Lacrimosa

Полюби, полюби мои розовые сны

Перси слабо улыбается. Будто ждёт, что сейчас из-за угла выскочит его отражение и весело рассмеется, во весь голос крича: «Шутка!». Он чувствует себя так, будто по затылку чем-то тяжёлым огрели. Словно сходит с ума. Чувство горького сожаления буквально вспарывает грудную клетку острыми когтями, с удовольствием вырывает в припадке бьющееся сердце и кидает на пол в стремлении растоптать. Потому что… потому что это, блять, что сейчас было?! Тело горит и колотит, как в лихорадке. Он его поцеловал. Поцеловал Люка Кастеллана. Сам. Парень прикрывает глаза и откидывается затылком на стенку с коротким вздохом. Он возбужден. Хочется не просто прислониться к сырой после прошедшего цунами стене, а побиться о нее головой. С разбега и раз так сто. Тянущее возбуждение в штанах заставляет мысленно метаться между «застрелиться» и «подрочить». Потому что поцелуи Кастеллана - это как обжигающий огонь, как смертельный яд. Они отпечатались где-то глубоко внутри, словно блондин поставил клеймо на его душу и любой, кто посмотрит на Перси, увидит, что это собственность мятежного полубога. Джексону кажется, что его вот-вот вырвет. А ведь есть ещё Аннабет. Потрясающая девушка, которую он любит уже столько лет… и которую никогда не целовал так, словно она одна - весь мир. Перси помнит тихий, зовущий стон полубога, от которого кровь вскипела, а вдоль позвоночника прошлась жаркая волна. Его бьёт дрожь. Возбуждение проходит, но мерзкое чувство на душе остаётся. Вина перед Аннабет, стыд перед Люком. Ирония в том, что в ближайшем будущем его ждёт смерть, так что времени разобраться в себе не остаётся. Вопреки ожиданиям, его выводят к остальным только утром. Всю ночь Джексон мечется по помещению, самому себе напоминая дикого зверя, с воем и рычанием бросающегося на каменные стены. Наверное, именно в таком состоянии волки способны отгрызть себе лапу, попавшую в капкан. Аннабет с распухшим от слез глазами вызывает в душе сожаление. Он берет девушку за руку, мягко целует в макушку, благодаря вселенную, что с ней все в порядке. На душу бальзамом проливается спокойствие, затапливая океан сумбура. Но что-то изменилось, их теперь восемь, нет Клариссы и Родригеса. От неприятной догадки ноют стиснутые зубы. Перси не может вспомнить, кто именно был среди условно умерших, но уверен, что этих двоих должны были вывести вместе с ними. Может, он ошибается. Хотя, все они обречены, если ему не показался этот взгляд. Упрямый взгляд Люка Кастеллана, обещающий: «Или по-моему, или никак». Паршиво зависеть от сына Гермеса, особенно, когда не знаешь, что в следующий момент взбредёт в его больную голову. Но почему-то хочется верить в то, что блондин вытащит их из дерьма, в которое сам же швырнул. Не его, так Аннабет. Хотя бы её… Их выводят в закрытый сад, с одной стороны огороженный кованой оградой, а с другой - утопающий в озере. В прямом смысле, деревья, цветы и клумбы затопило практически полностью. Видимо, раньше там была какая-то низина, а после военных действий она превратилась в водоем, где растения ещё не успели погибнуть. Перси оглядывается, но нет, ни одного монстра поблизости нет. Может, Кронос выделил этот участок для последователей-полубогов и заключённых. Брюнет на миг вздрагивает всем телом. Вдруг это их шанс? Парень переводит взгляд обратно, на высокие стены и охрану. Нет, одним им не сбежать. Даже если удастся прорваться, что весьма вероятно, учитывая объемы воды рядом, где-то снаружи целая армия, к которой наверняка за прошедшую ночь подтянулись остальные силы. А если не прорываться…захочет ли помогать Кастеллан? Так уж сложилось в их отношениях, что они не разговаривали. Они дрались. И вчерашнее появление блондина на пороге его камеры не стало исключением. Но он извинился. Мать вашу, извинился. Это событие из разряда взорвавшейся бомбы. Ядерной. Надо было поговорить, прежде чем набрасываться на него с кулаками и поцелуями. А ещё лучше — вообще не