Wohin du auch gehst, Was immer du tust Ich bin ein Teil von dir Ich bin der ungelebte Traum Ich bin die Sehnsucht, die dich jagt Ich bin der Schmerz zwischen deinen Beinen Ich bin der Schrei in deinem Kopf Ich bin das Licht, zu dem du einst wirst. Lichtgestalt, in deren Schatten ich mich drehe. Lacrimosa "Lichtgestalt"
Долгие-долгие годы Чунта работал над расшифровкой записей брата. Всякий раз одна-единственная тетрадка преподносила сюрпризы. Сначала они расшифровали какой-то рецепт, причудливо объединивший в себе таинственную мудрость восточной медицины и научные открытия западного мира. Испробовав этот гибрид фармации и знахарства, врачи сначала были готовы трезвонить в колокола с радостной вестью: найдена панацея от всех болезней! Однако позже оказалось, что чудо-лекарство лишь ненадолго облегчало мучения больных, обеспечивая излечение только несерьёзных заболеваний. В случае же с тяжёлыми болезнями — только облегчало течение, и то лишь на первых порах. Позже у организма устанавливалась резистентность и снадобье прекращало всякое действие. Затем кто-то из врачей, внимательно изучив формулу, предположил, что это может быть антидотом к чему-то ужасному, например, к химическому оружию. И правда — отравленные Циклоном-Б даже в замкнутом помещении, если не были задушены им до смерти, восстанавливались куда как быстрее. Те, кто получил небольшую дозу — полностью, отравленные до необратимых последствий — восстанавливались частично. Превентивно напоенные микстурой крысы и мыши не погибали от ядовитого газа. Однако никому из учёных Швеции не приходило в голову попробовать провести аналогичный опыт с человеком. Ещё позже Чунта обнаружил карту. Долгие годы ушли на изучение того, какие же точки на самом деле складываются в причудливый узор, какие точки отмечены как особенно важные. Пока однажды в экспедиции, которую финансировал Каролинский университет и в которой Чунте помогали различные европейские учёные, ему не удалось обнаружить очень странное место. Он помнил подобное там, где ещё мальчишкой сорвался со скалы. Подобное он ощущал в тех самых снах, которые давно прекратились, хотя и оставили после себя необычайно живую память. И, находясь там, он снова вспомнил подробности своей-чужой жизни. Чунта ездил от точки к точке. Теперь он был уверен, что мерилом правильности определения нужного места являлся этот шёпот Земли, погружавший в транс и даривший необычайную силу. Везде — разный по громкости, интенсивности, способности вползти в сознание и прийти в резонанс в собственными мыслями и устремлениями. Вернулись сны, однако больше они не пугали и были достаточно эпизодичными. Ощущение, что он марионетка того, второго себя, пропало; страху больше не было места в его сердце; он чувствовал небывалое умиротворение и стремился поскорее закончить работу. Пока всё шло правильно, однако Чунте казалось, что соверши он неверный шаг, и умиротворение разлетится осколками. Расшифровав ещё один рецепт, тибетец обнаружил, что для него ему нужны редкие ингредиенты. По всем литературным данным выходило, что особенно распространёнными они были в местностях, отмеченных Норбу на карте. Решив, что стоит собрать их именно в "местах Силы", как окрестил Чунта эти локации, он принялся за работу. Из "особенно важных", судя по пометкам Норбу, это было третье — славный город Новороссийск, находившийся на территории грозного и необъятного Советского Союза. Чунта уже закончил с кореньями, как понял, что трое, находившиеся там же, на почтенном расстоянии от него, приближаются. Чунта не испытывал страха: в силе, окружавшей его, не было ни намёка на негативные намерения кого-то, единственное, что наполняло её — неизбывная печаль и тоска. Когда троица подобралась ближе, он понял одно: перед ним, в сопровождении ещё двоих неизвестных людей, стоял невысокий юноша из его сна. Волосы собраны в пшеничный хвост, медовые глаза глядят требовательно и изумлённо. — Шрам?.. — выдохнул юнец удивлённо. Чунта усмехнулся. Как по-детски — назвать человека по самой яркой черте. С наличием на своём лице шрама он давно смирился, как и с поседевшими в одночасье волосами. Но отчего-то звучало это всё равно