Капают твой пот И тёплая кровь. Я не вижу тебя, Я лишь чую твой запах. Я иду по твоему следу - Хищник, рычащий от голода. Я чую тебя за многие километры отсюда(1).
Лаванда выдыхает струйку дыма в потолок. Хозяйка маленькой квартирки, которую она снимает, терпеть не может запах сигарет и запрещает курить в помещении. Но Лаванде плевать. Она обещает себе спустить злобную старуху с лестницы, если та хоть словом обмолвится об этом в следующий раз, когда вернётся забрать непомерно высокую для такой халупы плату. — Зачем пришёл? — неласково изрекает Лаванда, исподлобья глядя на Гарри Поттера, неловко замершего на входе в комнату. — Не смотри так, — после недолгого молчания с рыком отвечает он и садится напротив, расслабляя тугой узел галстука под тёмно-красной мракоборческой робой. Как запёкшаяся на солнце овечья кровь. — Дело есть. — Ну, говори уже, — Лав со смешком давит сигарету в пепельнице. Вот за это она и любит Гарри — его не так-то легко оттолкнуть внешней враждебностью. Поттер копается во внутреннем кармане мантии и извлекает на свет плотный бумажный свёрток. — Что это за запах? — спрашивает Лаванда, учуяв сладкий аромат выпечки и ещё — другой: смесь хвои, собачьей шерсти и крови. Лав испытывает жуткое желание почесать свой нос с обострившимся — по-волчьему — нюхом. — А-а-а... унюхала всё-таки, — улыбается он, будто хвалит домашнюю собаку. У Лав вновь чешутся руки выставить Гарри вон. — Это тебе, держи. Гарри протягивает ей пакет с коричневой витой надписью "Пауль" из пекарни напротив. Лаванда рассеянно берёт его, не решаясь спросить про второй источник запаха, и подозрительно косится на прямоугольный свёрток на столе. Гарри, перехватив острый взгляд, наконец разворачивает бумагу — внутри оказывается пачка колдографий — и в ряд выкладывает их на столе. — Твою мать, Поттер! — Лав зло отшвыривает от себя выпечку и откидывается на диване. — Ты зачем мне это притащил? На колдографиях — чёрно-белых, к счастью — развороченные человеческие тела. Ноги и руки обглоданы до костей, животы бесстыдно и расхлябанно светят изорванными в клочья внутренностями. Лиц и вовсе не разглядеть. И всё — в черной-черной крови. — Что ещё у тебя в кармане? — дурнота наполняет рот кислой слюной, в висках шумит. Поттер молча вытаскивает клочок шерсти — буро-серой — и кладёт поверх колдофото чёрно-кровавого бесчинства. Пахнет лесом и собакой. Нет, волком! — Оборотень? — устало спрашивает Лаванда и утирает со лба внезапно проступивший пот. — Наверняка, — хмурится Гарри и тут же добавляет: — Расспроси своих, только аккуратно. Пожалуйста! — Они не мои, — зло цедит Лав сквозь зубы и вытягивает из пачки новую сигарету. — Прости, я не хотел, — Гарри поднимает руки в извиняющемся жесте и вновь опускает их на колени со звучным шлепком. — Где это произошло? — В Ньюхэме(2). — Ну и дыра. И далеко от Обители... — Мало ли? Гастролёр? Узнай, Лавандочка, ну что тебе стоит? — сложив руки в умоляющем жесте, просительно тянет Гарри. — А ты сам-то чего в Обитель не сходишь? — Ты же знаешь Итена. Он всё равно ничего не скажет, даже если и знает. — А я, значит, по твоему мнению, должна бежать вприпрыжку с доносом на них? — Лав раскуривает сигарету и раздумывает, как бы поизящнее спровадить настырного бывшего однокурсника. — Конечно, нет, — спешит искренне заверить Гарри. И тут же серьёзно добавляет: — Но ты же не хочешь, чтобы такие отребья, как Сивый, гуляли на свободе? От неприятных воспоминаний Лав кривит губы и моментально давится дымом. — Ты подводишь меня под монастырь, Поттер. Если в Обители узнают, что я помогаю мракоборцам, — меня же растерзают! — Лав, проклиная себя за бесхребетность, неохотно сгребает колдографии и добавляет: — Ладно, я подумаю, что можно сделать.* * *
