Lacrimosa

Самый страшный жанр — вовсе не ужасы. Бойтесь хороших и светлых историй о любви; они заставляют вас верить и искать то, чего на самом деле нет.©

Тишина. Мертвая, кладбищенская тишина, в одночасье рухнувшая с небес, погребает под собой мир. Насмешливо проходится по обрывкам некогда стройных рядов полубогов. Разливает в воздухе напряжение, проникает сквозь поры в коже, вымораживает внутренности, а после страхом стирает в ледяное крошево. Струи дождя застилают глаза, завесой встают в нескольких метрах, размазывают по мокрой земле густые клубы дыма. Запах гари, впитавшийся в каждый сантиметр вокруг, заставляет сгибаться в приступе кашля, почти выплевывая лёгкие. Перси тяжело дышит, в бессильном отчаянии сжимая пальцами рукоять меча. Не может оторвать взгляд от некогда величественного, грозного Олимпа. Руины. Вот, что осталось от оплота греческих богов. Повсюду копоть, грязь. Под дождем она стекает с каменных стен на мокрую от крови траву, превращая землю из алой в грязно-бурую. Джексон опускает меч, и в руке остаётся маленькая ручка. Потому что вокруг стоит мертвая тишина и все сильней сжимается смертоносное кольцо тварей Тартара. У него нет больше сил. Перси с трудом переводит взгляд на возвышение. В душу острыми клыками вгрызается злость. Она с утробным рычанием рвет на части, захлебывается счастливым воем, когда встречает взгляд серых глаз. Он стоит там, словно завоеватель. Будто не понимает, что устроил на земле нечто куда более худшее, чем ад, и Олимп — только начало. Джексону хочется оказаться рядом с ним, со всей силы двинуть кулаком по ребрам, услышать, как хрустят кости, закричать прямо в лицо, чтобы блондин остановил этот кошмар. По щекам текут злые, обжигающие слезы, смешиваются с ледяным дождём. Потому что не услышит. Потому что место Люка Кастеллана заняло древнейшее существо, медленно его убивающее. И все кончается так просто, так глупо. Блять, что же ты натворил, Люк?! Слабость и бессилие. — Прошу, пожалуйста, — его губы горячие и потрескавшиеся, словно в лихорадке. — прекрати это, я знаю, ты можешь, чертов ты ублюдок, вернись... Снова и снова, как молитву, как исповедь, забывая обо всем на свете, видя только эти серые глаза, от которых не то, что голова кругом — мир переворачивается. Глупое противостояние, вылившееся в кровопролитную войну, вся их жизнь была похожа на гигантский прозрачный шар, как в шатре у гадалки, который в одну секунду треснул и осыпался осколками. Потому что умирают здесь по-настоящему. — Я прошу, — его голос дрожит и ломается. — я же прошу тебя. В эту минуту Перси всей душой ненавидит этот мир, богов, себя, но больше всех — Люка. Потому что людей к нему тянет. И Джексону хочется подойти к каждой восторженной роже, с обожанием глядящей на полубога, схватить за шкирку и отшвырнуть на десяток метров, привести в чувство, потому что так быть не должно. Есть хорошие люди, а есть плохие. Точка. Никак иначе. Кастеллан будто завис где-то посредине, над пропастью, которая пытается его засосать, сбросить вниз, но никак не может дотянуться. И Перси ненавидит себя, потому что сейчас блондин наконец летит ко дну этой пропасти, а он готов кинуться следом, чтобы подхватить, чтобы не дать упасть. Блять! Почему из сердца вырывают куски, разбрасывая в стороны кровавые ошмётки, стоит представить, что этот пришибленный полубог больше никогда не станет собой? Лишь кукла ужасного титана, которую в любой момент можно сломать. Кроноса Джексон ненавидит ещё сильнее. Такое чистое, яркое, выжигающее все прочие желания чувство, что дышать становится немного легче. Безупречная, неразбавленная, абсолютная ненависть, вот что это такое. Тело Кастеллана окутывается мягким золотистым светом, словно покрывается тончайшей пленкой, которая постепенно