Сжимая зубы

      У профессионального спортсмена марафон занимает не менее двух часов. У женщин, как правило, это почти три часа. Три часа на то, чтобы пробежать сорок два с горкой километра. Пульс при этом постепенно растёт, от ста пятидесяти ударов в минуту до ста семидесяти на финальном рывке. В процессе бега утомляются абсолютно все системы организма, истощаются запасы энергии, и финишную прямую спортсмен преодолевает на ватных конечностях со странным чувством онемения и возбуждения в паху. Следом бегуна накрывает волна гормонов, кислородный долг и чувство победы — над самим собой и всеми остальными позади.       Оноре Дебальз не раз бегала марафоны. Не считая кислородного долга, она ощущала всё то же самое, когда запасной выход на парковку захлопнулся, и её каблуки застучали по асфальту.       — Наконец-то, свежий воздух... — пробормотала она.       — Это мы ещё не выехали, — бросила Васса.       Лёгкое возбуждение мелкой дрожью проходило по телу Оноре, словно в лихорадке. Она обожала это: момент триумфа, когда задуманное реализовывалось, когда её рука оставляла след в этом мире, когда она заставляла жизнь других людей менять направление и покоряться её воле. Чувство бесконечного могущества, наполненности и значимости. Оноре, чтобы не казаться себе маленькой и ничтожной, катастрофически необходимо было питать себя успехами.       Их шаги громыхали по подземке. Уверенные и широкие — Вассы, частившие и звонкие — Оноре. Не отставая, Оноре теперь шла лишь немного за Вассой, крепко державшей её руку, и разглядывала почти белые волосы, струившиеся по жилету, и рельефное, гладкое плечо. Чувство триумфа было связано с Вассой, связано неразрывно, как и многие другие всполохи ликования, что они делили вместе с постелью, и от того жаркая, болезненная любовь к Вассе расцветала в Оноре с новой силой. Ей казалось, что они не идут, а летят куда-то, летят быстро, и то, что впереди — неизбежно.       Остро и чётко Оноре начала ощущать платье на себе. Чужеродный её телу покров, скольжение ткани, холодный воздух на оголявшемся в разрезе колене. Она ощущала бельё под платьем, тяжесть своей груди, чуть подпрыгивавшей на каждом шагу. С пятки к носку, с пятки к носку, задевая коленом о колено, и бёдра тёрлись друг о друга. Холод на парковке медленно охватывал тело.       Если бы Васса обернулась, она бы сразу всё поняла. Возможно, она ощущала и так, через прикосновение руки и горячий воздух, что разделял их тела.       Боль эмоциональной обнажённости опалила Дебальз щёки и растеклась по телу, покалывая, дрожа и волнуя. Это было сладко и это было страшно, и, разумеется, неизменная в своей природе, Дебальз попыталась остановиться.       Она поняла вдруг, что они с Вассой шли не столько к машине, сколько до машины; уехать подальше и побыстрее, разобраться с её вероятной попыткой выброситься из окна — ничто это не стояло на повестке ночи. У Оноре ни над чем не было контроля. Она не знала, что делать, чего ждать, и она не знала, чего ждали от неё. Последнее пугало её больше всего.       Они дошли до машины — BMW Вассы каждая собака в городе узнавала. Дебальз попыталась остановиться. Она всегда сопротивлялась жизни, она жила только если сопротивлялась. Но стоило подошвам её туфель упрямо упереться в асфальт, как Васса обернулась. И эта часть игры закончилась.       — Стой…       — Что?       Взгляд Вассы был тёмным, голодным и безжалостным. Она не церемонилась больше. Она посмотрела на Оноре, прочла её, как читала не в первый раз, выучившаяся на ошибках, и что-то щёлкнуло у неё в голове, окончательно вставая на своё место, и мир вокруг ощерился до боли чётко и ярко.       Васса рывком притянула Оноре к себе, и та не успела понять, как оказалась прижатой животом к машине. Грудь ей холодило стекло дверцы, а со спины навалилась Васса, горячая, живая и головокружительно сильная. Пальцы её тоже были горячими — они сжимали Оноре горло.       Ровно так, как нужно.       — Послушай меня, — прошептала Васса. Голос её сел, увяз в темноте и жару. — Сейчас тебе достаточно один раз сделать то, что я велю. И всё. Одно решение. И я буду принимать остальные твои решения за тебя. Как раньше.       