В Обители её не любят. Рута — бывшая самка Сивого — ненавидит Лав искренне и с душой. Здесь каждая особь знает, что Фенрир ещё пару лет назад — аккурат в ту ночь, когда убили Дамблдора — заприметил Лаванду и решил во что бы то ни стало заполучить её и в свою постель, и в стаю. Руте такой расклад сразу решительно не понравился. Но ещё больше ей не нравится теперь то, что Сивый бесславно подох в ночь Финальной битвы, успев осуществить лишь часть своего замысла — обратить Браун. Вот поэтому Лав старается пореже появляться в Обители, а с Рутой по возможности вообще не сталкиваться. — Как ты, сахарок? — карие глаза Итена плотоядно отливают жёлтым. Итен — новый глава Обители, заменивший Сивого, — считает, что Лаванда должна стать его самкой в знак полного и окончательного возвышения над Фенриром. Естественно, при такой постановке вопроса Браун в гробу хочет видеть его ухаживания. В Обители ей нет места. За пределами тоже. Грёбаное невезение. — Ничего. Работаю, — Лав чуть улыбается, подперев узкий подбородок изящной кистью. — Ты грустная, — говорит Итен и берёт своей огромной волосатой ручищей её за подбородок, поднимая лицо на себя. Лав растерянно моргает, наблюдая, как дёргается уголок его мясистых губ предположительно в доброжелательной усмешке. — Люди перестали верить гадалкам? — Конечно, нет, — Лав улыбается в ответ и отодвигает большую тёплую ладонь Итена. — Они никогда в этом не разочаруются. "Пандориум мадам Лиззет" — маленькое помещение, пропахшее сандалом и жасмином, занавешенное шафрановым шифоном и устланное коврами с замысловатым геометрическим узором. Аренду оплачивают родители, даже несмотря на то, что Лав вынуждена теперь от них дистанцироваться. Естественно, она не желает чрезмерно обременять их, но вот помощь с арендой — принимать приходится, чтобы совсем не пойти по миру. Мадам Лиззет — псевдоним, под которым Лаванда Браун предлагает свои услуги: предсказателя судьбы, оракула. Немного легиллименции, психологии, зельеварческих фокусов — и вот каждый маггл — главным образом женщины, конечно — готов целовать ей руки и платить любые деньги. Нет, Лаванда не наглеет: берёт совсем немного, чтобы только хватало на жизнь. И всё же она надеется, что когда-нибудь сможет заработать на свою независимость, перестав спускать всё до последней копейки на опостылевшее Антиликантропное. Однако не стоит забывать, что полумагический промысел на маггловской территории — непозволительное нарушение Статута. К счастью, есть Гарри Поттер, сочувствующий её положению и весьма успешно прикрывающий от министерских. Жаль только, за это он просит, чтобы Лаванда наблюдала за членами Обители. Она небезосновательно боится, что когда-нибудь закончит свои дни с разодранным горлом где-нибудь в канаве. — У вас новая особь? — между делом интересуется Браун, проходя по просторной гостиной Итена и крутя в руках маленькую деревянную птичку, взятую с каминной полки. — У нас, — бескомпромиссно поправляет её Итен, усмехнувшись, откидывает своё грузное тело на спинку кожаного дивана и скрещивает руки на светловолосом затылке. Спрашивает: — С чего ты взяла, сахарок? — Слышала, кто-то устроил резню на окраине. — А что мне будет, если я расскажу тебе, появился ли у нас кто-то новенький? — усмехается вожак. — Ничего тебе не будет, — как можно равнодушнее Лав пожимает плечами. И издевательски добавляет: — Могу погадать тебе на Таро. — Избавь меня от этого, сахарок, — Итен в притворном ужасе качает головой. — Мне твои штучки ни к чему. У меня и так всё есть. Смотри, какое у меня королевство. — Тоже мне король, — фыркает Лав. — Ну ладно, мне пора на работу. Не обессудь. — Сахарок, приходи после работы. Послушаем джаз, потанцуем... — Итен поднимается и на добрых пару футов — настоящий гигант — возвышается над Лав. — Терпеть не могу джаз, — восклицает Лав и выходит за дверь под ответный вопль: — Только тот, кто не разбирается в музыке, может не любить джаз. Снаружи тепло, и за деревянными крышами Обители качает тёмными ветвями лес. Прежде чем трансгрессировать, Лаванда зажигает сигарету и уже через пару секунд ловит на себе злобный взгляд из-под светлой — светлее, чем у самой Лав — чёлки. Рута сидит на открытой веранде и явно неохотно отрывается от разговора с черноволосым мужчиной. "Сколько чести", — мысленно хмыкает Лаванда. Молва донесла, что Рута пыталась заполучить нового вожака, но была решительно им отвергнута. Лав ехидно улыбается и возвращает Руте вопросительный взгляд. Потом давит окурок носком туфли и наконец покидает Обитель.* * *