утолщается, нарастает, превращается в нестерпимое сияние. В других обстоятельствах его бы провозгласили богом или сожгли на костре. В святом пламени инквизиции. Перси смотрит на это сияние до боли, до рези в глазах, стыдясь своих мыслей, но не может отвернуться, зная, что любой миг может стать последним. — Перси, не нужно, перестань, — плеча касаются тонкие пальцы с обломанными ногтями. — он же убьет тебя. За спиной стоит Аннабет, такая же перепачканная и истерзанная, сломленная. У нее взгляд затравленного зверя, Джексон не видит его, но чувствует. Она боится. Отчаянно, до противных мурашек, покрывших каждый сантиметр кожи. Боится посмотреть на Люка, боится представить, что теперь ждёт их, не последовавших за Кроносом. Перси кажется, что они стоят на огромной коробке, и детонатор именно в её руках, что в ярком сиянии он видит быстро сменяющие друг друга цифры, ведущие обратный отсчёт. И какой-то голос глубоко внутри умоляет встать на колени перед Чейз, уничтожить все, закончить эту острую пытку тишиной. Нажми на кнопку, дочь премудрой богини, взорви этот опустевший мир. На возвышение, где некогда был трон Зевса, а теперь стоит полубог, приносят огромную чашу. Вспышка пламени, которому не важно, что вокруг льет, как из ведра. Перси до боли сжимает челюсти, чтобы не заорать, чтобы не потребовать объяснений. Потому что издай он хоть звук — могущественный титан вспомнит, что на площади ещё остались непокорные полубоги. Но с таким же успехом можно пытаться усмирить шторм колыбельной. — Принеси мне его, — снова этот пробирающий до костей шепот. Золотая пленка исчезает с кожи Кастеллана. Перси вряд ли бы это заметил, если бы не стоял все это время, не в силах отвести взгляд от смертельно бледного парня. Он заметил, когда божественная сила снизила свой напор. Черты лица стали тоньше, скулы заострились, на кожу вернулась краска, и, Джексон не видит, но знает, что его глаза вновь приобрели оттенок предгрозового неба, избавившись от золотистых искорок. Он все ещё жив, все ещё здесь. Перси чувствует, что впервые за этот вечер может вздохнуть полной грудью. И тут же приходит раскаяние. Они стоят на обломках будущего всего человечества, их руки по локоть в крови, а он радуется, что парень, все это устроивший, смог уцелеть. На долгую секунду Перси закрывает глаза и думает о том, как бы все обернулось, если бы тогда, много лет назад, впервые попав в лагерь «Смешанная кровь», они бы просто поговорили. Как жаль, что история не терпит сослагательного наклонения. Открыть глаза Джексона заставляет неясный шорох. Он видит, как размыкается смертоносное кольцо. Люк останавливается в двух шагах от брюнета. Перси надеется, что не слышно, как оглушительно стучит его сердце. В руке все ещё зажата ручка. Один удар — и все закончится. Но…даже если знать, куда бить (защита Стикс, что б её), он не желает смерти Люка. Победить в честном или не очень поединке — тысячи раз «да»! Убить? Никогда. Глядя в эти серые, абсолютно серые, глаза, которые так маняще близки, Перси думает, что простит ему все: разоренный, уничтоженный Олимп, приближающуюся смерть, грядущий конец света, только бы Кронос исчез из сознания блондина. И, видят боги, как же он его за это ненавидит. Сбоку кто-то нетерпеливо кашляет, и Джексон понимает, что уже долго стоит, как идиот, молча пялясь на Люка. Судя по всему, тот задал ему какой-то вопрос. — Что? — едва слышно выдыхает он, в немом вопросе поднимая брови. — Анаклузмос, Перси, отдай его. Брюнета словно током ударили. Под тысячу вольт, как когда он взгромоздился на трон Посейдона. Люк. Назвал. Его. По. Имени. Сказать бы, что близится конец света, но это утверждение слегка запоздало. — Перси, нет! — слышится голос отца. Но твари, что окружили богов, не позволяют вмешаться. Да и какой смысл? Джексон молча