Сжимая зубы

      Пустое кресло зияло в полумраке тёплым возмутительным провалом. Напольные софиты освещали ринг, и их бесстрастный накал слепил глаза. Бойцы сцепились, рефери не стал разводить их сразу. Макс чуть повернул голову, боковым зрением охватывая Вассу. Её профиль, точно греческая скульптура, вырисовывался через сидение от него. Развалившись в кресле, она наблюдала за боем. Проходившие мимо официанты пялились на её грудь, что открывалась, пожалуй, слишком уж откровенно в вырезе надетого на голое тело жилета. Каблуки делали Вассу ещё выше, а классически крой брюк только подчёркивал развитость мышц. Подчёркивал, как далеко она была от выутюженных стрелок, правил и этикета.       Макс с удовольствием приказал бы ей перерезать самой себе горло. Попытался бы, да воля Вассы — это не то, что легко переломишь. Макс, конечно же, очень хотел попробовать.       Но ему ничего не оставалось, кроме как следить за ней. Возможно, он попробует позже.       «Мне не нравится, о чём ты думаешь», голос Серого чужеродной, но очень привычной волной разнёсся у Макса в сознании.       «Не отвлекайся».       Среди выкриков и рокота возбуждённой толпы, снующих теней и шума боя появление Оноре оказалось мягким и пугающим. Она будто отделилась от окружавшей всё полутьмы и опустилась в кресло между Максом и Вассой. Высоко затянутый хвост чёрных волос мазну Макса по щеке. Оноре ничем не пахла.       — Я закончила, — сказала она. — Сейчас мальчик начнёт проигрывать.       Её интонации напоминали гладко скользящие стальные детали. Мягкий ход идеального баланса.       Васса перестала изучать ринг, будто бой наскучил ей за пару секунд. Она умела делать это — отсекать себя от пространства, от людей, создавать некий вакуум собственного восприятия, в котором лишь её мысли и потребности оставались значимыми. Это было заметно даже со стороны, из-за разительного контраста с её обычным флёром единоличного владельца Вселенной. Васса повернулась к Оноре, склонилась к ней и подала руку — элегантно и мягко, раскрытой ладонью вверх.       «Не бери», подумал Макс.       Но Оноре смотрела на руку, и он понимал, что она видела не рисунок на коже, не пальцы и не изгибы, не шрамики на костяшках.       — Оноре, — сказала Васса.       Макс не знал, что приказы можно отдавать так.       Оноре чувствовала время иначе, она позволяла себе растягивать секунды в часы и сжимать года в секунды. Она не была уверена, что ей не причинят боли, не покалечат, что ладонь не встретит издевающуюся пустоту. Оноре Дебальз мало в чём могла быть уверена, и думать об этом могла бесконечно. Она вложила свою руку в руку Вассы спустя вечность.       Васса прижала губы к кончикам её пальцев, сладко-долго, и отвернулась к рингу.       Втроём они наблюдали за окончанием боя. Наносимые удары становились тяжелее, бойцы замедлялись, а крики только усиливались, они становились злее с каждым пропущенным ударом. Иногда казалось, что команда бойцов уставала больше, чем сами бойцы — они орали и подбадривали, давали десять советов в секунду, увещевали, и под конец их глотки совсем охрипли. Когда боксёр грузно осел на пол и уже не встал, встала Васса. Под оглушительный рёв и выкрики, среди мельтешения врачей и тренеров, она твёрдо уходила в темноту и уводила Оноре за собой; а у Макса в руках остался небольшой бумажный пакет, тот самый, который Оноре должна была доставить прокурору.       Оглянувшись, Оноре довольно посмотрела на ринг.