Они дышали быстро и поверхностно, ужасно громко для огромной пустой парковки, разносившей этот интимный дуэт по углам. На вдохе и выдохе Оноре чувствовала руку Вассы, крепко державшую её поперёк груди; рёбра сближались и отдалялись, перекатываясь под кожей, под тонким платьем, каждый раз немного плотнее, и по-кошачьи легко увеличивался прогиб в пояснице. Оноре наклонила голову, прижимаясь к пальцам больше. От одного движения пошли мурашки, вверх и вниз по всему телу.       Васса давила на сонные артерии, почти нежно прижимала трахею, и Оноре начала плыть. Её страхи и тревога, неуверенность и насторожённость исчезли, оставив тело в надёжном кольце чужого контроля, тепла и безопасности. Оноре была совершенно обнажённой; все ограничения, обязательства были сняты с неё, все ярлыки и ожидания растворились в севшем, обволакивающем голосе Вассы, которая повторила:       — Оноре, одно решение.       — Мне страшно.       Трудно было представить, чего Оноре стоило тогда уйти от Вассы. Вырвать себя из комфортной, знакомой среды, сбежать и сидеть потом где-то за двадцать километров, в одиночестве, осознавая всю необратимость содеянного. Оноре так тяготилась ответственностью.       — Я знаю.       Васса считала секунды. Ей было известно, как следовало переместить ладонь, чтобы действительно задушить Дебальз. Это было бы не так сложно. Хотя у Оноре большой объём лёгких. Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать...       Оноре обмякла в её руках, точно кто-то дёрнул переключатель. Сопротивление упало до ноля. Васса разжала пальцы и отступила назад, с сожалением разрывая контакт их тел.       Растрёпанная, с покрасневшими глазами и красной же шеей, Оноре повернулась, посмотрела Вассе в лицо и медленно опустилась перед ней на колени.       Это была абсолютная победа. Такая же огненная, как красные следы на белой шее. Этой женщине можно было отдаться, не стыдно было отдаться, она была сильнее во всём, лучше во всём. И она так её любила.       — Наконец-то, — выдохнула Васса. Она боялась моргнуть, чтобы увиденное вдруг не исчезло. — Положи руки за голову. Сплети пальцы. В правом кармане ключи. Достань их. Руки держи за головой.       Оноре повиновалась. Она повиновалась с удовольствием, слабо балансировавшим между сексуальным и эмоциональным. Она сплела пальцы на затылке и с трудом села на корточки, морщась от того, как больно было отрывать колени от шершавого, впившегося в кожу асфальта. Ей нравилась эта боль. Ей нравилось, что не было ничего, что бы было воспринято как неправильное или неуклюжее. Васса наблюдала за ней сверху вниз, отмечая и бессовестно задравшееся платье, и заводящую доступность, с которой Оноре развела ноги для баланса.       — Ты на удивление хорошо справляешься с каблуками, — хмыкнула Васса.       Оноре обвела взглядом зауженные брюки. Классическая модель только подчёркивала рельеф мышц под ними, рельеф, которые не увидишь у слабой женщины. Карман был почти декоративный, неглубокий, и брелок от BMW торчал словно специально приготовленный. Оноре пришлось снова упереться одним коленом в асфальт, чтобы не упасть. Она взяла брелок зубами и, не смыкая губ, встала, скалясь Вассе сквозь металлическую цепочку ключей, приятно оттягивавших челюсть.       Автомобиль на отбой сигнализации отозвался как-то затравлено, глухо, и замки на дверях щёлкнули, погнав по парковке ещё одно эхо.       — Я могла бы сделать с тобой столько всего долгого и приятного в этой машине, — прошептала Васса, вжимаясь носом Оноре в висок, вдыхая её запах, — но...       Одно «но» оставило за собой оборвавшуюся нить им обеим понятных эмоций, и не было нужды объяснять, как сбивает с мысли желание, как физически больно играть, когда хочется всего и так сильно.       — Забирайся внутрь, — велела Васса, открывая пассажирскую дверь. Машина утробно зарычала при включении автоподогрева.       