть с собой запас продовольствия, иначе последствия могут быть плачевными. Он постарался смягчить это улыбкой, но она вышла кривой и дёрганой. Карина когда-то читала об эскадрилье Красного Барона и царящем там благополучии, о том, что трапезы накрывались на крахмальных скатертях, сок и шампанское подавались в хрустальных бокалах, а в провианте никогда не было недостачи. В том числе потому, что находчивый командир будто предвосхитил тенденции грядущего века и выменивал у интендантов провизию на свои фотокарточки с проникновенными дарственными надписями: «Боевому другу такому-то от Манфреда фон Рихтгофена с искренней благодарностью за содействие», и так далее. Неужели у Фалька было по-другому? Она даже не сомневалась в существовании параллели с пресловутыми эксклюзивными снимками. Так в чём же дело? Её ждал и ещё один неприятный сюрприз. ...Как же всё-таки здорово даже временное пристанище считать домом и иметь возможность снять уличную одежду, не то, что в каком-то хостеле. И Карина вышла в кухню, на ходу с негой потягиваясь во флисовом костюмчике, и на секунду задержалась, глядя на то, как Герман хлопочет – и засмотрелась на его мощную спину. Она будила странное умиление и неодолимое хулиганское желание. Карина подкралась сзади и ткнула в широчайшую мышцу. ...Она успела заметить лишь мелькание тяжёлой тени, еле увернуться, закрыть лицо неумелым блоком из худых предплечий. Локоть врезался в них. Она с ошеломительной тупостью ощущений рухнула в проём между столом и холодильником, затылок глухо стукнул о стену и с некоторым опозданием засаднил. Карина не сразу осознала боль, она зажмурилась и даже не понимала, что чувствует. Через бесконечно долгую секунду открыла-таки глаза и ошалело глянула вверх. На фоне потолка маячило побелевшее как полотно лицо Германа. - Т-ты... ты что, совсем уже?!.. Её сдавленный голос сорвался в беспомощный птичий писк. Глаза Фалька горели двумя влажными огнями. В них плескались страх и вина. Он тоже будто не понимал, что вообще произошло. Зато в следующий миг осознал - как. И на щеках его бледность сменялась пылающей краской. Тихо, еле шевеля губами, и всё-таки чётко он выговорил чуть не по складам. - Карина, никогда... никогда не подкрадывайся ко мне со спины... и не тыкай в меня ничем, что хотя бы отдалённо напоминает оружие... - Это пальцы его напоминают?! - Да какая разница! Судорожно выдохнув, опомнившись, рухнул рядом с ней на колени, внезапно перескочив на немецкий: - О, чёрт, прости меня, Карин, прости! Я не хотел! «А как будто я хотела?!» - Сильно ударилась? Карина неловко уселась на полу, потирая затылок. - Ничего ужасного. Не сильно. Это ты меня прости, я тупая. - Да нет, это я урод ненормальный, – ожесточённо процедил сквозь зубы Фальк. - Тебе больно? Надо что-то приложить, лёд, может? - Гер, смотри лучше за мясом, разберусь. Карина медленно поднялась на ноги, стараясь не морщиться и бессознательно отталкивая руки Фалька - его суетливые движения угнетали. Деревянно развернувшись, Герман принуждённо вернулся к стряпне. Вид у него был угрюмый и пристыженный. Тень таких же эмоций мелькала у него днём, когда Карина удивлялась, зачем ему бутерброды. И сейчас она сама чувствовала вину. Боже, но какая дура. Досталось поделом. Она же сама ненавидела, когда стоят над душой, неожиданно подходят сзади и пялятся через плечо. Сама шипела на Пашу, чтоб он так не делал... И уж тем более, не было идеи хуже, чем попытка провернуть подобную шуточку с фронтовиком. Карина подступила бочком: - Гера? Он обернулся, и только тогда она тронула его за