По ту сторону небес. Воскресение

Карина лежала на кровати поверх атласного покрывала, спиной ощущая тепло и тяжесть объятий Германа. Для неё была непривычна основательная трапеза не по праздничной семейной обязанности и отдых без тревоги. Эта расслабленность казалась странной с учётом происшествия перед ужином. Но Карине почему-то хотелось не настораживаться, не отгораживаться, а, наоборот, крепче прижаться к Герману и без слов дать понять ему: «Я с тобой» - и подтверждать это столько, сколько потребуется. Они теперь сражаются вместе, и один другого всегда прикроет, поделится и патронами, и куском хлеба. Да и бинтом для перевязки тоже, и окажет посильную помощь. Как она жила до этого? «Наверное, плохо, - подумала Карина, - вот только сама не понимала». С этой мыслью она задремала, а когда через полчаса вновь открыла глаза, поток рассуждений снова вернулся к поиску своего места в жизни – оно ведь имеет выражение и чисто пространственное, географическое... Неплохо бы расспросить Германа о том, что он видел и где хотел бы жить. Фальк пошевелился, осторожно выпустил её и начал умащиваться сидя. Карина невольно оживилась, заметив, что он потянулся за телефоном, и без всякого перехода заметила: - О, точно. Как насчёт доклада о результатах разведки? - А вы уже проснулись, госпожа главнокомандующий? С превеликим удовольствием! У меня имеются для вас прелюбопытные снимки местности... Когда он открыл галерею, фотографий оказалась чуть ли не сотня. Казалось бы, все нащёлкивают кучу кадров, но ни один не повторялся – это был подход человека, непривычного к «цифре». Карина узнавала чуть не противоположные концы города. Костёл Святых Симеона и Елены цвета запёкшейся ссадины и модернистская коробка парламента, зловещий Пищаловский замок, ощетиненный колючей проволокой, Немига, размашистые монументальные виды проспекта Победителей, просторная гладь Комсомольского озера, снова площадь Победы. Затем бесконечные виды проспекта Независимости, белая балюстрада парка Челюскинцев, ещё не до конца оттенённая сосновым мраком и «генеральский дом» неподалёку, «Звезда Смерти» - Национальная библиотека, которую Фальк решил рассмотреть поближе. Потом пошли места странные и неприглядные, напомнившие её когдатошний путь в поликлинику через промышленные пустоши, но ещё более безрадостные. - Ну, тут ничего интересного, - проронил Фальк, - это я просто сел на автобус наугад и заехал к чёрту на кулички. Унылые картины сменились более цивилизованными видами до боли знакомого Заводского района – кирпичные дома, похожие на роботов-трансформеров, на улице Варвашени, скромное очарование башенок Автозаводской – и гораздо более торжественные башни завода тракторного. Она изумлённо качала головой: «Я бы померла столько находить и наездить за один день». Но по всему было видно: Герман не фланировал и не присаживался вольготно на скамейки, а метался бешеной ракетой, выполняя задание – которое сам же и сгенерировал в своей неугомонной голове. А отдельным удовольствием для него стала навигация по картам: никаких бумажных простынь, всё как на ладони, послушное любому запросу, да ещё и себя там видишь или точкой, или стрелочкой. И в незнакомый транспорт он садился, чтобы отследить своё движение онлайн, и остался в полном восторге. - А как в целом впечатления? - В целом хорошие. Кое-где по духу архитектуры город даже похоже на Берлин. Перед глазами сразу всплыли тяжеловесные ампирные здания возле Октябрьской площади - с квадратной величавостью очертаний и торжественно-грозной серостью отделки. Вспомнился и пожилой немецкий архитектор в самолёте (кажется, сто лет назад это было). И с языка сам собой слетел вопрос: - А что скажешь о людях? - Люди? Тоже напоминают наших году этак в двадцать первом. Такие... – Герман подыскивал слова. - Озабоченные, деловитые и... будто бы с убеждением, что выстоят, несмотря ни на что. Это был тот же сомнительный «комплимент», но в другой подаче. Но что поделать, если это страна, через которую на протяжении веков прокатывались