дотрагиваться, напоминает себе брюнет, когда Аннабет берет Перси за руку и ведёт к озеру, подальше от остальных заключенных. Никто их не останавливает, хотя сын Посейдона чувствует на себе внимательные взгляды конвоиров. Девушка нервно оглядывается. Как иронично, Перси ведь считал, что Кронос полностью поработил сознание Кастеллана, а Чейз убеждала его в обратном. Но стоило надежде в ее душе угаснуть, Джексон уверовал в силу духа блондина. Из груди вырывается невесёлый смешок. Хочется протереть глаза от сухого жжения. Как песка сыпанули. Но нет, это лишь подступающие слезы, которые никак не могут пролиться на лихорадочно горячие щеки. Теплые блики солнечного света на застывшей воде режут глаза, если долго всматриваться в глубину озера. За оградой на земле лежит плотный слой пепла, а тут цветут розы на зелёной траве. Вечность всегда казалась чем-то запредельно далёким. Жизнь — сложная штука, она испытывает тебя. Не даёт вздохнуть, раз за разом швыряя головой о стены, проверяет на прочность, а потом, когда кажется, что конца нет и не будет, мир взрывается красками. Перси никогда не верил, что это случится с ним. — Все будет хорошо, — шепчет он Аннабет, заключая девушку в объятия. Блондинка благодарно прижимается к его плечу, а Джексон хочет дать самому себе по лицу за обман и лицемерие. Хочет верить своим словам и не может, чувствуя, как под ребра ввинчиваются острые осколки лжи, в тиски сжимая сердце. Даже если они выживут, даже если смогут выбраться отсюда, ничего уже не будет хорошо. Он смотрит на свое отражение в водной глади, хотя глаза так режет от этих чертовых бликов. В душе, где-то очень глубоко, рвется что-то важное, жизненно необходимое, то, что раньше казалось накрепко пришитым. Хочется верить, что все пройдет, что это лишь помутнение, которое скоро исчезнет. Но шепот внутри ехидно смеётся, искушает повернуться, найти хотя бы взглядом высокую светловолосую фигуру, при виде которой градус адреналина зашкаливает, а во рту пересыхает. Это как спрыгнуть с моста, а потом передумать. Отказаться от любого намека на спасение и молить о жизни. Джексону кажется, что он умирает, внутри у него крутятся железные шестерёнки, отсчитывают отведенное ему время. В его руке теплая ладонь Аннабет, он цепляется за неё, как за единственный якорь, который не позволяет сознанию уплыть на очередной волне безумия. Он совершенно точно сходит с ума. Джексон встряхивает головой, словно хочет выбросить из неё все мысли, чтобы вернулась та ненавистная, неестественная тишина внутри. Да боги всемогущие, его же тут сейчас казнят, о чём он думает. И всё-таки это происходит, блондин появляется на другом конце сада, в компании какого-то коротышки. Джексон крепче сжимает пальцы за спиной Чейз. Кто-то окликает Кастеллана, подходит вплотную, что-то весело говорит, хлопая по плечу, а затем их взгляды встречаются. И снова - будто они одни во вселенной. Серые глаза, которые манят своей мрачной глубиной. Они чуть задерживают взгляд на Аннабет, которую Перси судорожно прижимает к себе. На лице Люка появляется тонкая усмешка, он медленно проводит кончиком языка по своей нижней губе, возвращая зрительный контакт с Джексоном. Кто бы сомневался. Дыхание брюнета слегка учащается, и он с силой закусывает изнутри щеку, чувствуя слабую вспышку боли, после которой во рту появляется солоноватый привкус крови. Аннабет ничего не замечает, она что-то говорит, тянется к нему, закидывая руку на шею, с отчаяньем, как в последний раз, целует. Будто прямо сейчас их начнут расстреливать. Губы девушки пресные, словно пергамент, но Перси послушно кладет ладони ей на талию, на пробу касается языком губ, и чуть не стонет от разочарования, потому что не чувствует ни-че-го. Ничего подобного тому взрывающего грудную клетку фейерверку, что сотряс все его мироздание меньше восьми часов назад. — Не хочу вас отвлекать, но кажется, сейчас что-то будет, — раздается рядом раздраженный голос. Джексон вопрошающе смотрит