Lacrimosa

Перси сжимает граненый стакан, с ногами забравшись на подоконник. За окном стынет серое небо, а на губах тлеет вкус виски. От приоткрытого окна дует прохладный ветер, несёт с собой капли только начавшегося дождя. Чистый, обновлённый мир. Этот мир кровью умылся, а там, внизу, никто даже не заметил. Джексон прикладывается к стакану, морщится от крепости, прикрывает глаза, дышит спокойно и размеренно. Вот только ладони немеют и несмело дрожат. Он ещё чувствует на своей коже отпечатки горячих губ и винить может только себя. Потому что хотелось, потому что позволил перейти ту самую грань, из-за которой нет возврата. И не отойти, не убежать, не отпустить. Потому что ломает его, как наркомана. Начисто тормоза отказывают, стоит взглядами столкнуться. Глаза оттенка стали, что режут не хуже меча. Почему он так его цепляет, прямо до помутнения? Даже когда молчит, когда просто смотрит. Перси резко выдыхает. Не могут так люди смотреть, чтобы из лёгких воздух вышибало. Алкоголь бьёт по мозгам. Ещё не сильно, но так, что пригружает, что сердечко не на месте. Блять. Новый глоток, от которого голова начинает кружиться. У него лучший друг умер практически на руках, и не похоронить его. Такая бессмысленная смерть. Перси открывает глаза, откидываясь затылком на холодное стекло, смотрит устало и опустошенно. Люк красивый. Действительно красивый, холодный, недосягаемый, закрывшийся за очередной маской. И ведь так проще, правильней, а чертовски злит. Перси просто надо было почувствовать, заполнить пустоту, пробитую страхом, встряхнуть агонизирующую душу. Потому что хотелось до боли, до крика, до крови на губах, так хотелось забыться в ком-то. С Аннабет он бы так не смог. Чистая, светлая девочка, вот только уже не его, она большего заслуживает. Эта война отняла слишком много, собрала свою жуткую дань. Лучше разбитое сердце сейчас, чем сломанная жизнь потом. Тошно и горько, и от самого себя противно. Внутри холодеет, вымерзает. Как глаза Люка, в которых лишь отражение свинцового неба на замерзшей глади. Как в Северном Ледовитом. Провалишься и пойдёшь ко дну, на пробирающую до костей глубину, а вынырнешь — замёрзешь окончательно. Гребаная снежная королева. То горит, то леденеет. Джексон не раз замечал за собой, что может подвиснуть. Смотреть, не отрываясь, пока тот не выкинет что-то, за что вмазать хочется. Красивый, мерзавец. Красивый, как голливудская, мать его, звезда. Перси никогда не позволял себе задумываться. Всё было слишком сложно. Он находил спасение в ярости, в звенящей, заполняющей собой весь мир обиде, хронической тоске. Болезненном восхищении. Он знал, как опасна эта игра, или думал, что знал, пока в теле Люка не появился Кронос. Перси искренне считал, что у него есть всё, о чем можно мечтать. Команда, друзья, семья, высшая цель, но появился Кронос, и всё это лопнуло, как сраный мыльный пузырь. Он знал, но всё же не был готов к краху всего своего мира. В горле встаёт комок, который не удаётся проглотить. — Есть ещё что-то, что мы должны знать? — ди Анджело кивает на разбросанные по столу листки. Перси вздрагивает. Они ведь не одни. Едва успели прибираться, и какое счастье, что Джексон может лечить травмы. Нико и Крис вернулись слишком быстро, принесли с собой откуда-то пару бутылок виски, заявили о перемирии и будто бы ничего не заметили. Желаемое за действительное? Когда хочешь видеть следы драки, их и замечаешь? Прошлое не выкинуть, не вычеркнуть. Они не могут быть друзьями. Это не изменить, он и не хочет ничего менять, только внутри чертово поле боя. Проблема ведь не в сексе. Создатель, да Перси на всё сто уверен, что дело вообще не в сексе. Нико садится рядом, передавая бутылку. На подоконнике не так много места, и Джексону приходится опустить ноги и сдвинуться к стене. Он честно старается не смотреть слишком откровенно. Пальцы Люка едва заметно подрагивают, когда он плавным движением попровляет чёлку. У него растрепаны волосы. Коротко остриженные над ушами, кажутся светлее золотистых, густых, слегка спадающих на правую сторону лба. Перси отворачивается почти рывком, до хруста позвонков повернув голову к Нико и пытаясь вникнуть