все европейские войны? А с другой стороны... может, кайзеровский офицер не будет чувствовать себя слишком чужим в этой атмосфере – может, в нынешней Германии как раз почувствовал бы? Да чёрт его знает, что бы взбрело ему тогда в голову. Карина отогнала лишние мысли и спросила, какие места ему приглянулись. Вполне ожидаемо, пошло перечисление районов центра. - Правда, названия у вас просто аховые, – проворчал Герман. – Представь себе, милая тихая улица, идёшь и любуешься, а потом смотришь на табличку и узнаёшь, что она названа в честь Маркса. Или того же Ленина. Или Энгельса. Или вообще – Коммунистическая. Да вам самим не надоело повторяться? Это вопрос даже не политических симпатий, а восприятия. У меня эти названия в сплошное красное пятно сливаются, только зрительное запоминание выручает. - Да мы как-то привыкли. - Ну да. Ко всему привыкает человек... - ...и Герасим привык к городской жизни, - предательски сорвалось с языка. Она чуть не шлёпнула себе по губам. - Ну, знаете ли! Мне, конечно, нравится, как моё имя звучит на русском, но я бы предпочёл дальше его не ославянивать! Карина не выдержала и рассыпчато, серебристо рассмеялась, и Герман вслед за ней – густо и от души, хотя и сдержанно. «А ведь обычно ржёт как конь! Сейчас – это чтобы не мне на ухо. И чих у него тоже артиллерийский, придётся приспособиться». Вот Паша деликатно, сухо пшикал, как кот – зато юмора частенько не понимал. Ты ему пошутишь, а он как начнёт бубнить на полном серьёзе... Из-за расхожей цитаты из их любимого Тургенева снова проснулось неодолимое, до зуда, желание поговорить с Германом о книгах – это они пока не успели толком сделать. Однако что-то всегда подсказывало, что читал он немало, а грубость, которой он порой бравировал, касалась нрава, но не ума и культурного багажа (и, главное, направлена была на кого угодно, но не на неё). А ещё была надежда на точки пересечения: далеко не всех любимых авторов она могла обсудить с окружением, при упоминании условного Эверса или Перуца на озадаченном лице собеседника отражался усердный мысленный поиск, однако взгляд выдавал «ошибку 404». Но как бы ни хотелось предаться беседам о беллетристике, задачи стояли более приземлённые. Опередив её, Герман осведомился: - Как по-твоему: есть ли шанс найти приличное жильё в тех местах, что я назвал? - Смотря что считать приличным. Но по моим понятиям, по стоимости это минимум двести, а то и все триста, но вот желательно не больше... - Так, это же не наших, а вражеских? Карина так и прыснула, утвердительно кивая: Фальк ещё путался в ценах и валютах, зато выдал знакомое выражение – дедушка у неё упорно называл доллары «вражескими рублями». Она слышала этот оборот ещё от кого-то, и он слегка коробил, однако из уст Германа звучал донельзя органично. - Чтоб им пусто было, - на автомате проворчал он, имея в виду непонятно кого: арендодателей или злосчастных янки. - Я бы вообще не ориентировалась на центр. Там неизвестно, на что напорешься. Он задумчиво хмыкнул. Опять консервативные представления. Что ж, в их власти Карина и сама оказалась в своё время – когда её выперли из общежития. Она до сих пор употребляла это слово, и топорная шутливость прикрывала обидное недоумение. Да, понятно, что все имеют права, и ребята из Чернобыльской зоны, и иностранцы, вброшенные в сутолоку чужой страны примерно так же, как Фальк. Но чем хуже она – иногородняя отличница, всего лишь не добравшая одну десятую балла на сессии? А мест не хватает. А где-то идёт ремонт. А она и не пользуется социальными льготами, и не платит втридорога, как те же студенты из дальних стран. Позвольте вам выйти вон – и стыдливо присесть на родительскую шею. Первые поиски привели её в сталинку буквально в двух дворах от Лингвистического университета – и Карина чуть не порхала на крыльях от такой удачи. Буквально до второго вечера на новом месте. Она как ни в чём ни бывало возвращалась с вечерних пар и на ходу раздумывала, какая несправедливость, что шведский нельзя взять вторым, а не