Peccata capitalia

Они не заметили, как рассвело. Последняя история увлекла Христофера так же, как и предыдущие, и он сидел, почти что затаив дыхание, пока Влад рассказывал. Снаружи бесновалась гроза, небо и вода сливались в сплошную стену. Ветер рвал деревья и прогонял по улице волны, шумел канал… Но, когда первые лучи солнца осветили мокрые улицы, все как будто разом унялось, словно разразившаяся непогода тоже была какой-то нечистой силой, боявшейся наступления утра. — Ну что, счет? — спросил Влад, внимательно следя за Христофером, за каждым движением его рук. Инквизиторская привычка — или что-то вдруг насторожило его, заставило сбросить очарование уютной кофейни и подобраться, как голодному псу?.. Христофер мягко улыбнулся, кивнул. Он сомневался, чтобы его гости не могли расплатиться, но все равно пробил им скидку для постоянных клиентов. Когда Христофер вернулся с чеком, стало совсем тихо. Он выключил граммофон, чтобы дать ему отдохнуть, а снаружи было слышно только, как капает вода с вывески. Что на ней написано, никто не мог бы сказать. Ян возился с переводом через мобильный банк, а Влад все так же пристально следил за Христофером, словно ожидал чего-то, но тот только развел руками. — Возвращаясь к началу нашего разговора, — заметил Христофер, — я бы сказал, что некоторые научились использовать грех во благо. Вот сколько бы преступников не было арестовано, если бы не гнев? — он безошибочно указал на Влада. — Это не какой-то сакральный список черт, которых нельзя допускать, вопрос лишь… в степени. Нельзя позволять им захватывать все. Не оставлять больше ничего человеческого, кроме гордыни, зависти или похоти. — Не похоже, чтобы у многих из наших преступников был выбор, — негромко сказал Ян. Он честно показал Христоферу перевод, хотя в нем тот ничуть не сомневался, и теперь сидел, невольно постукивая пальцами по подлокотникам плетеного стула. Возможно, ему чертовски хотелось курить. — Некоторых вынудили обстоятельства, другие всего лишь поддались своей природе. Их же создали такими — кто-то питается кровью, кто-то энергией. Конечно, я сторонник мнения, что ответственность лежит на человеке, а не на среде или на чем-то еще — да, мы тут читали Федора Михалыча… И все-таки мало кто оказывается достаточно стойким… — Создатель вообще любил развлекаться, — с вызовом ухмыльнулся Влад. Он потянулся, как довольный Джек, и посмотрел в окно, словно ему нужно было лишний раз убедиться, что город, который он охраняет, подобно вечным сфинксам на набережной, никуда не делся. Но, в отличие от старых изваяний, Влад никогда не стеснялся пустить в дело когти и клыки. — Я думаю, это мы придумали грех. Творец вряд ли ожидал такого разнообразия. Он всегда нас недооценивал… — Ты выглядишь слишком гордым, — фыркнул Ян. — Просто подумал, что без грешников у нас не было бы работы. — И правда, — устало кивнул Ян. — И что бы мы тогда делали?.. — Придумали грех сами, я полагаю, — оскалился Влад. — Я за милосердие, — негромко вклинился Христофер, но они вдруг замолчали, прислушиваясь. — И всегда был за милосердие. Грехи придумали люди, это правда. Дали им названия, составили свод самых страшных, хотя с некоторыми пунктами можно поспорить — но это не важно. Значение имеет только зло. — Ну да, — огрызнулся Влад. — Перестаньте, я точно не из тех, кто будет называть кого-то злом, только потому что у него, например, есть рога! — улыбнулся Христофер. — Нет, зло — это когда кто-то вредит другим. Вы занимаетесь тем, чтобы такие люди и нелюди получали по заслугам. Это хорошая работа. Благодаря вам все еще не так безнадежно. Они собрались очень быстро, несмотря на то, что еще каких-то минут пять назад на столе лежали распечатки и фотографии, а на них стояли пустые чашки с кофейными разводами. Влад выглядел особенно растрепанным и как будто что-то хотел сказать, но смотрел на Христофера, на пустые столики, на выглянувшего из подсобки кота, на картины маслом, на золотистые шторы, расшитые звездами, на просыпающийся город — и молчал. С благодарностью? С опаской? Христофер как раз подумывал о том, чтобы записать семь рассказанных историй, чтобы не забыть. Он знал, что Ян пишет мемуары — тот как-то давал почитать несколько глав, и Христофер, хотя был не очень любопытным, отдал бы многое, чтобы прочесть все целиком. Ему всегда было интересно, что тогда происходило в Петербурге, когда на его улицах сражались самопровозглашенные крестоносцы, Воины Божьи, и Инквизиция. Да, ему точно стоило записать. — Хорошего дня, заглядывайте еще! — Христофер помахал им напоследок. — И тебе тоже! Спасибо за убежище от дождя, — улыбнулся Ян. Над дверью звякнул колокольчик.

***

Некоторое время они шли в молчании. После стольких рассказов и говорить особо не хотелось, потому что они банально устали, да и за долгие годы инквизиторы научились общаться без слов. Вот только привычной тяжелой усталости, которая клонила голову к земле и сдавливала виски, никто из них не ощущал, как будто они не провели бессонную ночь за болтовней, а видели спокойные сны. Ян не стал оборачиваться, но знал, что позади уже не будет таинственной кофейни Христофера. Телефон зазвонил, как всегда, неожиданно, когда Ян переступал через широкую лужу, в которой отражалось синее-синее, совсем не осеннее небо. Остановившись, Влад прислонился к забору, отделявшему Аничков сад от улицы. Он не мог устоять на месте, как и Джек, все время оглядывался, рассматривая народ, понемногу выбирающийся на улицы. Петербуржцы прекрасно знали, что такая хорошая погода может не продержаться долго под натиском свинцовых туч с Финского залива. Терпеливо выслушав беспорядочное сообщение от Тины, Ян положил трубку. — Что там, новое дело? Может, отвлечемся от этой несчастной девчонки, — хмыкнул Влад, коснувшись шеи. Яну захотелось сердито шикнуть на него, как будто от этого жеста на нем появятся такие же черные отпечатки пальцев, как на жертве, но он понимал, что это простые суеверия. Их ждал выходной, но преступления никогда не случались по расписанию. — Погнали, разберемся с этим быстро! — оскалился Влад. — А то я что-то засиделся. Ян кивнул, улыбнулся. Здесь было недалеко — можно и пешком дойти по умытым улицам, выдержавшим ночное буйство, настоящий шторм, как в открытом море. А народ в Петербурге, даже пережив настоящий библейский потоп, наверняка ничуть не изменился бы — и стал грешить только ярче.