Лаванда раскуривает ароматическую палочку и втыкает её в деревянную подставку с маленьким изображением Будды у основания. Ещё Парвати дарила. Лав сейчас лишь изредка пишет подруге, когда становится совсем тоскливо, но они больше не видятся. Парвати ждёт ребёнка, а Лав слишком хорошо понимает, насколько теперь она опасна для окружающих. — Вы работаете? — раздаётся мелодичный женский голос от входа после трезвона золотых колокольчиков, по спирали подвешенных напротив двери. — Работаю, — со вздохом отвечает Лав, не успев справиться с грустью после воспоминаний о школьной подруге. И оборачивается. ...Хвойные иголки, размятые между подушечек пальцев, горький запах коры, белые, тронутые росой ландыши... И кровь... много, много крови. Как на колдофото, что принёс Гарри. — Что вы хотите узнать? — словно в замедленной съемке Лав опускает и вновь поднимает веки, указывая посетительнице на стул с высокой мягкой спинкой. Чувствует, как от неожиданности бросает в холодный пот, и садится напротив. Клиентка — высокая стройная шатенка. Длинные чуть волнистые волосы, перемежающиеся красными прядками, спускаются из-под ярко-алого берета в тон губной помаде. "Красная Шапочка", — невольно думает Лаванда, подмечая, насколько иронично совмещать тонкий женский образ и волчью сущность. Жертва и охотник в одном — светила психотерапии аплодируют. — Хочу узнать, куда пропала одна очень ценная для меня вещь. Мне сказали, вы просто волшебница, — внешне спокойно отвечает клиентка, но глаза её лихорадочно блестят и руки слегка подрагивают от внутреннего волнения. — Так и есть, — горько отвечает Лав. Клиентка вежливо улыбается уголком губ, словно Браун пошутила. Лав не думает переубеждать её, ментально касаясь разума гостьи, и тут же проваливается в калейдоскоп шумов и запахов. Кровь, погоня, яркий свет фар, бьющий по глазам, аромат домашней выпечки и улыбка седовласой женщины. Лаванда наклоняется вперёд, делая вид, что манипулирует со стеклянным шаром, поставленным посреди фиолетовой скатерти. Ещё одна волчица, потерянная в бетонных джунглях. — Всего лишь плащ? — спрашивает она почти насмешливо, разглядев причину визита. — Если вы и правда волшебница, — говорит клиентка, в зеркальном жесте наклоняясь над столом, так, что между их носами остаются считанные дюймы, — то вы, конечно же, видите, что это не просто плащ. Лав вновь пытается сунуться в её голову, но теперь там — табу, ничто, захлопнутая изнутри дверь. Эта взявшаяся из ниоткуда инстинктивная защита слегка сбивает Лаванду с толку. — Вы не отсюда, верно? — она намеренно уводит разговор в сторону. Уголки алых губ клиентки печально опускаются вниз. — Дальше, чем вы думаете, — загадочно говорит она. А выговор такой, специфический — американский, судя по всему. Что ж, Америка — это не так уж и далеко. Постучав ногтём по столу, Лав выуживает из-под него колоду Таро. Раскладывает неторопливо. — У вас его украли, — выдаёт она, взглянув на лицевые стороны карт. — Верно. И мне бы хотелось знать, кто это сделал, и непременно вернуть пропажу. — Почему бы вам не обратиться в полицию? — Лав приподнимает тонкие брови. — Полиция! Что вы такое говорите? — клиентка презрительно изгибает яркие губы. — Как думаете, насколько далеко они пошлют меня, узнав о том, что я пришла просить помощи в поисках какого-то плаща? Лаванда неодобрительно качает головой, признавая её правоту. И лучшее, что она может сделать в сложившейся ситуации, — это выйти в подсобку и отправить Гарри Патронуса — своего серебряного лебедя. Ведь у Лаванды нет никаких сомнений, кто перед ней. Но почему-то она не может сойти с места — сидит как приклеенная. Лебеди — птицы верности, своих не предают. Равно, как и волки. И пусть Браун с остервенением утверждает, что не имеет ни с Обителью, ни с прочими оборотнями — волками-одиночками — ничего общего, это всё лишь пустое сотрясение воздуха. Лаванда с неудовольствием констатирует, что не может просто так оставить непрошеную гостью, кожей ощущая её отчаяние и страх. — Что случилось в прошлое полнолуние в Ньюхэме? — вдруг спрашивает она, резко опустив руки по обе стороны от шара. Девушка напротив отшатывается от Браун и бледнеет лицом. — Что вам известно? — дрожащим шёпотом спрашивает та. — Кровь. Много-много крови, — замогильным голосом тянет Лав, навострившись в "профессиональной" манере вести диалог. — Тот, кто это сделал, не сумел сдержать своего внутреннего зверя... — ...