третьим языком. Как выяснилось, к нему она питала ещё большую страсть, чем к немецкому, она буквально дышала им. И само придыхание казалось другим, более морозным и свеже-зябким, она перекатывала новое звучание во рту и прижимала к нёбу и гортани йотовыми звуками... Возвышенный мечтательный настрой развалился на куски, когда взгляд столкнулся с компанией у подъезда - скопищем сутулых парняг в зимних спортивках. Шапки низко надвинуты на лбы, носы и рты карикатурно сплющены - да где таких берут? - и из табачной влаги вывернутых губ вырывалось сизое пёсье дыхание. Карина предпочла не цитировать дословно, какими комплиментами они её наградили ещё при первой встрече. Она с хрустом деревянно ступала по мёрзлому асфальту, еле дотягивая до секунды, когда запиликает домофон и когда за ней студёно щёлкнет железная дверь. И сначала было больше даже не страха, а ошеломления: почему? Как к ней могли относиться все эти грязные эпитеты, чем она спровоцировала? А ничем. Одним своим существованием. Это она поняла и во Франкфурте, когда к ней приставал нетрезвый чернокожий. Напяль она хоть мешок из-под картошки, реакция была бы та же – некоторые люди неисправимы. Но тогда она посчитала происшедшее злой иронией и случайностью. Эти гопники явно забрели откуда-то ещё. Но нет. Оказалось, некоторые жили в том же подъезде. И пару раз в шутку пытались «зажать её в падике» - неизвестно, насколько далеко заходили их намерения. Но на угрозы вызвать милицию и на крики следовало лишь то же самое вонючее ржание в самое лицо. Их руки лишь скользили по куртке, но вызывали минутную оторопь, а потом – стойкую гадливость. Карина почти без раздумий купила перцовый баллончик, но слишком долго раздумывала, а стоит ли ей жить в этом доме. В соблазнительной близости от университета, но каждый вечер – одно и то же, несмотря на то, что орудие самообороны она уже однажды продемонстрировала, лепеча угрозы и отступая в затхлую темень подъезда под их подначки. Через неделю она не выдержала и пустилась на поиски другого жилья, через десять дней – наконец-то съехала. Виктор Сергеевич тяжело вздохнул, но в выходной таки примчался из Молодечно перевезти вещи и проворчал: - Надеюсь, теперь-то ты тщательнее выбирала. А ей оставалось только виновато пожать плечами: а кто ж мог знать? Герман криво усмехнулся: - М-да. Я бы преподнёс этой шантрапе урок хороших манер. Во взгляде проскочила искра – он явно пожалел, что не мог возникнуть из воздуха в нужный момент и реализовать свои «дидактические» наклонности. И сомнений как-то не возникало, что уж он бы с удовольствием развернулся. - В общем, центр – это такое себе, - подытожила Карина, - раз на раз не приходится. Я больше на другое ориентируюсь, на удобства и транспорт. Если у метро живёшь, считай, счастливчик – прекрасная опорная точка, точнее, ветка. Которую даже из конца в конец всего за полчаса проезжаешь. - Это я успел оценить. - Но в Минске квартиру снять не так просто, та ещё лотерея. - Ну, у меня с везением всё в порядке. Давай, что ли, займёмся делом? Карина тут же принесла ноутбук, на ходу откашливаясь перед прочтением небольшой лекции по теме. Правда, Герман уже подхватился и занял место за столом – он привык работать только так. Они просидели на различных сайтах часа два в общей сложности: процесс затягивал. Поначалу у Германа разбежались глаза от пестроты объявлений, но стоило присмотреться, и оказывалось, что где-то далеко и неудобно, где-то дороговато, где-то предложение устарело. - А почему ты вот это пролистываешь, тут же всё отлично? - Да, но это агентство. Небрежная категоричность, будто Фальк должен был и так всё знать, и он переспросил: - То есть это как? - Ты платишь, тебе выдают список проверенных хозяев и квартир – которым само же агентство выделяет какую-то сумму за сотрудничество – там договариваешься, смотришь, снимаешь. Вот только, во-первых, ты отдаёшь деньги за то исследование, что мог бы провести сам. Во-вторых, эта проверенность и репутация порой гроша ломаного не стоят. И Карина