протягивает на раскрытой ладони ручку, и в тех местах, где кожи касаются пальцы блондина, словно вспыхивают ожоги. — Клинок, — Люк поворачивается к Аннабет, сразу же забывая о существовании Джексона. Перси едва сдерживает порыв прыгнуть вперёд, когда видит, как Чейз медленно поднимает взгляд от пола, а затем хватает блондина за руку. Любое действие может быть расценено как попытка нападения, о чем думает обычно осторожная блондинка? — Люк, пожалуйста, перестань, — шепчет она. — тебе не обязательно это делать, ты победил, ты сделал все, что хотел. — Клинок, Аннабет, — предупреждающим тоном повторяет Кастеллан. Девушка вздрагивает, словно ее ударили, но отдает то, что он просит. А полубог уходит, ни разу не обернувшись. На возвышение уже принесли гроб, от которого нестерпимыми волнами расходится золотистое сияние. Парочка закутанных в плащи фигур в одной тональности тянут речитативом не то заклинание, не то песню. На нестерпимой ноте соль. Люк бросает в чашу клинок, и пламя рассыпается золотыми искрами, взвивается ввысь, стремясь поглотить небеса. Эта противная соль вонзается в висок, будто раскалённая спица, а они все тянут и тянут её заунывным, могильным тоном, от которого хочется сблевать. Медленно в чашу опускается верный меч. Огонь опадает. Замирает на секунду, а потом стекает вниз, меняя свой окрас на болотно-зеленый. Обрывается речитатив, но тишина облегчения не приносит. Снова эта гребаная тишина, которая ехидно смеётся где-то на краю сознания. Монстры в плащах переворачивают чашу на гроб. Болотная субстанция обволакивает крышку, и там, где раньше были золотые символы, проступают бурые капли крови. Перси чувствует, как волосы по всему телу поднимаются дыбом. Одна из фигур скидывает плащ, позволяя ткани упасть на грязную, покрытую коркой землю, и встаёт на колени, складывая крестом руки на груди. Остальные повторяют за ней. Капюшоны падают с их голов, и Джексон слышит тихий шепот Нико: «Араи…». Духи проклятий. От гроба к ним тянутся пульсирующие красные нити с золотыми вкраплениями, упираются точно в центр импровизированных крестов, выстреливают в стороны, переплетаясь, сбиваются в комок, и фигуры осыпаются золотым пеплом. Налетевший ветер подхватывает его, собирает в большой шар. Вспышка. — Повелитель! — порождения Тартара преклоняют колени перед Кроносом. Титан похож на Аида. Или это Аид похож на него. Может, поэтому его сослали править подземным царством. Кронос с наслаждением вдыхает пропитанный гарью воздух, не обращая никакого внимания на приспешников. — Детки, — мужчина замечает взятых в кольцо богов, и в его голосе слышится столько злорадства, что им можно было бы залить Тихий океан. — посидите-ка с мое в Тартаре, не переживайте, мальчики не дадут вам воскреснуть. А через пару тысяч лет я для каждого найду идеальный способ убийства. И великих богов не стало. Это случилось так просто, так обыденно, словно каждый день низвергаются цивилизации. Будто по щелчку пальцев все в прах рассыпаются*. Перси видит, как Посейдон падает на одно колено, успевает сделать движение в сторону Амфитриты, словно пытается что-то сказать. А затем взрывается тучей золотых брызг. Один, второй, третий… Когда точно так же исчезает Зевс, приходит осознание начала конца. Лишь исчадия Тартара бьют мечами о щиты, издавая победный, потусторонний вой. Жуткие звуки, затрагивающие что-то похороненное глубоко внутри, вызывающие животный ужас. Но вот Кронос требовательно вскидывает руку, и многотысячная армия умолкает. Снова эта тишина. — Убить их всех, — ленивое движение в сторону пленных полубогов. Джексону хочется рассмеяться от абсурдности ситуации. Пройти такой огромный путь от прыщавого задрота с дислексией, над которым смеялись в школе, до лидера войска, поддерживающего позиции греческих богов