и в полночь он вышел на охоту, — горячо подхватывает клиентка и хватает горячими ладонями руки Лаванды, до сих пор лежащие на столе. Продолжает свистяще и лихорадочно: — Плащ, мне очень-очень нужен мой красный плащ, и зверь больше никогда и никому не причинит зла. Я клянусь! Лаванда хмуро смотрит на хватку тонких, но очень цепких пальцев. Запах лесных белых ландышей приятно щекочет обоняние, не давая сконцентрироваться на главном. Лав в нерешительности закусывает губу, а клиентка следит за ней немигающим взглядом, полным надежды. — Расскажите мне, что вы помните: перед тем, как пропал плащ. — Я не помню, как это произошло. Я пришла... приехала издалека. Помню, что была в лесу, по крайней мере, мне так казалось, — клиентка прислоняет ладони ко лбу, словно стремясь избавиться от сильной головной боли. — А потом — бах! — и я посреди города. Что было между этим — бесследно исчезло. Она щёлкает пальцами в воздухе, словно показывая, как растворился в дымке воображаемый лес. "Подозрительно похоже на "Обливиэйт", — про себя отмечает Лав, прежде чем рациональная её часть — маггловская половина, надо думать — добавляет: — И шизофрению". К сожалению, Лав даже представить не может, кто бы в этом случае мог вернуть стёртые воспоминания. — А плащ... — Он был в сумке, и я не сразу обнаружила его пропажу... — А когда обнаружили, было уже поздно, — уверенно заканчивает Лаванда, кивая своим мыслям. И наконец признаётся, лихорадочно соображая, кто бы мог помочь восстановить стёртую картину событий: — Мне необходимо подумать. Клиентка откидывается на стуле и внимательно смотрит на Лаванду. Тёмные глаза с янтарным отливом словно лезут в душу. — Сколько я вам должна? — Нисколько. Я же так вам и не помогла, — удручённо признаётся Лав. — Но ещё поможете, верно? — клиентка ободряюще улыбается, словно это и не она пришла с дрожащими от волнения руками. Легко поднимается и делает шаг к выходу. И вдруг говорит ни с того ни с сего: — Вы очень красивы, вы знаете? — Что, простите? — Лаванда глупо моргает и неверяще смотрит на незнакомку. — Ваше имя и в самом деле Лиззет? — без стеснения продолжает та. — Хм. Нет, — почему-то честно отвечает Браун. — Лаванда. — Вам подходит, — кивает клиентка своим мыслям. — А моё — Руби Лукас. Рубин — красная разновидность корунда(3) — более чем идеально. — Куда же вы, постойте! — Лав пытается остановить Руби, взявшуюся за ручку. — Мы же так и не договорились, когда вас ждать в следующий раз. — О, не волнуйтесь. Я обязательно скоро вернусь, — говорит Руби и выходит на оживлённую улицу. Лав выскакивает за ней следом, словно обираясь просить ту об осторожности. Но гостьи уже и след простыл, даже запаха не осталось. Ушла с подветренной стороны.* * *
...Жёлтые глаза, переливаясь расплавленным в тигле золотом, обжигают. Взмах ресниц, длинных, словно разящие стрелы Купидона, будит внутри какую-то нестерпимую тоску. Воспоминание о неисполнимом обещании. Лаванда слегка трясёт головой, стремясь отогнать морок, а Мистер Горбин лишь скалится в ответ на вопрос об артефакте, позволяющем оставаться в человеческом обличье во время трансформаций. Надежда на то, что вор мог сбыть украденное в Лютном, стремительно тает. — Мечтать не вредно, — говорит Горбин и дребезжаще смеётся. Лав изо всех сил сдерживается, чтобы не нагрубить невоспитанному лавочнику. Но вот от желания захлопнуть дверь так, что в небо взвиваются все голуби переулка, — не может. Лаванда курит, залезая с ногами на подоконник, нервно и зло. Пепельница перед ней полна окурков. Голые ноги слегка мёрзнут, покрываясь мурашками, и мерещится ей в людском потоке за окном кто-то в дерзком красном берете, кто-то, вскидывающий вверх голову и выхватывающий взглядом её силуэт в нелепой длинной футболке, болтающейся на плечах и доходящей только до середины бедра. Лав изо всех сил вытягивает шею, ища подтверждение или опровержение своим наблюдениям, но как ни старается — никого не замечает. Она обжигает пальцы столбиком пепла и, спрыгивая на пол, задёргивает шторы. Так резко — то ли надеясь прогнать наваждение, то ли заглушить муки совести, — что