Оноре именно что забралась, по кожаным сидениям на четвереньках, чудом не придавливая коленями платье. Васса последовала за ней, захлопнула за ними дверцу, включила блокировку дверей и забыла, куда дела ключи. Их куртки ещё до боя были заброшены на переднее кресло. Спасибо Боварским Моторным Заводам за автомобили S-класса и отъезжающие сидения.       Васса была высокой и массивной, точно большая антилопа, но уместилась легко у Оноре между ног, нажатием ладони вынудив ту откинуться на спинку сидения.       Не то чтобы Оноре сопротивлялась.       — Какие же у тебя длинные ноги, — шептала Васса, прижима губы к ямочке у колена и развязывая шёлковые банты, фиксировавшие туфли у Оноре на щиколотках. Ленты были затянуты туго, на два узла, и на коже Оноре остались глубокие вмятины. Васса целовала и их.       — У тебя тоже длинные ноги, — на губах Оноре застыла усмешка. — Длинные ноги, руки... И пальцы ничего.       — Не как твои.       Сухие губы на коже сменились влажным языком, а затем, такими же влажными, зубами. Боль от перевязи потонула в боли от укуса. Оноре охнула, запрокидывая голову, а вторая туфля отлетела куда-то на водительское сидение. Васса не задумывалась, сколько эти туфли стоили.       Оноре цеплялась сначала за кожаные подголовники, потом стала цепляться за Вассу — её плечи и не особо надёжный жилет, нити которого обречённо трещали. Васса улыбалась, это была нервная, немного одурелая улыбка, которую Оноре чувствовала кожей, ведь Васса продолжала прижиматься губами к её ногам, то кусая, то целуя, а ладони её тем временем скользили вверх, от ступней к бёдрам и дальше под платье. Оноре сползла ей навстречу, взяла лицо в ладони и потянулась целоваться.       — В глазах темнеет, кажется, — пробормотала она, и Васса придвинула её ещё ближе, вжимаясь животом в её пах.       Высота сидений была идеальной.       Поцелуй на пробу перешёл в следующий, и следующий, жадно, один за другим, и только сорванное дыхание заставляло их отстраняться на секунду.       — Я не уверена, хочу я тебя трахнуть или сожрать, — сказала Васса наконец, задумчиво наматывая длинные чёрные волосы Оноре на свою ладонь. Будто ей действительно надо было решить.       — Боже, — Оноре всхлипнула, — не говори таких милых вещей.       Васса намотала её хвост ещё на раз, и Оноре послушно запрокинула голову, обнажая шею. Синяки уже начали проступать.       — Ты хочешь, чтобы я говорила.       — Среди прочего... — Оноре немного хрипела, — пожалуй.       На неё было приятно смотреть. Её было приятно ощущать. Податливая и готовая ко всему, она была чем-то вроде дара. Говорят, больше всего кровожадные боги ценят добровольные жертвы. Оноре была этой жертвой. Её глаза горели, почти магически благодаря чёрным растушёванным теням, и всё её тело просило того, что Васса могла ей дать. Может быть, поэтому ей, этой жертве, хотелось поклоняться, а не наоборот.       — Я так сильно хотела тебя убить, — проговорила Васса, удивляясь тому, насколько чудовищной теперь казалась одна только мысль.       Оноре попыталась рвануться к ней, сделать что-то, но Васса держала крепко — за волосы на вытянутой руке.       — Нет, — сказала она. Чуть больше спокойствия, ещё больше контроля. — Ты делаешь только то, что я позволяю. Положи руки на сидение. Ладонями вверх. Да. Пусть так и лежат.       Пальцы Оноре мелко дрожали и дёргались, и по плетению вен на тонких запястьях было видно, что она старательно вжимала руки в сидение. Она очень старалась. Васса целовала её шею, её грудь под лифом платья, гладила талию и медленно-жёстко проводила по точащим через шёлк соскам. Раз, другой, чтобы прижаться потом ртом и оставить мокрый след. Она задрала платье на Оноре до самой талии, открывая доступ ко всему самому интересному, и принялась лениво поглаживать её бёдра. Ладони Вассы скользили вверх от колена к животу, по кромке прозрачных чёрных трусиков, то забираясь кончиками пальцев под шов, то оглаживая ткань снаружи. Оноре приходилось следить за своим дыханием и за своими руками. Грудь и живот Оноре сотрясались от глубоких контролируемых вдохов, иногда ей казалось, что она чувствовала улыбку на губах Вассы. Губах, что прижимались к ней. Она была в состоянии потянуться к Вассе в любой момент, прикоснуться к ней, насладиться ей, но Оноре не могла. Её руки, свободные, раскинутые ничком на сидении, были точно схвачены оковами. Двинуть ими чуть больше, чем позволено, было бы равнозначно предательству.       — Молодец, — прошептала Васса, прошептала довольно, целуя живот Оноре и пробираясь пальцами под бельё. — Такая послушная.       Оноре выгнулась на сидении, запрокидывая голову, и развела ноги ещё шире.       Васса играла с ней в своё удовольствие. Не снимая с Оноре трусиков, она гладила её через ткань, от лобка вниз, к клитору, двумя пальцами раздвигая половые губы и дразня. Сначала медленно, потом ритмично. Оноре под ней ёрзала и тихо стонала, кусала губы, но руки послушно держала на сидении.       Такие вещи всегда сносили Вассе крышу.       Надевай то, что я выбрала для тебя.       Делай то, что я выбрала для тебя.       Завись от меня.       Желай меня.       Будь достаточно сильной, чтобы бросить мне вызов.       Она отодвинула край чёрных прозрачных трусиков, собирая их в тонкую полоску, и потянула, так, что ткань тёрла Оноре у влагалища и меж половых губ, очень близко к отверстию, до которого Васса так и не дотронулась. По бёдрам Оноре текла вязкая, прозрачная смазка, и между ног всё алело от возбуждения.       Васса не удержалась и провела языком по бедру, прикусывая, и прижалась губами к клитору, дразня кончиком языка.       Оноре обратилась волной. Она приподнимала таз, толкаясь Вассе навстречу, точно кошка, подставляющаяся под ласку, и её глаза горели от желания; она почти плакала, сжимая прижатые к сидению кулаки.       — Хочу дотронуться по тебя, — всхлипнула она, и если бы её голос, этот хриплый от похоти, низкий голос можно было записать...       Васса облизнулась, поглаживая двумя пальцами то местечко, где натянутые трусики тёрлись о заднюю спайку губ.       — Действительно хочешь? — спросила она задумчиво.       Оноре плохо контролировала артикуляцию. Она почти насаживалась на пальцы.       — Дааа!       Васса крепко держала Оноре за талию — в основном, чтобы не потянуться к своим собственным штанам. И она спрашивала удовольствия ради. Что будет с ними в этой машине — от начала и до конца — она продумала ещё до того, как запереть двери.       — У меня на тебя другие планы.       Голова Оноре кружилась, внутри, во влагалище и внизу живота, у неё всё сводило и поджималось от напряжения и ожидания, и она лишь слабо всхлипнула, когда Васса стащила её с сидения, села сама и усадила Оноре себе на колени, снова прижав её спиной к своей груди.       — Я хочу, чтобы ты обкончала мне все эти обтянутые ахрененно дорогой кожей кресла, — прошептала Васса ей на ухо, будто доверяя секрет. — А потом чтобы ты ещё несколько дней ходила, думая, как бы ты ублажила меня, если бы тебе было позволено. И чтобы ты мастурбировала, думая обо мне.       — Ахуенный план... — Оноре почти смеялась.       Своими коленями Васса развела ей ноги так, что Оноре чувствовала себя пришпиленной бабочкой. Слабой, беспомощной, пойманной... И находившейся в полной безопасности. Её руки, нелепо висевшие вдоль тела, словно в них и костей не было, были расслаблены. Расслаблены были плечи, и вздымавшаяся грудь. Она не боялась, она позволяла Вассе делать что угодно. Оноре знала, что им обеим это понравится.       Вассу до мурашек пробрало от ощущения этой покорности; только от неё уже можно было кончить. Возможно, она сжимала пальцы слишком крепко. Оноре уходила однажды. Васса не намерена была допустить, чтобы у неё снова возникла такая мысль.       — Сука, как ты прекрасна... — прошептала она, прикусывая Оноре край уха. — Если так хочешь прикоснуться — так и быть. Можешь держаться за мою левую руку.       Левая рука. Оноре схватилась за неё со рвением утопающего. Левой рукой, именно ей, Васса крепко держала Оноре за шею. Пальцы правой руки ритмично проникали в Оноре, на всю длину и обратно, лаская клитор и снова погружаясь вглубь, в живое, отзывчивое и изнывающее.       Впиваясь ногтями Вассе в кожу, Оноре неотрывно смотрела на её лицо в зеркале заднего вида.       Хищное желание и голод.       На обоих лицах.