рассказала другую историю. За одним испытанием последовало ещё одно. Хотя она этого никак не ожидала. И на отцовский вопрос ответила твёрдым: «Да» - выбор её был тщательным и даже придирчивым, и с некоторой гордостью сказала: «Но я ведь решила через агентство, так надёжнее». Виктор Сергеевич только плечами пожал: «Тебе виднее» - ему с таким дело иметь не приходилось. Карине тоже. Но она тогда смирилась: ведь захапали ли же себе подобные конторы лучшие квартиры, а перебирать пшено и рис, как Золушке, было некогда. Она подписала договор, отдав сумму, равную стоимости трёх неплохих жакетов из секонд-хенда. Затем три дня колесила по адресам, вооружённая распечатанным списком, телефоном и вежливым обаянием. Её выбор пал на квартиру возле Оперного театра, с почти антикварной мебелью, артистической родословной хозяйки, богатой библиотекой и шикарной планировкой. В распоряжении Карины оказывался зал мрачного лесного оттенка с тяжёлым раскладным диваном и столь же тяжёлой, старательно, но дилетантски мазанной копией картины «Мишки в сосновом бору» в пыльном багете. Но ей до странного понравилась эта пафосная замшелая обстановка. Также были в наличии толстые прокуренные ковры, жирные тёмные растения в кадках и фамильный хрусталь. Карина в ту пору была наивна, может, избалованна относительно хорошим к себе отношением – и попросту не умела распознавать человеческие типажи. Иначе она бы поняла, почему её отец с сомнением косится на суетливо-радушную женщину лет не то тридцати, не то сорока. Её звали Марта, и это имя будто скрашивало даже неопрятный спортивный костюм, хотя заспанная одутловатость выдавала, что она далека от спорта. Да, Карину зацепило западное имя – и вышитая икона Матери Божьей Остробрамской. Они показались добрым знаком. После того случая она чуть ли не запретила себе сентиментально цепляться за символы. Но сначала они виделись буквально во всём: рядом находился старинный район Осмоловка, вокруг возможного сноса которого постоянно кипели страсти, в воздухе порхали обрывки гамм и сольфеджио из музыкальной школы – что ни говори, место высокой культуры. А с другой стороны по утрам иногда долетали медные голоса духового оркестра и отзвуки команд – поблизости было Суворовское военное училище. Это тоже наполняло душу щекотливым, родным трепетом. И всё бы хорошо, если бы ко всему в комплекте не прилагались буйные алкаши. Карина не подозревала, что хозяйка регулярно принимает у себя целую группу тёмных личностей мужеска полу таких же неопределённых занятий, как и она сама. Марта нигде не работала, чем занимаются её гости, также оставалось неясным. Зато каждую ночь из кухни доносился гомон – то хохот, то чаще ругань и глухой звон падающих водочных бутылок. В коридоре постоянно горел свет (Карине невольно вспомнились скупые тюремные рассказы Фалька). Били по ушам тяжёлые, шаркающие шаги заплетающихся ног. Порой доносился звук падающих или врезающихся в стены тел и животные вопли. Карина часами таилась, боясь сходить в туалет, потому что из глуби квартиры раздавались всё те же невменяемые шорохи, ляпанье по выключателям, агрессивный шум спускаемой воды или смешанные с кашлем звуки рвоты. Ей не однажды пришлось отчищать ванну и унитаз. Её, докторскую дочку, саму не тошнило от этих физиологических отправлений, но накатывало чувство мерзости и унижения. Почему она должна отмывать чужую блевотину? Ах да. Потому что Марта и сама приводила себя в состояние, когда меньше всего думаешь об уборке. - А в этом притоне ты сколько прожила? - Месяца два. - Чего?! Scheiße, и какого чёрта ты столько терпела?! Карина упёрлась взглядом в стол. Под её ладонью судорожно вспыхивал рубиновыми отблесками свет мышки. Слишком много было в этом вопросе. Он ведь относился и ко всей её жизни. - Ну, ведь такое случалось всё-таки не каждый день, – промямлила она. - А надо было, чтобы каждый? Чтобы понять, что что-то здесь не то? – закатил глаза Герман. Совсем как её отец, когда она лепетала ему в трубку с новой просьбой о помощи. Но она