штора срывается почти со всех крючков и неопрятно и уныло повисает на уголке. — Сахарок, ты выглядишь усталой, — приветствует её Итен, оторвавшись от стопки бумаг, высящейся перед ним на дубовом столе. Обитель сильно подорвала и так не лучшую свою репутацию контактом с Волдемортом, и теперь новый вожак из кожи вон лезет, чтобы получить прощение Министерства. Ему даже удалось выбить дотации на Антиликантропное, что было прямо-таки серьёзным прорывом. Лаванда пожимает плечами, усаживаясь напротив него. — Приходи в пятницу. Отпустишь себя, поохотимся, — продолжает Итен. Вокруг Обители — ярды и ярды глухого смешанного леса, огороженного мощнейшими чарами, не позволяющими как чужакам попадать на территорию, так и наоборот — оборотням выскочить из своей официальной резервации. — Я подумаю, — кокетливо отвечает Лаванда, взмахнув ресницами. Она с содроганием вспоминает, что полнолуние уже в эту пятницу. И поскорее спрашивает: — Я слышала, что есть такие артефакты, которые позволяют при Луне оставаться человеком. Итен откладывает гусиное перо, которое до этого сжимал в руках. Проводит ладонями по лицу, сделавшемуся вмиг таким усталым, с глубокими складками вокруг губ. И вымученно улыбается. — Я понимаю тебя, Лаванда, — по спине бегут мурашки, когда он переходит на такое серьёзное обращение. — Но ты ведь знаешь, каждый из нас несёт этот груз — кто-то дольше, кто-то меньше. Кто-то смиряется и живёт дальше, кто-то мечется. Но так или иначе — просто дай себе время. — Я знаю, — Лав смущённо опускает глаза в пол, не ожидая, что он именно так воспримет её вопрос. — Извини. — Тебе не за что извиняться, сахарок, — Итен уже теплее улыбается Лав, и она чувствует неловкость, вновь спрашивая его. — Так точно не знаешь такого, скажем, плаща? Как у Красной Шапочки... — Красной Шапочки? — недоуменно переспрашивает вожак. — Ага, сказка такая, маггловская. Там, где маленькая девочка надевает красный плащик и идёт через лес, полный диких зверей. — Красный отпугивает волков, — вставляет Итен, хмурясь. А потом отрицательно качает головой и пододвигает к себе бумаги, как бы желая побыстрее закончить этот неприятный разговор. Лаванда всегда умела понимать намёки. Она трансгрессирует за три квартала от своего дома. Идёт мимо сиротливо горящего в сумерках здания супермаркета. Пара лампочек вывески перегорела, а ещё несколько мерцают, раздражающе попискивая. — Эй, кто здесь? — вскрикивает она, чувствуя непрекращающийся звук шагов за спиной, и резко оборачивается. Улица пуста, не считая ободранной кошки, жмурящейся с капота разбитого "Фиата". Ветер гремит по асфальту жестяной банкой, и тянет ландышами.* * *
Полнолуние уже совсем скоро, а новая знакомая так и не появилась ни через день, ни через неделю. Лаванда комкает в руках письмо с вопросами о продвижении её миссии от Поттера и кидает в мусорное ведро. Раздавшийся буквально секунду спустя звонок в дверь заставляет её вздрогнуть всем телом. Мягкие домашние тапочки скрадывают звуки шагов, когда она подходит ко входу. Забавное выпуклое изображение в дверном глазке открывает ей личность визитёра. — Как вы нашли мой дом? — Шла по следу, — как ни в чём не бывало улыбается Руби Лукас с порога. — Я так и не придумала, как найти вашу пропажу, — признаётся Браун виновато. Ах, если бы только найти специалиста по магии разума, и он бы восстановил воспоминание. Но такого может знать только Гарри, а уж ему точно ничего сообщать нельзя. — Это ничего. Но до того, как взойдёт луна — обещайте приковать меня цепями, — это можно было бы принять за пошлую шутку, и бархатные нотки, непонятно откуда взявшиеся в голосе Руби, даже будто бы намекают на это. Но Лаванда-то не понаслышке знает, что это значит. — Этого может и не понадобиться, — говорит она, пропуская Руби внутрь. Это так неосторожно — пускать домой малознакомого человека. Но Лаванда чувствует себя обязанной помочь — как волчица волчице — этой странной девушке. Лав в нерешительности застывает посреди своей крошечной прихожей напротив так же притихшей Руби. …Она так хороша. Лаванда почему-то глупо моргает. Обычная реакция на слишком хорошенькую женщину — испытать приступ дичайшей зависти, вспомнить про вечные проблемы