в суть разговора. — Нет, — Люк обезоруживающе спокоен. И снова врет. Перси не может сказать, откуда он это знает. Просто знает. У него, как у собаки Павлова, срабатывает условный рефлекс. Концентрат его беспокойства, помноженный на равнодушие Кастеллана, вполне может устроить локальный взрыв. Джексон чувствует себя героем нелепой постановки, которому забыли рассказать о роли и выдать реплики. — Да, — Крис оставляет свой стакан. — нам нужен свежий взгляд, лучше расскажи всё, как есть, а не разводи паранойю на ровном месте, мы теперь на одной стороне. И не смотри на меня так, защита Стикс не даст тебя убить. У Перси в голове будто что-то щелкает, когда серые глаза поднимают на него взгляд. Защита Стикс? Проклятье Ахилла? Вот ведь блядство. Он с силой сжимает зубы на внутренней стороне щеки. Металлический привкус крови. Взгляд против воли падает на шею блондина, где ещё недавно красовался багровый засос. Конечно, Люк понял. Понял гораздо раньше него, что этой защиты больше нет. Перси столько раз узнавал о смерти Кастеллана, что, казалось бы, должен уже привыкнуть к его невероятной способности выживать в любых условиях, но не может «отпустить и забыть». Не может с тех самых пор, как этот придурок связал себя с Кроносом. — Твою ж мать, — вырывается против воли. — Не переноси личную драму на общее дело. — В конец охренел?! — это ещё что за наезд на ровном месте? — Звание драмы-квин пожизненно твоё. — Я не хочу быть марионеткой, которую дёргают за ниточки, чтобы в любой момент сломать и выбросить, просто потому что могут. Великие и прекрасные боги, они погрязли в грязи, крови, интригах и дрязгах так сильно, что не замечают, сколько судеб искалечили; стирают из истории людей, города, народы, играют нами, как куклами. Столько веков, столько боли, а для них это лишь игра без последствий! Я не хочу жить в таком мире, зная, что даже не попытался ничего изменить. Рассказать, как есть? Отличная идея, записывайте. Как думаешь, почему Кронос, повелитель времени, просто не перемотал плёнку в нашем фильме? Почему не убил? Ему доступен любой момент истории, любой разговор. Сейчас он — сильнейшее существо. По законам мироздания должен быть какой-то баланс, хотя бы относительный. Не все боги были отправлены в Тартар, раз. Кронос не будет возвращать других титанов, уж точно не сейчас, пока его власть так хрупка, два. Я с ним всё ещё связан, три. Я — его ограничение, его баланс, слепое пятно, если хочешь. Он не умрёт, если меня убить, но сильно ослабнет. Очень сильно. Пока есть эта связь, он не видит и не слышит, что происходит рядом со мной, если не находится здесь в настоящем. Разъяснить, что это значит, или два плюс два все-таки четыре? Каждое слово - как гвоздь в крышку гроба. Распаляя только начавшую утихать бурю в душе. Скольким людям станет выгодна смерть Люка, стоит им узнать… Перси бросает быстрый взгляд на Нико. Он силён, очень силён, Джексон не знает, кто бы вышел победителем, случись им схлестнуться. Но ди Анджело только задумчиво хмыкает. Как он может оставаться таким спокойным? Перси хочется орать. — Ты хоть понимаешь, что они все умерли, эгоист хренов? — слишком сильно желание разнести тут всё, чтобы молчать. — Просто потому что пошли за мной, просто потому что ты решил, будто в праве перекроить весь мир. Сколько ещё людей должно пострадать, чтобы до тебя, наконец, дошло? У нас не руки в крови, мы в ней по самую шею барахтаемся. Мы виноваты в их смерти! Хочешь повторить этот кошмар? Ты вернул Кроноса и прекрасно знаешь, что за этим последует. Я должен хотя бы попытаться защитить тех, кого ещё можно спасти. Кронос отправил в Тартар богов, замечательно, план удался. А кто справится с ним? Анаклузмоса больше нет, а единственная слабость, что нам известна - ты. Вот это ирония. Твой хладный труп обеспечит нам счастливое будущее? Я просто, блять, в восторге! Надеюсь, честь заколоть тебя ржавой вилкой выпадет мне. Перси с силой растирает лицо ладонями, пытаясь побороть зуд под кожей. Не помогает. Совсем. — Блять! Он швыряет бутылку на пол, и та разлетается осколками. Ради всего святого! — Не говори, что это будет продолжаться до