на его обладателя, отодвигаясь от Чейз, и Нико мрачно кивает на напряжённую «охрану». Брюнет следит за направлением их взглядов и давит в себе желание куда-нибудь исчезнуть. К ним идёт Люк. — Надо поговорить, — он убирает ладони в карманы, а ветер играет в спутанных волосах. Аннабет вжимает голову в плечи, бледно улыбаясь, явно борясь с желанием спрятаться у Перси за спиной. — Прости, красотка, без тебя, — ключий смешок. — только мы втроём. Потому что Чейз не было в его планах изначально, или полубог пожалел всем телом дрожащую от страха девушку? — Накормите их и отведите обратно, эшафот откладывается, — бросает блондин своей команде, а затем поворачивается к Перси и Нико, приглашающе кивая в сторону. Они уходят в отдельный дом. Маленький и неприметный, он прячется в тени деревьев, не привлекая внимание. — Привет, — спокойно и равнодушно. — Вот ведь блядство, — в голосе Нико искренне удивление. Джексон отрывает взгляд от спины Люка. У двери, небрежно прислонившись к косяку так, что тень почти полностью скрывает его фигуру, стоит Родригес. — А я-то думал, куда вас дели, ты очень убедительно играл в раскаяние, — ди Анджело недовольно смеётся, злясь на свою недогадливость. — правда, и в мыслях не было, что Клэр предаст свои убеждения. — О, поверь, — Крис делает шаг вперёд, выходя на свет, и осторожно касается опухшей левой щеки, где темным оттенками переливался синяк. — она не была в восторге от отдельных апартаментов. — Так и будем на пороге стоять? — прерывает обмен новостями Кастеллан. — А где сейчас Кларисса? — интересуется Перси. — В безопасности, ей ничего не грозит, больше пока сказать не могу— Родригес открывает дверь и проходит внутрь, слегка отпихнув брата. — не пушинка, подвинься. — Не я виноват, что ты по морде получил, — беззлобно фыркает Люк. — сам знал, чем обернется твоя игра, шпиён. В доме накрыт стол на четверых. Вот и ответ, Аннабет изначально не было в планах. Только сейчас Джексон понимает, насколько он голоден. Пока они едят, за столом стоит тишина, но стоит опустеть тарелкам, Люк поднимается и достает из стола у окна толстую папку, бросая ее Нико. — Почитайте. Со страниц на них смотрят фотографии полубогов, каждому отведено разное количество текста, у некоторых есть графики и схемы, и зачем это понадобилось блондину, непонятно. — Просто прочитай, — бесстрастно отвечает Кастеллан на недоуменный взгляд Перси. — Это какие-то исследования, — тихо говорит ли Анджело, ведя пальцем по строчкам, написанными ровным почерком. — Да, — кивает Родригес, вставая со стула и отходя к брату, начиная что-то едва слышно тому говорить. — Смотри, — вынимает из папки несколько листов Нико, протягивая их Перси. На первой странице его фотография. «Развивается стабильно-скачкообразно… Реагирует на провокации… Выбросы силы увеличивают резерв…» . Куча формул. Подопытный кролик. — Что это, мать твою? — зло откидывает от себя на стол исписанные листы Джексон. — Анализ способностей, — Нико мрачно кидает туда же страницы со своей фотографией. — приятно осознавать, что не все обо мне стало известно хрен знает кому. — Доступ к этой папке имеет крайне ограниченное число людей, — спокойно отвечает Кастеллан, садясь обратно на диван. — это понадобилось не столько для того, чтобы оценить силы противника, сколько для определения наших шансов на выживание. Баланс нельзя нарушать, так что скоро нас ждёт «великое чудо», надо скрыть момент, когда это произойдет и воспользоваться в необходимый момент. У вас двоих это проявится сильнее всего, так что я счёл целесообразным поговорить с вами и рассказать все, как есть, а не использовать втёмную. Ух ты, до них снизошли. Улыбаемся и машем, так, что ли? Джексон тихо выдыхает, стараясь взять эмоции под контроль. Нет, ну как же его бесит этот самоуверенный придурок. — О чем ты говоришь? — Нико бросает взгляд на Перси, ожидая, что тот хоть что-то понял. — Объясняю ещё раз, — тяжело вздыхает Кастеллан, касаясь виска пальцами. — богов