ради того, чтобы умереть вот так? — Это нецелесообразно, — ну, кто же ещё мог перечить Кроносу, как не Люк Кастеллан. Перси раздражённо смотрит на блондина и с долей удивления замечает ответный взгляд. «Ты что творишь?!» «Не лезь.» — Вот как? И почему же? — в голосе титана звучит заинтересованность. На мгновенье Джексону кажется, что сын Гермеса растерялся, словно не ожидал, что к его словам прислушаются, но это же Люк, мать его, Кастеллан, как может быть иначе. — Некоторые из них могут присоединиться к нам, их способности принесут пользу, — после непродолжительной паузы всё-таки отвечает блондин. — Чем жалкие полукровки могут помочь мне? — пренебрежительно фыркает Кронос. — Я — такой же полукровка, — равнодушно бросает Кастеллан. — не думаю, что все это время я был бесполезен. — Хм, тут ты прав. Но как бы сочувствие к себе подобным не сделало тебя слабым. Мужчина что-то говорит на шипящем, гортанном языке, и войско заходится предвкушающим воем. Откуда-то раздаются удары барабанов. Их несчастную кучку выживших делят на три части. Монстры подходят и швыряют полубогов в разные стороны, расчищая круглый участок посередине. — Эй, я пойду сама! — слышится возмущенное шипение Клариссы. Джексона хватают за шиворот и тащат вправо, будто он ничего не весит. От сильного толчка в плечо брюнет не удерживает равновесие и падает вперёд, в последний момент выставляя руки вперёд. — Ты как? — помогает другу подняться ди Анджело. Перси неопределенно кивает головой, осматриваясь. Нико, Аннабет, Кларисса, Поллукс, Крис, Уилл, какая-то девчонка с залитым кровью лицом, Коннор, Миранда, и он сам. Их десять. Где остальные — неизвестно, вокруг снова сомкнулось смертоносное кольцо. — Бой! Бой! Бой! — слышится повсюду. Джексон смотрит на застывшую маску, в которую превратилось лицо Аннабет, на ее дрожащие от страха губы, и чувствует, как сжимается сердце. Брюнет молча берет девушку за руку, надеясь, что эта слабая поддержка придаст ей сил. — Они заставят нас биться друг с другом, — пытаясь перекричать какофонию звуков вокруг, к ним подходит Кларисса. — Нас было тридцать девять, нечётное количество, — не соглашается Крис. — судя по тому, что я уяснил, пока был среди них — тех, кто уцелеет, отдадут на растерзание каким-нибудь монстрам. Или всем сразу. Или в рабство. На арену выталкивают первую десятку. Среди них Гроувер. Перси кричит и пытается прорваться вперёд, но чьи-то руки цепляются за плечи, не позволяя сделать и шаг. — Ты ничем им не поможешь, только рядом ляжешь! — Нико держит крепко, слишком крепко для того, чтобы можно было вырваться. — Это же бойня. Они обречены. Кроносу нужно шоу, и он его устроит за наш счёт. Они стоят в десяти шагах от края круга, и, сжимая кулаки, смотрят, как на арену выталкивают полубогов. Их десять. Десять человек, каждого из которых Перси знает лично. Может, не со всеми они не были друзьями, но как можно стоять и спокойно смотреть на их смерть?! Напротив выходит циклоп и выпрыгивает откуда-то мантикора. Это на самом деле бойня. Это ебаный пиздец. Даже если они убьют кого-то из этих тварей, место одной займет другая. Джексон слышит, как кричит Гроувер, и сердце обливается кровью от осознания собственной беспомощности. — Я не сдамся так просто, — будто откликаясь на его мысли, говорит ди Анджело. — Твое время придет позже, — разворачивается к сыну Аида фурия. Перси едва сдерживает рвотный позыв, когда циклоп одним движением разрывает сатира на части. Гроувер… Все заканчивается так же быстро, как началось. С когтей мантикоры ещё не перестала стекать кровь, а минотавры уже подтаскивают вторую десятку. Их, как самых сильных, видимо, оставили напоследок. Впору быть польщенным, но вот так стоять в ожидании собственного конца — невыносимо. — Достаточно, — внезапно останавливает