плечо: - Извини, я больше так не буду. Фальку снова бросилась кровь в лицо, и он пробормотал: - Я тоже так не буду. Постараюсь. Карина помялась с полминуты, но любопытство взяло верх: - Слушай, а из-за чего это у тебя? - Да мало ли, - процедил он. - Ну... может, не сейчас, но когда-нибудь расскажешь? У неё было ощущение, что она идёт по тонкому карнизу высотного здания. - Давай, в самом деле, сперва поужинаем, - чуть резче, чем следовало, ответил Герман. Какое-то время они молчали. Фальк уставился в тарелку и старался не смотреть на Карину. Та прислушивалась к ощущениям. - Как ты? – наконец, пробормотал он. - А ты? Он промолчал. - Не беспокойся, могло быть хуже, - пробормотала Карина. – Шишка вроде не вскочит. Ну, посплю пару-тройку дней не на спине, а на боку, делов-то. В ответ ей прозвучал приглушённый стон: - Mein Gott... Карина, ты говоришь так, будто тебя всю жизнь постоянно избивали. - Ничего подобного! – возмутилась она. – Меня даже ремнём не стегали. Максимум в угол ставили. Скажешь ещё, били... С замершей в руке вилкой она вызывающе вскинула глаза: - А тебя? - Мы собирались поужинать, или как? – пробормотал Герман, впиваясь лезвием столового ножа в волоконца отбивной. Хм. Он уже не оканчивает фразы повисающим в воздухе немецким «или?..» - делает успехи. Карина послушалась и сосредоточилась на еде. Сгустившаяся неловкость постепенно рассеивалась. У Фалька и в самом деле получилось вкусно – Карине подумалось, что как раз о такой трапезе можно сказать: «приготовлено с любовью». Неприятный инцидент отошёл как бы в другую плоскость и казался галлюцинацией. Даже физические ощущения от удара затмевались бегущими от вкусовых рецепторов приливами сочности, терпкости, пряности, свежести, то золотистой теплоты, то деликатной прохлады, то фруктовых всплесков. Карина не помнила, когда так остро чувствовала вкус пищи. Может, она сейчас настроилась на волну Германа? На него еда действовала уже заметным, характерным образом. Перестал искрить напряжением воздух вокруг. Размереннее стали движения, спокойнее взгляд. Он слегка откинулся на стуле и, аккуратно отпивая тёмный вишнёвый сок из праздничного стакана с насечками, посматривал в раскрытое окно. Там голубело небо, расчерченное ветками. Из их сплетения доносился отчаянный щебет. Древесные соки ускоряли свой бег, и в паре кварталов отсюда парк Горького уже пока что не зеленел, но клейко желтел поздними свёртками заспавшихся листьев – так человеку порой не хочется вылезать из-под одеяла после холодной ночи. «Герману тоже будет непросто расцвести», - внезапно подумалось ей. Чёрт, наверное, дёрнул. Не хотелось выводить Фалька из умиротворения. Но в нём ещё сквозила излишняя сосредоточенность и погружённость. Карина протянула руку и тронула его запястье, уроненное на бедро: - Гера, слушай, и всё-таки что у тебя произошло? Он повернул голову раздумчиво, и взгляд казался спокойным, а голос ровным: - Да ничего особенного. Обычные военные дела. Полетели мы как-то с товарищами на разведку. Тогда дошли сведения, что англичане транспортируют на Сомму танки по железной дороге, сама понимаешь переполох. Нам нужно было проверить. Ничего не обнаружили. Но нарвались на патруль из «сопвичей» - оказалось, мы просто опережали события, а они уже встали в стойку, всех стерегли. Неравный бой, сесть пришлось на каком-то поле, на чужой земле. А там пехотинцы их. Взяли нас в плен. Передали в ведение авиационного командования. Допрашивали. Уже стало не по себе. Но Карина молчала и слушала. - А их командир, полковник Остин Перкинс, оказался