больше нет. Все. Есть Кронос и куча монстров у него на поводке. В обозримом будущем вернутся ещё титаны. Миру наступит пиздец. Но даже Кронос не может просто взять и отмахнуться от такого понятия, как баланс сил. Как вы думаете, почему боги в свое время не заперли чудовищ, монстров и всех остальных где-нибудь в райских уголках Тартара? Да потому что нельзя. Нельзя так нарушать баланс, отдача замучает, собственные силы начнут пропадать, растворяться в пространстве, улучшая экосистему где-нибудь над Амазонкой. И Кронос это понимает, он мог бы убить вас всех, как только возродился, но сейчас момент упущен, поэтому вы все ещё живы, и будете живы до тех пор, пока он не придумает, как от нас избавиться. Да, Крис, от нас тоже, ему все полубоги — бельмо на глазу, не пыхти мне в ухо, сейчас ничего сделать нельзя, но если мы пустим все на самотек, через полгода ни о чем заботиться больше не придется, глупо недооценивать самого опасного титана всех времён. Родригес согласно кивает и заваливается на диван рядом с полубогом, утаскивая с его тарелки здоровый кусок мяса. Получает по рукам, демонстративно поднимает ладони, сдаваясь, и кладет локти на спинку. Пальцы его руки почти касаются обнаженной кожи Люка в районе шеи. Джексон с трудом втягивает воздух. В него словно стреляют в упор. Из дробовика. Подходят вплотную и спускают курок. Потому что до зубного скрежета хочется сломать руку второму сыну Гермеса. Потому что сам он так не может. — Это — Люк показывает на графики. — развитие ваших способностей, те, которые удалось проанализировать. Да, Нико, ты прав, за тобой было сложнее следить, поэтому развитие твоих способностей весьма приблизительное, а вот с Перси вероятность ошибок минимальна и… — Да, я же так прекрасно ведусь на провокации, — вставил Джексон. — Не перебивай, я не закончил, — Кастеллан даже не обратил внимание на булькнувшую воду в графине. — твои возможности усиливаются, когда ты эмоционально нестабилен. Не при необходимости, не при полном контроле, а когда у тебя отключаются тормоза. Повторюсь, это влияет только на твое раскрытие потенциала, помнишь, в первый год нашего знакомства ты уничтожил водонапорную башню, призвав к себе всю воду, до которой смог дотянуться, когда узнал, что за похищением молний Зевса стоял я. Ты психанул и открыл новые способности, которые в дальнейшем развивал, но следующий прорыв был на таком же эмоциональном накале. У Талии, например, это работало в обратном направлении, у нее получалось перешагнуть на новый уровень на пределе возможностей, а не бессознательно, как у тебя. Все это я к тому, что при условной смерти наших божественных родителей был выброс чудовищной силы. Мы его не почувствовали, но мир тряхнуло знатно. Куда эта сила делась? Прямо сейчас она впитывается в прямых потомков, тоесть, в нас. И чем больше было силы, чем меньше народа, в который она может уйти… — Мы станем богами? — ужасается Нико. — Нет, конечно, — Крис задорно улыбается, словно услышал смешную шутку, но сразу морщится, касаясь рукой левой половины лица. Правильно Кларисса ему врезала, да вот только мало. Веселится он. — Я не знаю, как увеличатся ваши резервы, как это повлияет на ваши способности, но если Кронос узнает об этом, вы трупы, — откровенно отвечает Люк, неодобрительно глядя на брата. — сейчас он не видит в вас прямой угрозы, и это гарантирует относительную безопасность. — Ты знал, что так будет, — не вопрос, утверждение. Перси чувствует себя идиотом. — Ты шел на провокации, только когда они исходили от меня, пришлось раз за разом выводить тебя на эмоции, а психуешь ты неслабо, — фыркает Кастеллан. — Ты не собираешься подчиняться Кронсу, правда ведь? — ди Анджело берет листки со своими данным, уже внимательно просматривая графики. — Жить с постоянной угрозой смерти в наши планы не входит, — соглашается блондин. — кстати, вы же понимаете, что все сказанное не должно выйти за пределы этой комнаты? Прекрасно. Он просто решил