происходящее титан. — оставьте их до вечера подумать о возможном будущем. Мужчина разводит руки в стороны, показывая широту своей доброты, не меньше. Разочарованное ворчание проносится по рядам войска, но оспаривать приказ повелителя никто не решается. — Приберите здесь, ещё мухи налетят, — слышится его пренебрежительный голос, когда их уводят куда-то в сторону подземелий. Их по одному заводят в клетку с большими металлическими прутьями. Слишком широкой для десяти полубогов. Туда заводят всех, кроме Джексона и ди Анджело. — Вы двое — почетные гости, — басовито смеётся какой-то полубог, присоединившийся к мятежу в предпоследней битве, Перси не знает, как его зовут, но помнит, как сломал ему нос. С удовольствием повторил бы. Его и Нико отводят в смежные комнаты в другой части темницы. В них пахнет затхлостью и пылью, словно много лет никто сюда не заходил. Просто пустая комната без окон и какой-либо обстановки. Зато лампочка висит под потолком, горит ровным белым светом. — Говорят, в вашем лагере по вечерам был большой костер. Сегодня мы поддержим эту славную традицию, но подожди, ты же его не увидишь, тебя съест мантикора, — смеётся напоследок этот придурок, их конвоир, и самодовольно уходит. Джексон садится прямо посреди комнаты, чихая от взметнувшийся вверх пыли. Грязнее не станет. Опуская голову на скрещенные на коленях руки, Перси думает о том, что для него все закончится через пару часов. Он точно предпочтет смерть рабству у какой-нибудь потусторонней твари. А что будет с Салли? Полом? Рейчел? Как же они будут жить в мире, где правит древний титан. Брюнет сам не замечает, как погружается в подобие сна, вздрагивая от каждого шороха. И, кажется, через минуту дверь открывается, заставляя Перси проснуться, но вскочить сразу не получается. Тело будто простреливают иголки, как бывает от долгого нахождения в одной позе. Слышатся шаги, но полубог не смотрит на вошедшего. Что интересного может сказать этот напыщенный петух, очередную глупость про костёр? — Пять минут, — говорит кто-то, и дверь закрывается, вновь отрезая клетку от остального мира. Джексон поднимает голову, а затем медленно, не обращая внимание на боль, встаёт на ноги, прожигая взглядом посетителя. Вот уж не ожидал. Его почтил визитом сам великий стратег и полководец, поработитель мира Люк Кастеллан. Они стоят напротив друг друга и молчат. Перси не знает, что сказать, чтобы нарушить эту тишину. Он смотрит в серые (слава богам, они больше никогда не пожелтеют) глаза, чувствуя, как по венам разливается ярость. Тишина, эта оглушительная тишина снова внутри него, от нее хочется избавиться, вскрыть вены, чтобы она вытекла вместе с кровью, навсегда исчезла. Злость вновь просыпается где-то внутри, утробно рычит, требует разорвать клыками и не отпускать. Это он виноват во всем. Он! Джексон бьёт без предупреждения. Впечатывает кулак в солнечное сплетение блондина, вышибая дух, до боли сжимая зубы, задыхаясь от ненависти, позволяет гневному крику сорваться с губ. Толкает Кастеллана, не успевшего восстановить дыхание, к стене, подходит вплотную, упираясь локтем в каменную кладку, рукой давит на горло блондина, недостаточно сильно, чтобы тот не мог вздохнуть, но достаточно, чтобы не дать выбраться. — Зачем? — Перси чувствует, как вибрируют частички воды в воздухе, улавливающие его злость, как они хотят разделить с ним его ярость, собраться в один смертоносный ком, чтобы обрушиться на врага, стереть его с лица земли. — Во имя всех богов, блять, зачем?! Джексон приближает свое лицо к Люку, пусть для этого и приходится приподняться, чтобы сравнять линию их роста. Пытливо всматривается в серые глаза, до мельчайших подробностей изучает их, но нет, ни единой золотой искорки в них нет. Он отпускает горло блондина, но тут же бьёт раскрытой