человеком своеобразным. Он получал удовольствие от процесса допросов и от созерцания моего собственного неудовольствия в их ходе. Ну, вот и всё. Герман слегка тронул пальцами край пустой тарелки. За окном всё так же надрывались скворцы. А Карина всё так же смотрела на него. «Нет, не всё». - Ну, что ты хочешь? – с глухим раздражением ответил Герман. – Это было в семнадцатом году. Бёльке ещё был моим командиром. Но меня уже тогда знали. И как могли со мной обойтись? Карина терялась. Как? Она давно не верила в сказки о рыцарях в Великую войну. И всё-таки? - Не знаю. Может, мне просто не повезло... До сих пор царила муть, но становилось ясно, что этому человеку любить англосаксов не за что, и не зря его так раздражают повсеместные англицизмы. Он не стал дожидаться наивного вопроса: «А как именно не повезло?». - Сначала нам намяла бока пехтура. Это ясное дело. Потом их капитан хотел нас расстрелять прямо на месте, у берёзовой рощицы. Потом тюрьма в Перонне. Ну, что... Били, конечно. Выпытывали всё о наших силах. И эти дикие ирландцы, как вести на допрос, вечно тыкали мне в спину своими винтовками. А по лицам вижу, тупейшая же деревенщина. И на предохранитель начхать. Застрелят немецкую свинью в каземате по случайности, забава, и только. Я, может, тоже был идиотом – о чести пёкся. Какая тут честь? В этой войне на неё все насрали, и быстро. И какая разница, или тебя этот гоблин шарахнет, или аристократ из палаты общин... получит сатисфакцию. Всё тлен и суета. Сдохнешь, и сдохнешь, чего сокрушаться. Мне уже на третий день так начхать было. Я об этом мечтал. Лицо у Германа застыло, взгляд остановился. Карина не отрывалась от него, как завороженная. - Спать не давали, свет всю ночь, колотили в дверь. Вздёргивали, гнали опять к Перкинсу. В карцер совали, в эту мёрзлую гниль. Он нервно сглотнул. - И жрать не давали. Все три дня. Только водичкой тухлой поили, чтоб мы совсем не сдохли. Карина содрогнулась. Будто от позорного тюремного холода. - У меня нутро болело чертовски. Думал, загнусь. А в ночь перед расстрелом наши войска вошли в город. Она только сейчас вспомнила о своей дурной привычке задерживать дыхание. - И вроде всё обошлось. Выдох. Вдох. Он рассмеялся и сунул в рот листик салата. - Ну, и ничего! Правда, потом две недели в госпитале и чёрта с два нормальное питание. Ну, то желчью блевал, то ещё что. А вроде выровнялось. Какие же суки. Карина невольно убрала руки под стол, чтобы сжать кулаки. Какие же сволочи в Небесной канцелярии, что в Ином мире – ради избавления от всего слишком человеческого, ради всего хорошего и против всего плохого – намертво выжгли ему вкусовые рецепторы. - Ну, а теперь всё хорошо, - бодро и рассеянно подытожил Герман, вглядываясь в нерешительную серость весеннего двора за окном. Но обернулся и не мог не заметить Каринино выражение лица. И примирительно произнёс: - В общем, ты в меня, пожалуйста, ничем неожиданно не тычь со спины и, желательно, окликай. И не души, пожалуйста. Я это тоже не люблю. Она встрепенулась: - Это ещё зачем?! Фальк снисходительно ухмыльнулся: - Просто... некоторым барышням это нравится делать в моменты изрядного волнения. Прости, Карин. Ты теперь новая, другая. Я ничего не знаю ни о твоём воспитании, ни о твоих вкусах. Просто предупреждаю. А то мало ли. Её передёрнуло. Хорошо, что он не схватился за нож. Со страхом её изнутри затопила горячая, болезненная нежность. - Гера, не говори глупостей. Это совершенно не в моих вкусах, - отчеканила Карина. - Ну вот и хорошо, - пожал плечами Фальк. – А теперь давай помоем посуду.