перестраховаться. Джексон понимает его мотивы, правда понимает. Этот разговор - оправданный риск. Но все те, кто погиб, вряд ли бы согласились быть разменной монетой. Да, боги от безнаказанности и осознания своих возможностей не раз перешагивали черту, но они не заслужили такой участи. Никто не заслуживает. Нельзя решать, жить кому-то, или умереть, хотя от замысла Кастеллана просто захватывает дух. Провернуть такое…сказать бы «невозможно», но это уже случилось. И, судя по словам блондина, он уже придумал, как избавится и от Кроноса, но какой ценой? Новая война? Ещё смерти? Ему настолько наплевать? — Ведёшь себя, как ебаный мудак, — вырывается у Перси. — я не буду им врать. Я не… Не ты. Слова растворяются в воздухе, наливаются свинцовой тяжестью, давят на плечи, пригибая к земле, но вместо сожаления злой блеск серых глаз вызывает выброс адреналина, от которого дыхание прерывается, а колени подгибаются от предвкушения надвигающейся бури. — Да что ты? — губы Кастеллана складываются в язвительную улыбку. — А ты кристально чистый? Ничего Аннабет не хочешь рассказать? Джексон дёргается, как от удара, чувствуя, как от злости и смущения на скулах появляются красные пятна. Какого черта?! — Не твое дело, — с силой бьёт по столу ладонями, приподнимается, сверху нависая. — Очень даже мое, — он тоже наклоняется, с издёвкой улыбаясь, ещё больше сокращая дистанцию. Снизу вверх смотрит, прямо и открыто, так, что на миг дыхание сбивается. Слишком близко, слишком опасно. Провокационно. — Эй, ребят, вы чего? — неловко смеётся Крис, переводя взгляд с одного на другого. — Когда-нибудь научишься отвечать за последствия своих поступков, Джексон? — яда в голосе хватает, чтобы отправить их всех. Если они не подерутся в ближайшее время, на дом упадет метеорит. — Мы, пожалуй, пойдем, — где-то в другом мире говорит Родригес. — Чтобы они друг друга поубивали? — не соглашается Нико. — Да пошли, пусть тявкаются, в первый раз, что ли? Принесем выпить, давно пора уже поговорить. Хоть бы дом не разнесли, вечность о нормальной кровати мечтаю. За Нико и Крисом закрывается дверь, а Перси пальцы сжимает так, что на ладонях остаются следы от ногтей. Сукин сын. Кулаком бы с разворота. Так, чтоб челюсть выбить. До боли в разбитых костяшках, до хриплого крика, но хочется за шиворот к стене швырнуть и губами в губы впиться. До остервенения, до крови целовать. Так, как никого другого. Сердце бешено стучит о ребра, лучше б насквозь пробило грудную клетку, выбросить бы, выдавить из себя это помутнение. Руки трясутся, когда он рывком преодолевает расстояние, разделяющее их, и хватает Люка за рубашку. Ничего более — никакой совести, долга, тормозов. Зубами срывая тонкую кожицу с собственных губ, удерживая умоляющий стон. Кастеллан по инерции врезается в стол, хватаясь за его края, а потом - за руку полубога. Серые, потемневшие глаза напротив, такие далёкие и такие манящие. Его губы искажает тонкая улыбка. Словно он тоже этого хочет. И бьёт сам. Сильно, наотмашь. Джексон шатается, задыхается от боли, но лишь сильнее сжимает пальцы, так, что трещит рубашка. Коротко, без замаха, пробивает в печень, заставляя согнуться пополам. За те смерти, на которые вынужден был смотреть, не в силах помешать, за уничтоженный Олимп, за свое отчаяние, за то, что позволил захватить сознание Кроносу, и за собственное крышесносное желание видеть и касаться. Особенно касаться, ни на шаг, ни на миг не отходя. Это невыносимо. Эта жажда горит изнутри, ультимативно требует припасть к чужим губам, не отпускать ни на секунду. Перси лучше умрет, чем скажет об этом. Блондин делает подсечку, но на пол валятся вместе, не расцепив рук. Джексон смеётся от неожиданности, оказавшись на мягком ковре, их борьба не раз принимала горизонтальный оборот, но ещё никогда не казалась такой…интимной? Они оба бьют зло, но не в полную силу, причиняя боль, но не калеча. Блондин рывком садится сверху, прижимает его к полу за руки. Так волнующе необычно. Дыхание