на удивление искренне сомневалась в подобных ситуациях: а может, всё не так и плохо, а может, стоит подождать, прислушаться, притереться, очерстветь, наплевать, а может, всё ещё рассосётся само по себе? Только недавно она научилась отвечать на такие вопросы отрицательно. Последней каплей стало то, что Марта начала заниматься вымогательством. Сначала оно было густо смазано лестью и извинениями, как затхлым бальзамом «Звёздочка», выуженным откуда-то из липких ящиков комода. Марта вообще постоянно извинялась за своих гостей и баюкала уговорами. Так же она уверяла, что вернёт очередные пять рублей к вечеру, а потом предлагала вычесть их из коммунальных услуг или пустить на замену проводки, починку текущего крана, покупку домашней химии (чтобы вытравливать из дна заскорузлой ванны чью-то очередную смердящую жижу). Стоит ли говорить, что денег этих Карина назад не получала, а грязное, сломанное и неисправное таковым и оставалось. Марта измождённо рассказывала, как пробовала найти такого-то и такого-то мастера, но какой же у них неудобный график и как же они дорого берут. Внезапно сетовала, как тяжело сейчас найти нормального рукастого мужика. Да и мужика вообще. Тем не менее, через на удивление тонкие стены из её спальни регулярно доносились характерные вскрики и стоны. С несвежей хозяюшки внимание наличествующих мужиков переключалось на Карину. Их реплики были нарочито обходительны, но взгляды неизменно сальны. Они были ничем не лучше тех гопников. На двери в комнату не было замка, и Карина попросила его поставить – после того, как однажды обнаружила на своём разложенном диване незнакомое тело. Со скрипом и пререканиями замок установили. Но стекло в двери оказалось выбито через три дня, и Карина шмыгнула в комнату, перешагнув на пороге прозрачные разводы от чьей-то неважно вытертой юшки. В тот же вечер она собрала вещи и убралась вон. Точнее, к Насте. Тогда они уже недавно, но крепко дружили. - Мда уж... Везёт тебе на мерзавцев. Герман выдохнул это медленно, шумно, поводя плечами, словно разминая их. Он явно снова жалел о рассинхронизации во времени, пространстве и возможности применить силу по своему разумению. Карина зябко подобралась. Но она ждала не бури праведного возмущения, а вопроса, который ей частенько задавали родители, когда она жаловалась на неадекватных типчиков. Брезгливое: «Где ж ты их находишь-то?». И жаловаться Карина со временем перестала. Но Фальк задумчиво проговорил: - Когда я встречался с Хенни Штреземан, она на меня часто примеряла свои сценические понятия, мол, я же национальный герой, должен соответствовать образу. И посоветовала мне чаще носить белый китель и надевать награды. Конечно, я скоро от затеи оказался, вернулся к полевому мундиру и куртке, но попробовал вполне честно. И что ты думаешь, вечно ерунда какая-то – как ни аккуратничай, а вот облачился, и всё пропало: то соус брызнет, то вино, то чернила, то в пыль рукавом влезешь, то заденешь что-то – а потом ходишь, и самому противно. Так вот, белый китель... Чем чище ткань, тем больше грязи пристаёт. Карина вскинулась, но снова отвела взгляд, резко краснея. От внезапного вихря внутри она даже отодвинулась, не сумев скрыть дёрганость. А Герман, ну и пусть недоумевает – хотя укол вины толкнулся льдинкой в грудную клетку. Тоже мне. То «тургеневская барышня», то «белый китель». Нашли тут бедную овечку. Хотя разве её протесты смоют то, что написано чёрным по белому: она инфантильна, наивна, глупа и слаба, и поэтому не раз уже облажалась... От касания по позвоночнику пробрало дрожью. Но только первая доля секунды ударила по нервам, как по тонкому стеклу, её сменило тепло от большой и мягкой ладони, и раздался голос, в котором ласковость необычно мешалась с решимостью: - Бывают в жизни огорчения. Но в этот раз мы их не допустим. Я бы хотел стать для тебя немаркой курткой. Надеюсь, она не покажется тебе слишком грубой и тяжёлой. Ну что, смотреть ведь будем вместе? - Ага, - только и выговорила она – сама не замечая, что уже улыбается.