Almost Sweet Boy Hunnie

Жизнь жестока, и с ней нужно поступать соответствующе. Этому Кенсу научился, увы, слишком рано, и теперь, когда одно его имя может ввергнуть врагов в страх, он старается держаться этой истины и никогда не давать слабины. Чувства, эмоции — все это входит в список того, что может сломить тебя, которыми могут воспользоваться, как оружие против тебя самого. Кенсу не давал никому такой роскоши, скрытый за каменной стеной, мужчина всегда тщательно скрывал свои чувства, запирая их за семью замками. Только одному удалось пробиться сквозь эти толстые стены и не вскрываемые замки — О Сехун. Казалось, что в этом юноше такого, что ему удалось привлечь внимание такого опасного и могущественного главы корейской мафии? Просто должник, слишком юн и без родных, потерянный, он оказался на пороге логова Кенсу, чтобы спастись от отцовских долгов и смерти. Но этот отчаянный мальчик вскоре стал тем, к кому Кенсу спешил возвращаться, кого держал рядом с собой, кого, когда грозила опасность, он прятал и не мог перестать о нем думать. Сехун стал тем, кого он захотел испортить, но тот поступил еще хуже — он начал исправлять До. Своей мягкой улыбкой, чистой кожей, что после проведенной вместе ночи всегда пестрила разноцветными следами от пальцев и зубов. Кенсу любил по жестче — Сехун принимал, наслаждался этим, и любил дразнить — надевал слишком прозрачные белые рубашки, с расстегнутыми двумя пуговицами — пусть смотрят, кому принадлежит теперь тот потерянный мальчик с улицы. А еще больше Кенсу умирал, когда находил Хунни в своем кабинете. Особенно такое случалось, когда он, заваленный работой, пропадал на встречах и перелетах, оставив своего помощника — Сехуна дома. Тот имел невероятную способность легко обижаться, хмурить свои идеальные брови, и надувать губы, которые он, зная слабость Кенсу, любил красить в розовый блеск. И они так похожи, ведь месть Сехуна за то, что хозяин посмел оставить своего мальчика дольше одного дня, бывает слишком жестокой. Кенсу возвращается домой, изнуренный, уставший, ему хочется по скорее убрать бумаги в сейф и принять душ. Но стоит ему оказаться в своем кабинете, он резко забывает про все свои планы — ведь его ждет наказание. В виде восседавшего на дубовом, рабочем столе Сехуна, нежный, распаренный после горячего душа, на нем темно-синее кимоно — на ткани цветет сакура с бледно розовыми лепестками, ветки обвивают руки, спинку и подол, создавая впечатление о сказочном существе, что скрывалось под одеянием. Юноша и походит на сказочное существо, с полу прикрытыми глазами, в дымке от сигареты, сжатой между тонких, длинных пальцев, Сехун курит только тогда, когда ему плохо, одиноко, прекрасно зная, что Кенсу это ненавидит. Так он привлекает, возвращает внимание того к себе, напоминая о себе. А когда ему хочется мести — пользуется всем подряд. Сидит вот так на столе, пояс кимоно свободно висит, открывая вид на подтянутую грудь, острые ключицы, а ноги, его длинные, бесконечные, с молочной, нетронутой кожей — слабость Кенсу — Сехун знал об этом, положив ногу на ногу, он сидел, обнажая их почти полностью в приглашающем жесте. И Кенсу каждый раз сдается, забывая про все причины своего отсутствия, роняя дипломат и пальто, он каждый раз подходит к нему, к своему мальчику, широкие, шершавы ладони оказываются на своем законном месте, раздвигая плотно сжатые ноги. Потому что — вот его месте, между длинных ног Хунни, который раскрывает их, откидываясь чуть назад, чтобы хорошо видеть, как папочка скользит ладонями по бедрам, как залезает под почти раскрывшееся кимоно и ухмыляется. Ведь Сехунни не носит белья, ведь у него давно стоит. Ведь он скучал, как хороший, лучший мальчик. Кенсу берет его там же, не раздеваясь, прямо на том столе, Сехунни постарался, чтобы быть готовым, чтобы его жестко втрахивали в стол. Растянутая, и смазанная, его попка так идеально принимает член хозяина, который не щадит, и берет его, пока он отчаянно держится руками за крепкие плечи, как прячет лицо в шее папочки, хныча, плача от наслаждения. Он плачет, потому что ему напоминают, как он любим, как его все еще хотят, как он нужен все еще Кенсу. А Кенсу с каждым разом все больше теряется в Сехуне, держа его жестко, немного грубо, с каждым толчком, с каждым поцелуем, которым он осыпает нежную, покрытую испариной кожу шеи, плеч своего мальчика. Он метит его, не давая старым меткам зажить, он помечает, чтобы знать, не забывать, к кому он будет возвращаться за забвением. К О Сехуну, который принимает его, который выстанивает его имя, моля, чтобы папочка не отпускал. Они не говорят громких слов друг другу, но это намного важнее, когда взгляд такой преданный, такой отчаянный для него. Даже когда тот рассыпается в оргазме, полным беспорядком лежа на столе, Сехуну все еще мало, он не отпускает хозяина, скрестив ноги за его спиной, ему хочется, чтобы его пометили еще и изнутри. Чтобы вытекало, чтобы было больно утром ходить, чтобы надолго. — Вы скучали, хозяин? — ладошка, что лежит на обнаженной груди До, не дает солгать. В темноте спальни сложно разглядеть выражение чьего-то лица, но вот сердце — оно никогда не обманет, не стоит даже стараться. — Да, лисенок. Я скучал по тебе.