вновь перехватывает, и вместо злости брюнет чувствует прилив возбуждения. Зрачки Люка расширяются, и Перси видит в них свой персональный ад. Потому что понимает: не отпустит. Эта связь между ними тянется сквозь года, она слишком прочна, слишком сильно зацепил его мятежный дух полубога. Это как танцевать на лезвии ножа и знать, что никогда не остановишься, ведь это смерти подобно. Его приговор — видеть, не имея возможности касаться, его агония — целовать горячие губы так, словно воздух остался только в лёгких блондина. Запретная, темная связь, пришившая его душу к непокорному полубогу. Губительная страсть. Кастеллан одним стремительным движением преодолевает остатки разделяющего их лица расстояние и злым поцелуем впивается в губы собеседнику. И Джексон снова плавится, задыхается, забывая обо всем. Они вновь на поле боя, но на этот раз совсем другого плана. Кастеллан соскальзывает с губ брюнета на шею, с резкой вспышкой боли оставляя на ней красную отметину зубов, заставляя полубога откинуть голову назад, опускаясь ниже, к ключице. Перси с каким-то мазохистским удовлетворением думает, что каждым движением, каждым поцелуем блондин словно заявляет на него свои права. Надо оттолкнуть, ударить, уйти, никогда не возвращаться, но…это темное, запретное нечто внутри ликующе воет, крутится и царапает ребра изнутри, стремясь выбраться, чтобы… — Кто бы мог подумать, до чего мы докатимся, да? — от этого хриплого шёпота по коже бегут мурашки в тех местах, где парень горячим дыханием опаляет его кожу. — Я попаду в ад, если отвечу, — непослушными губами улыбается брюнет, не отводя взгляд от до черноты потемневших глаз. — Мы уже в аду, — ладони Кастеллана проникают под футболку. Перси выгибается следом за скользящим прикосновением, не желая прерывать тактильный контакт, до крови губы кусая, чтобы не умолять. Блондин сверху вниз проезжается ладонью по груди Джексона, кончиками пальцев замирает на границе с ремнем, а потом уверенно опускается ниже. Перси, не выдержав, распахивает рубашку собеседника, не обращая внимание на застучавшие по полу пуговицы, и шумно выдыхает, жадно лаская взглядом стройное тело. Ни единой мысли в затуманенном сознании. Оно отодвинулось куда-то за грань, сметенное взрывом желания. Брюнет пальцами одной руки мягко ведёт по оголенной коже противника, исследуя и запоминая, а другой рывком притягивает к себе желанные губы, с предательским урчанием впиваясь в них. Мир вокруг сужается до горячих ладоней, пронзительных глаз с оттенком стали, до тяжёлого, рваного дыхания. Кастеллан прикусывает нижнюю губу брюнета, чуть оттягивает вниз, переплетает их пальцы, а затем отводит руки Джексона наверх, прижимая к полу и, фактически, ложась сверху. Член Перси болезненно ноет, умоляя сжать пальцы вокруг и сделать всего пару движений, парень стонет и вскидывает бедра, раздвигая ноги, чтобы хоть немного уменьшить давление, но вместо этого упирается в эрекцию блондина, подавившегося вздохом. На талию стальной хваткой опускаются горячие ладони. Одежда летит на пол, что не вызывает в душе ни малейшего сопротивления, губы жадно целуют судорожно бьющуюся жилку на шее, касаются подбородка, щеки, язык рисует на разгоряченной коже причудливые узоры, заставляя снова и снова стонать, сжимать руки на плечах, зарываться пальцами в волосы, притягивая все ближе. Кастеллан приподнимается, меняя положение, упираясь одной рукой в пол рядом с головой Перси, а пальцами другой опускаясь ниже, к разведённым в стороны ногам брюнета. Грубо сминает опухшие и покрасневшие губы ртом, гася болезненный вскрик Джексона, когда в него нетерпеливо погружаются сразу два пальца. Но это кажется незначительным, когда их сменяет член блондина. Это больно. Так больно, что ресницы слипаются от слез. Пиздец. Его выгибает дугой от желания исчезнуть, но Перси лишь сильнее стискивает пальцы на плечах блондина, не позволяя тому отстраниться. От сводящей с ума боли его отвлекают лёгкими, почти невесомыми