с лишним весом и вынужденное ущемление себя во всём в связи с этим. Или о том, что как бы ни старалась, идеального состояния кожи никак не добиться, или внезапно заметить грязь на ботинках. И вот самоуничижение и зависть ехидно подмигивают со дна души и начинают свою излюбленную песню — игру на музыкальных пилах. Но тут... Разве можно испытывать к такой что-то из описанного выше? Немыслимо! Лаванда смотрит на Руби, понимая, что так откровенно пялиться — верх неприличия. Но не может не смотреть. Короткая до безобразия джинсовая мини-юбка — в такой ночью в лесу не погуляешь — не способна скрыть от любопытных глаз ни дюйма восхитительно-длинных ног. Затем топик, чёрный, плотно обхватывающий идеальную — ни большую, ни маленькую — грудь. Размер второй, скорее всего. И ещё выше — туда, где от двух тонких, провокационно торчащих ключиц поднимается белая полоса шеи... И волосы, дивно и пряно пахнущие... И волнительная жилка, бьющаяся на коже, которую Лав слышит обострившимся до предела чутьём. Лаванда облизывает отчего-то пересохшие губы. И заканчивает осмотр на двух хитро прищуренных веках, радужка под которыми отливает золотом. — Нравится? — тихо спрашивает Руби, легко и дразняще улыбнувшись, и тонкой рукой поправляет блестящую волну каштановых волос. Лаванда смеётся неловко, пытаясь спрятать смущение от того, что её поймали с поличным. Но смех тотчас затихает, стоит Руби решительно шагнуть к ней — близко, близко — положить узкие ладони на плечи, слегка впиваясь красными длинными ногтями в кожу, и коснуться её губ. Время — золотые песчинки — повисает в воздухе вокруг, не двигаясь ни вперёд, ни назад. Лаванда деревенеет от неожиданности и нежелания хоть сколько-нибудь показать, насколько она хочет, чтобы Руби не останавливалась. Или сделать что-то не так и спугнуть её. — Ах, — звуки вырываются из плотно сжатого до этого рта, как условный сигнал углубить поцелуй. Острый язычок скользит внутрь. Сладко... И немножко солёно. И железно-кисловато. Лукас смелеет и запускает в волосы Лав пальцы. Лаванда покорно запрокидывает голову, чтобы довольно высокой Руби было проще её целовать. Нет, Браун не станет с этим бороться. Она обнимает Лукас за плечи, нежно исследуя выступающие лопатки. Проводит руками возле позвонков и останавливается на талии. Руби подаётся вперёд, прижимая Лаванду к выступающему изгибу стены. Язык её бесстыдно исследует рот Лав, не собираясь останавливаться, и Лаванда с ужасом и странным замиранием ощущает, как между ног наливается жаркая тяжесть. Оторваться от Лукас получается лишь на секунду, с единственной целью: взять за руку и потянуть за собой вглубь спальни. — Ты хочешь? — нежные пальцы Руби вновь перебирают волосы Лав, а горячее дыхание опаляет ухо. По спине у Лаванды бегут мурашки, а внутри разрастается лесной пожар. Бегут звери: лисы, зайцы, волки — спешно покидают приют. Волчица, сидящая внутри Лаванды, тоже беспокойно поднимается, крутится, возится, что есть силы ударяет лапой об изнанку грудной клетки. Вместо ответа на вопрос, всё ещё плохо веря в происходящее, Лаванда задирает узкую джинсовую юбку Руби, с любопытством разглядывая чёрную резинку капроновых чулок, закреплённых подвязками. Кровь бурлит в голове, перед глазами мелькают красные зацелованные губы и огненные пряди. — Ты всегда так одета? — с интересом спрашивает Лав. Руби, опираясь на локти, выглядит раскрасневшейся и огорошенной. — А сколько девушек у тебя было до меня? — в свою очередь интересуется она. — Ты единственная, — смеётся Лаванда и обнимает её за талию, вновь целуя в губы. Пальцы Руби начинают потихоньку раздевать Лав. И та чувствует, как яростное смущение затапливает её всю — от кончиков пальцев и до вершин полыхающих ушей. Но разве в её силах теперь остановиться, когда на узкой девичьей кровати, стоящей у окна, слишком мало места для мирного сосуществования двух разгорячённых тел?* * *