бесконечности, адреналиновый, ты, сука, наркоман! — впечатывая в спинку кресла, с силой встряхивая. — Нравится ходить по краю?! Что, в твоём мире правила созданы, чтобы их нарушать? Люк не сбрасывает руки, не отталкивает, лишь сухо сглатывает, не отводя глаз. По спине пробегают осторожные мурашки. Перси может бороться с этой безрассудной самоуверенностью только грубой силой. Будь во взгляде Кастеллана хоть намёк на насмешку, он бы не сдержался. Может, ударил бы, не жалея сил. Но серые глаза серьёзны и глубоки. Джексону не по себе от этого взгляда. Словно сделал что-то очень плохое, а за это похвалили. Он не знает, как себя вести, как реагировать и что говорить. Хочется сделать себе лоботомию и забыть обо всём. — Перси, ты… — чьи-то руки пытаются отодрать его пальцы от чужих плеч. Мир опасно кренится, а сердце бьётся где-то в горле. Правой ладонью он чувствует плечевую косточку. Маленькую выступающую косточку на самом верху, по которой пальцы сами проводят. В виски кровь ударяет, и Джексон разжимает руки. Люк Кастеллан - сплошная провокация, одним своим существованием сводящая его с ума. — Сколько можно! — шипит Родригес, оттаскивая его в сторону. Лёгкие огнём горят от быстрых, рваных вздохов. Черт возьми, Перси не интересуют мотивы и причины, далеко идущие планы и всё в таком духе. Потому что он вернулся. Страх. Бессильный, отчаянный, тот, что удавкой сдавливал горло на залитой кровью поляне под ледяным дождём. Люк исчезал, растворялся в сущности древнего титана, это даже не смерть, это забвенье. А он ничего не мог с этим сделать. Сердце бешено по рёбрам колотит. Неправильно, болезненно. Ладони жжёт от врезавшихся в кожу ногтей. Дышать почти невозможно. Он не хочет переживать, не хочет ничего знать, хочет забыть обо всем, что связывает его с этим человеком, но ему очень сильно не всё равно, и это приводит в ужас. — Знаете, вы не выйдете отсюда, пока не решите свои долбаные проблемы, сейчас мы должны быть заодно, поговорите уже наконец! Если бы всё было так просто. — Они поговорили, это последствия, — флегматично замечает Нико. — Боги, Крис, почему тебя это вообще волнует? — Люк прикрывает глаза ладонью. — Нам предстоит долгое время работать сообща, не хочу каждый раз быть буфером. — Долго репетировал? Крис великодушно игнорирует реплику, доливая виски себе в стакан. — Слушайте, нам придётся вместе работать, хотим или нет. Давайте вы забудете о своей грызне на какое-то время. Доверие в наших обстоятельствах проблематично, но начинать с чего-то надо. Отдай им массовый телепорт, пусть возвращаются в лагерь, я знаю, что ты его притащил с собой, наверняка же думал над таким вариантом. Пара месяцев у нас есть? — Думаю, да. Объем сил слишком большой, чтобы за меньший период они его усвоили. — У тебя есть артефакт, пробивающий пространство? — Нико заинтересованно подаётся вперёд. — Я думал, они все утеряны. Большая редкость. — Ага, — Родригес иронично улыбается. — у этого ценителя редкостей таких круглых штук ещё и несколько. На все случаи жизни, наверное. Круглая штука? Артефакт? Та хрень, с помощью которой много лет Люк скакал в лагерь, как к себе домой, и даже привёл «милого» механического быка? А ведь Перси уже и не помнит о ней. Люк подходит к столу, перебрасывает артефакт Нико и поворачивается к брату. — Пойдёшь с ними? — Клэр не хочет меня видеть, — в улыбке Криса чувствуется надрыв. — да и как я тебя тут одного брошу? — Покажи Нико, где остальные и собирайтесь у дома. Прежде, чем Перси успевает выйти, перед лицом с громким стуком захлопывается дверь. Они снова вдвоём, и сердце на миг сбивается с ритма. — Ты понимаешь, что делаешь? Здесь вы были бы в большей безопасности. В безопасности. Будто она ещё существует, в сложившихся-то обстоятельствах. — Это твоя игра, твоя война, ты это начал. То, что вы провернули…чем отличаетесь от тех, с кем боретесь? Я не хочу в этом участвовать. — Трус. — Что ты сказал? — Я назвал тебя трусом. Перси делает шаг вперёд, упираясь руками в стену, почти касаясь бледной кожи. — Я никогда не бежал от опасности. — Но бежишь от меня, — хлестко, как пощёчина. Несколько мгновений, всего несколько. Едва касаясь, проводя