ладонью по каменной кладке, выпуская накопившуюся злость. По стене бежит трещина, а сверху, из неизвестно как появившегося шара вырывается шквал воды, обрушивается на полубогов, заливается в глаза, но брюнет не отходит, продолжает дрожать от ярости, не замечая, что промок насквозь, хотя это априори невозможно. — Они все погибли! — голос срывается на крик. — Прости. Одно простое слово накрывает почище только что пережитой бури. Перси делает шаг назад. — Заткнись, Кастеллан. — Все должно было быть не так. Он замахивается, чтобы снова ударить, но его руку легко перехватывает сильная ладонь и дёргает на себя, заставляя впечататься в горячее, мокрое тело. Держит за плечи в подобии объятий, крепко прижимает к себе. Ну да, первый удар Кастеллан пропустил, потому что заслужил, а не от простоты душевной. Джексон чувствует, как сбивается дыхание блондина. Так же, как его собственное. Перси кладет ладони на стену позади полубога, упирается лбом в грудь противника, не обращая внимание на холодную, мокрую ткань футболки, и зажмуривается до разноцветных кругов под глазами. Они ведь могли сегодня умереть. Оба. И, вероятно, его самого бесславный конец ждёт в ближайшем будущем. Иначе зачем ещё пришел Кастеллан? — Перси… — нарушает тишину тихий голос блондина. Джексон поднимает голову и чувствует, как сердце пропускает удар. Становится душно, как перед самой сильной грозой, что бушует в глазах Кастеллана. Так близко… Где-то внутри взрывается часовой механизм, все это время ведущий обратный отсчёт. В Тартар всё. Он целует губы Люка так, словно не было между ними этой жгучей, ослепляющей ненависти, раз за разом толкающей за черту. Она так долго, невыносимо, бесконечно долго жгла душу раскалёнными углями, что её отсутствие кажется чем-то преступным, постыдным до жжения под черепной коробкой. Нельзя просто взять и вырвать чувство с корнем, выключить, будто слишком яркую лампочку. В груди бешено бьется сердце, словно очнулось от летаргического сна, колотится о ребра. Крепко сжимая ладони на запястьях блондина, Перси почти задыхается от нехватки кислорода, но знает, что не отойдет и на шаг. Потому что там ничего нет. Там пустота. Нельзя назад, только вниз, в очищающее пламя ненависти. Оно перерождает, выворачивая ребра наизнанку, остаётся гореть кровью на потрескавшихся губах. И эти губы стремятся прирасти к тонкой светлой коже Кастеллана, не открываются и на миллиметр. Дикая, срывающая все тормоза потребность. Не отпускать. Это как смертельная болезнь в стадии временной ремиссии. Из груди блондина вырывается глухой стон, и от этого звука у Перси внутри все переворачивается. Он тянет полубога на себя, ещё больше сокращая дистанцию, сводя ее к минимуму, так близко, что грудью чувствует, как быстро колотится чужое сердце; пальцами зарывается в светлые волосы, не позволяя отстраниться. До боли, до исступления целуя обветренные губы. — Время! — слева открывается дверь. Внутрь. Она открывается внутрь. Так, что полубоги оказались зажаты между ней и стеной, где невозможно рассмотреть, что происходит в этой части комнаты. Блондин отходит в сторону, не отрывая взгляд от лица Джексона. Они оба тяжело дышат, смотрят на друг друга, будто впервые видят. Перси с трудом возвращается к реальности, по кускам складывая картину мира. Растягивает губы в язвительной усмешке, украденной у противника. «Я тебя ненавижу, знаешь?» Кастеллан проводит чуть дрожащими пальцами по мокрым волосам в попытке придать им какое-то подобие порядка, возвращает на лицо невозмутимое выражение и идёт к выходу, чуть задерживается у порога, словно хочет что-то сказать. Бросает взгляд из-под полуопущенных ресниц и молча выходит. Но Перси знает, что означает этот упрямый, уверенный взгляд серых глаз. У Люка Кастеллана, как всегда, есть план.