прикосновениями губ. Люк словно сцеловывает соленые дорожки с лица брюнета. Тихий шепот, который не разобрать, проникающий в душу. Его губы горячие и сухие, напористо исследуют доступное тело, и Перси отчаянно отвечает на поцелуи, задыхается, вновь чувствуя это упоительно острое, сладкое наслаждение. Люк отрывается от кожи Джексона, смотрит пьяными, наполненными желанием глазами. Наверное, у него такой же безумный взгляд. Безумие - очень подходящее для происходящего слово. Блондин проводит ладонью по его солёной от высохших слез щеке, будто извиняясь. Облизывается так, что у брюнета внутри все трепещет, наклоняет голову влево, изучая его лицо, растягивая губы в похабной улыбке. И толкается. Тело, только привыкнувшее к боли, вновь скручивает. А Кастеллан не останавливается, постепенно набирая ритм, сильнее наваливаясь на горячее тело под собой. Перси расставляет ноги шире в поисках опоры, приподнимается на локтях, но Люк вновь грубо целует его приоткрытые губы, касается кончиком языка, дёргает обратно, и, практически полностью выйдя из желанного тела, грубым толчком входит на всю длину. Перси вскрикивает, топя звук в поцелуе. И тут его накрывает. Сквозь боль пробивается волна тяжёлого наслаждения, в такт уносящему ритму. Раз за разом накрывающая с головой, как в самый сильный шторм. Тяжело дышать, потому что в мире больше нет воздуха, потому что каждый толчок выбивает его из легких болью, доводит до грани, открывает новые ощущения. Невероятные. Нечеловеческие. Не бывает так. Не должно быть так упоительно прекрасно. Все вокруг пропитано его запахом. Их запахом. Это как наркотик, и Перси чувствует, что подсел. Подсел на поцелуи, что дарят раскаленные губы, на бессвязный шепот, где можно разобрать лишь собственное имя, на глубокие, резкие толчки, отключающие сознание. Невыносимо хочется кончить, но стоит потянуться руками к члену, как их перехватывает сильная ладонь, не даёт коснуться. Брюнет умоляюще стонет, прогибается в пояснице, так, что каждый толчок попадает по простате. Кастеллан обводит большим пальцем розовую головку, слегка давит на нее, опускается ниже, сжимает и медленно ведёт рукой вверх-вниз, ускоряя собственные движения, от чего Джексон чуть ли не всхлипывает, захлебываясь воздухом и наслаждением, закидывает ноги на поясницу партнёра, скрещивая ноги в лодыжках, прижимая ниже, ближе. Его хватает всего на пару секунд. Ритм все ускоряется, Люк уже не стонет, а практически рычит, будя в душе что-то первобытное, заставляющее впиться зубами в нежную кожу, оставить багровую отметину. Как знак, как клеймо. Перси с протяжным стоном кончает себе на живот, содрогаясь всем телом, и следом оргазм накрывает Кастеллана. Между ног мокро, горячо, больно, но в голове ни единой мысли, и это охренительно прекрасно. Проходит не меньше пяти минут, когда Перси, залечив свои «боевые раны», поднимается, не глядя на любовника, и начинает собирать вещи. Это пиздец. Полный и беспросветный. Думать о том, что случилось, совершенно не хочется, но… если раньше у него ещё были сомнения, то теперь их не остаётся. Почему из всех существ, населяющих этот долбаный мир, Джексона так ведёт именно от этого самовлюблённого, эгоистичного придурка? Пальцы дрожат, когда он рваным движением зачесывает отросшие волосы назад, стараясь не смотреть на противника. Они переспали, какое клише, как в дешёвых бульварных романах, которые тоннами читают дочери Афродиты. Блять, блять, блять! — Готов поспорить, сейчас у тебя лицо в духе: «Папа, сегодня я узнал о себе страшное», — весело доносится сзади, только нихуя не смешно, вот ни капельки.— Эй, ты в норме? Люк, успев натянуть джинсы, кладет руку ему на плечо, вряд ли замечая, как при этом дергается брюнет. Перси горько улыбается, не поворачиваясь. Эта ебаная зависимость похожа на путь к эшафоту, где в ярком свете солнца сверкает наточенное лезвие гильотины. В абсолютной тишине можно расслышать тонкий свист, с которым оно несётся вниз. — Да. «Нет».