рукой по щеке Кастеллана, скользя дальше, за ухо, жадно зарываясь пальцами в короткие волосы, всматриваясь в каждую линию лица. Суетливые, рваные движения, напрочь лишённые хоть какой-то грации. Перси наклоняется, почти касаясь щеки блондина. Нервы плавятся, выбивая внутренние установки. Не подходить, не приближаться. Он потерян. Уничтожен. Это охренительно пугает. Глаза напротив горят, серебром полыхают. Контрольный в голову. Его жизнь рушится, как чертов карточный домик. Их губы так близко, что если кто-то пошевелится, они соприкоснутся. Видит небо, если Люк попросит… — Не возвращайся в лагерь, — это должно было прозвучать твёрдо, а получилось тихо, почти умоляюще. — думай, что хочешь, но не возвращайся. Перси отстраняется и выходит из дома. В дюйме от полного краха, в свободном падении. Стоит обернуться, и все его принципы полетят в Тартар. В его тело врезается что-то крупное, выбивая воздух, а на шее смыкается капкан. Перси окутывает знакомый запах. Аннабет. Он длинно выдыхает, крепко обнимая девушку в ответ. — Мы что, правда уходим? — Да, уходим. Сжимая пальцами холодную ладонь Аннабет, Перси верит, что поступает правильно. Их место не здесь. Яркая вспышка затмевает собой всё вокруг. Первое, что он чувствует, когда может сделать вдох - запах клубники. Словно не было кровавой бойни, перевернувшей реальность. Здесь уже темнеет, вечерний воздух жжёт кожу прохладой. Кларисса предлагает всем собраться у Большого Дома и устроить поминки. Эта дань уважения необходима. Жизнь продолжается. Тут остались люди, остались и выжили. Они ещё ничего не знают, это будет тяжёлый вечер. На веранде горят фонари, а в траве стрекочут сверчки. Так же как и год, и пять лет назад. Только в сердце тогда не было скребущей тоски. Той, от которой выть хочется. Перси остаётся на веранде, когда все уходят зажигать костёр. Из него словно стержень вынули, и впервые он рад, что Кларисса принимает на себя все обязанности лидера. — Замерзнешь, — на плечи опускается плед. Перси поднимает голову и видит Аннабет, прислонившуюся к перилам. Ей будто бы лучше - с лица пропало затравленное выражение. Он должен сказать ей. Прямо сейчас. Чем дольше тянет, тем больнее будет. В горле пересыхает от волнения. Джексон должен сказать так, чтобы она поняла, чтобы не отвернулась. Создатель, как же ему страшно её потерять. Он садится на деревянный пол, складывая руки на коленях. — Аннабет… — Мы не можем быть вместе, — девушка грустно улыбается. — ты же это хочешь сказать? Облегчение и паника обрушиваются одновременно, и Перси теряется, захлёбывается вдохом. Блондинка не даёт выбрать панику, ее улыбка становится теплее, словно в разговоре с маленьким ребёнком. Она садится рядом, вытянув ноги. — Эй, ты ведь мой лучший друг. Мы попробовали, но наша любовь… Другая. Я тоже это почувствовала, прости за тот поцелуй. Друзья? — Друзья, — сил хватает только протянуть девушке руки. Она наклоняется и заключает его в крепкие, тёплые объятия. Перси было это нужно. Знать, что тебя любят просто потому что ты есть. Это так странно, понимать, что всё закончилось. Они прошли вместе такой путь, столь крепко переплели свои жизни, что, оставь Аннабет его, вряд ли Перси смог бы это пережить. Гроувера он уже потерял. Как прежде больше ничего не будет. — Не пойми меня неправильно, но это так странно, — озвучивает его мысли блондинка. Всё ещё идеальная команда. Он смеётся, хотя горло сжимается от подступающих слез. — Не оставляй меня. — Никогда. В груди ноет и болит. И это так похоже на сожаление, что приходится с силой сжать челюсти, чтобы не расплакаться. Насколько бы всё было проще, полюби они друг друга иначе. Девушка закусывает губу и хмурит брови. Перси знает, что это значит: хочет обсудить что-то серьёзное. — Пожалуйста, — шепчет потрескавшимися губами. — давай завтра поговорим? Я так устал. Она пристально смотрит, словно хочет просветить душу насквозь, а затем легонько щёлкает его по лбу за увиливание, садится рядом, прижимаясь к боку и растягивая плед на двоих. — Конечно. На площади перед Большим Домом догорает погребальный костёр, а Перси впервые за этот бесконечный день становится спокойно.