— В Сторибруке было тоскливо. Так тоскливо, что я порой мечтала подсыпать бабушке снотворного, чтобы она не смогла меня остановить, и сбежать куда-нибудь. Куда угодно, только бы подальше от Барьера(4), — рассказывает Руби, положив голову на грудь Лаванды. Лав перебирает её волосы, бездумно вдыхает их аромат и глупо улыбается. — Но что могло быть ещё хуже, чем осточертевшие лица, одни и те же: на завтрак, обед и ужин? Ты знаешь? — Нет, конечно, — говорит Лав и целует Руби в растрёпанную макушку. — Ещё хуже стало, когда эти двое ненормальных — Голд и Миллс(5), не знаю, кто из них точно, — вернули нам магию. И знаешь, что тогда произошло? — Ты вновь стала оборачиваться волком, — не подумав, брякает Браун, и от поспешности сказанного быстро-быстро бьётся сердце. — Ты тоже волчица, я не ошиблась, — Руби приподнимает голову и серьёзно смотрит на Лав. — Я никогда не встречала таких... — Как ты? — Как я, да, — улыбается Руби. — И таких, как ты... — И что потом? — Лав немного смущённо целует её в губы, с которых полностью стёрлась яркая помада. — Такая история меня не устраивала. Я, знаешь ли, привыкла обходиться без этих ежемесячных превращений. Я раздобыла волшебные бобы и ушла из Сторибрука. Шагнула в изнанку мира и начала поиски. К сожалению, мне так и не попалось мира, лишённого магии, и в очередной раз вынесло сюда. — Да, здесь и правда полно магии. Смотри, — Лав тянется к прикроватной тумбе и достаёт свою тонкую волшебную палочку. Одиннадцать дюймов, волос единорога, идеальна для чар. Взмахом палочки Лав создаёт целый вихрь из красных лепестков роз. Они падают на обнажённую бархатную кожу Руби, словно мазки тяжёлой масляной краски, небрежно нанесённые мастихином на холст. Лукас заворожённо смотрит на цветочный вихрь, и в карих глазах её вспыхивают красные искры. — И правда волшебница! — выдыхает она. — Тогда почему ты... — Так получилось, — скоро отвечает Лаванда, не желая прямо сейчас вспоминать Хогвартскую битву. — Я бы хотела знать, кто сделал это с тобой, — говорит Руби, легко — подушечками пальцев — касаясь длинных белых рубцов под самыми ключицами Лав. — У нас есть зелье, которое помогает сохранять разум при трансформациях, — вместо ответа выдаёт Лаванда. Руби ловит её ладонь и крепко сжимает. — Это здорово, правда. Но не хотелось бы тебе совсем избавиться от проклятия? Смотри, — она перегибается через край кровати и из вороха одежды на полу выуживает что-то. На раскрытой узкой и длинной ладони — гладкий, самый обычный на вид боб. — Он волшебный. Один остался. Я знаю, это мой последний шанс, но я очень — безумно — хочу рискнуть. Что за жизнь без риска! — Руби смеётся, запрокинув голову и оголяя чудесную белую шею. И у Лаванды горло перехватывает от тоски. Ведь ей и правда показалось, что в Лукас она нашла кого-то своего, из своей стаи. — Конечно, рискни... — Нет-нет, Лаванда, ты не поняла, — поспешно говорит Руби и приподнимается на локтях. — Я хочу, чтобы ты пошла со мной. Может, мы торопимся... Но всё же... Лаванда блаженно закрывает глаза, стараясь унять бешено колотящееся сердце. Рискнуть всем ради свободы — не так ли поступила бы истинная волчица? Тем более если рядом будет ещё одна волчица из её стаи?* * *
Немного повозившись с рассохшейся деревянной рамой, Лав распахивает окно, пропуская в затхлое помещение пустующего дома свежий воздух. Полнолуние, как всегда, подбирается болезненно быстро. В надежде всё ещё отыскать волшебный плащ Руби и переждать ближайшую Луну, они вдвоём решают немного повременить со своим далёким путешествием. Лаванда никогда не остаётся на этот период в городе во избежание неприятных осложнений. — Когда-то давно я не знала, кто я, — говорит Руби, крепко сжимая ладонь Лаванды. — Так много человек погибло из-за этого… И вот опять… Руки Руби дрожат, и Лаванда подносит их к губам. — Ты волчица, и не ты выбрала себе такую судьбу. Когда меня обратили, — Лаванда горько сглатывает, — я думала, умру от горя. Но меня сразу сдали в Обитель, как преступника в тюрьму. Многих поймали тогда, отправили в Азкабан… А я… оставалась здесь, изводила себя, пока не поняла, что очень хочу жить. И волчица внутри — тоже. И мы будем бороться за это право. Руби прижимает Лав к себе, гладит по выступающим лопаткам. Трётся щекой о висок. — Это место кажется мне знакомым, — говорит она, поднимая голову к вершинам деревянных крыш и ало-золотому закатному небу. — Что-то вспомнила? — Лаванда отстраняется и серьёзно смотрит на Красную Шапочку. — Не знаю, может быть… — та в сомнении трёт виски, но через какое-то время пожимает плечами. — Пора пить зелье, — нервно произносит Лав, поглядывая в сторону неба, и достаёт прикупленное на этот день Антиликантропное. Лавочник, у которого она брала его, так подозрительно смотрел на Браун, когда она заказала вторую порцию. А ну как она прячет нового инфицированного… С этим сейчас строго. ...Луна. От красоты взошедшего светила становится почти больно. …Луна. Как сверкающая монета, как божественное явление, как золотые глаза Руби. Волчьи и человеческие мысли мешаются друг с другом, сплетаясь в причудливую сюрреалистичную картину мира. Вдруг Лаванда слышит вой. Чуткие волчьи уши приветственно вздрагивают. Она приоткрывает закрытые веки и прыжком поднимается на лапы. Ловко запрыгивает на подоконник. Руби тоже поднимает голову и ведёт ушами в ответ на новый вой. Нет, не вой — человеческий крик. Крик так ужасен, что заставляет серебристую шерсть на загривке Лав становиться дыбом. Где это видано — человек в Обители в Волчью ночь? Но нет, кто-то действительно мечется вдоль центральной линии домов, громко вереща. Кто-то, одетый в красный длинный плащ. И он весь объят огнём. Лаванда поднимает морду к Луне и в бессильной тоске воет. Руби подхватывает её тоскливый плач, а огонь на человеке в красном плаще в последний раз вспыхивает и гаснет.* * *
После обращения, как после похмелья, чувствуешь себя отвратительно и хочешь лишь одного — умереть. Выпить водички и умереть. Руби держится намного лучше и поддерживает Лаванду под руку, когда они выбираются наружу. Вокруг места вчерашней катастрофы собралась внушительная толпа. — Кто-нибудь видел Сильвестра? — своим раскатистым голосом вопрошает Итен, возвышаясь над всеми. — Кто-то должен сообщить ему о произошедшем. Руби вдруг останавливается как вкопанная и подаётся назад. — Это же мой плащ! — произносит она, да Лав уже и сама видит красную материю вокруг обугленной человеческой — женской, скорее всего, — фигуры. Личность пострадавшей сложно было бы определить, если бы не волчий клык в серебряной оправе, на шнурке подвешенный на шее — любимое украшение Руты. — Что здесь стряслось? О чём ты? — Итен оглядывается на женский вскрик. Руби падает на колени перед сгоревшим телом. — Я вспомнила, — произносит она хрипло, хватаясь за виски. — В ту ночь я вышла из леса и наткнулась на это поселение. Она сказала, что чары пропустили меня, потому что я — своя. Я… я была так рада, что наконец отыскала таких же, как я, что больше не одинока… Остаток речи Руби тонет в рыдании. Лав опускается рядом с ней на колени, обнимая ту за плечи. — Я тогда сдуру ляпнула про то, что бабушка с детства позаботилась о защите — зачаровала плащ специально для меня. И потом ещё пришёл мужчина — высокий, темноволосый. Кажется, она называла его Сильвестр. И они вместе оглушили меня чем-то, и я уже очнулась на автобусной остановке посреди Лондона. — Чёртов жулик, никак не успокоится! — ревёт Итен, яростно сжимая кулаки. И Лав знает, о чём он подумал. Сильвестр — тот, кто так же, как и Итен, претендовал на место вожака стаи. Лав помнит их схватку — при полной Луне, в волчьем обличье. Страшнее, чем тогда, ей было только в Финальной битве. Клочья шерсти летели на тёмную лесную траву, кровь пропитала всю землю кругом. Жаль, что Сильвестр остался жить. — Подставить под угрозу всю Обитель, оставить волка без присмотра ради собственных меркантильных интересов! — продолжает цедить Итен сквозь зубы. И вдруг тихим угрожающим голосом добавляет, кивнув двум дюжим парням, стоящим за его спиной: — Отыщите мне этого ублюдка во что бы то ни стало. Народ потихоньку рассасывается по домам, а Итен сдёргивает с мёртвого тела плащ и протягивает его Руби. — У вас будут проблемы? — спрашивает Лав, поднимая на Итена глаза. — Ни о чём не беспокойся, сахарок, — немного успокоившись, отвечает вожак. — Но лучше временно уберитесь со своей подругой отсюда подальше. — Ты права, моя хорошая. Я уже по горло сыта всем этим, — шепчет Лав на ухо Руби, когда они вновь остаются одни. И намеревается всё-таки отыскать такой мир, где она сможет быть человеком — просто человеком — всё время. И даже в полнолуние. И чтобы Руби обязательно была рядом.