не слишком вежливо. — С кем имею честь? — по-немецки спросил тибетец. Эдвард прикусил губу. Неловко вышло. Неужто это не аместрийский Шрам? Но чтобы такое совпадение... Но если и правда не тот самый ишварит, то дело дрянь — по факту, он только что обозвал незнакомого человека. — Простите, пожалуйста. Похоже, мы обознались... — примирительно улыбнувшись, извинился Ал. — Вы очень похожи на одного нашего старого товарища. Чунта, прищурившись, посмотрел на Альфонса. Тибетец точно видел его впервые, но он очень походил на того, кто заговорил с ним первым. — Я — Альфонс Элрик, — он протянул руку. — А это мой старший брат, Эдвард. Альфонс и Эдвард Элрики. Эти имена словно всколыхнули воспоминания и поток бессвязных картинок в голове. Конечно, он виделся с ними. Во снах. — Чунта Нгоэнг, — представился тибетец, пожимая братьям руки. — Ноа, — цыганка протянула узкую ладонь. Вспышка. Выжженная пустыня. Толпа людей с красными глазами испуганно переминается с ноги на ногу. Молодой человек в очках протягивает потрёпанную тетрадку её новому знакомцу, который выглядит почти так же, как сейчас, только моложе, без шрама, да глаза отливают багрянцем. А на крыше ближайшего дома стоит тот, кого Элрики называли Багровым, кривая усмешка и татуировки на ладонях, один хлопок... Вспышка. Чунта в слезах сидит на полке поезда, а его обнимает тот самый человек в очках, вытирает испарину со лба и протягивает стакан воды... Молния разрезает ночное небо. Ливень. Могила. Фото того самого, в очках. И комья земли во влажных руках... Ноа отшатнулась, прикрыв глаза руками. — Вам плохо? — участливо метнулся к Ноа Чунта, но та, отчаянно замотав головой, сжалась и обняла себя руками, избегая прикосновений. — Что такое? — он обеспокоенно посмотрел на братьев. — Если эта женщина больна, то я смогу попробовать помочь, я врач... Альфонс задумчиво глядел на обоих. Ему было не по душе такое деятельное участие здешнего Шрама в судьбе Ноа. — Вы же меня узнали, — утвердительно отметил Эдвард. — И Ноа так на вас отреагировала... А она, между прочим, цыганка, судьбу видит... Думаю, нам найдется, о чем поговорить.* * *
Чунта пригласил троицу в экспедиционный лагерь — приехавшие ученые жили в добротных, хотя и небольших, деревянных домиках. И, грея замёрзшие руки и ноги у печи на кухне, Элрики, Ноа и Чунта разговаривали. Тибетец решил не открывать всех карт. Эти двое не представлялись ему врагами, но он почти кожей ощущал — время не пришло. Какое такое время и почему не пришло, он сказать, разумеется, не мог даже самому себе. Поэтому он рассказал о том, как его брат изучал медицину сначала в родном Тибете, а после — в Европе, о том, как брат погиб, а записи остались, и вот он долгие двадцать лет занимается изучением наследия своего Норбу, а там — такой кладезь... Рассказ заинтересовал Элриков. Они, в свою очередь, ответили откровенностью на откровенность, рассказав о бомбе, Вратах, провалившемся плане Отца по захвату Аместриса и готовящемся сейчас. О последнем те жалкие крохи информации, которыми владели, однако этого тоже оказалось отнюдь не мало. И только Ноа смотрела недоверчиво и испуганно. Она не говорила ничего, всё больше слушала, но очень скоро уверилась в том, что седой тибетец не договаривает чего-то важного. И никак не могла понять: то ли обижает её то, что этот человек со шрамом столь неблагодарно ответил на откровенность братьев, а в особенности, Эда, то ли ей самой интересно, что же произошло с ним? Как вышло так, что в его памяти запечатлелись оба мира?* * *
Под покровом ночи Ноа неслышной тенью проскользнула на кухню. На неширокой лавке в спальном мешке с выражением спокойствия и безмятежности спал их новый знакомец. Ноа было подумала сделать, как раньше с Эдвардом, но отчего-то засмущалась. Ей показалось, что она не вправе — и так, пожимая руку этому мужчине, она подсмотрела в его жизнь, тогда как ей не давали на это разрешения. — Херр Нгоэнг... — тихо позвала она, надеясь, что он спит достаточно чутко и ей не придётся касаться его, чтобы разбудить. — Да? — он открыл глаза и, слегка расстегнув молнию на спальном мешке, резко присел, обнял себя за колени и вопросительно посмотрел на ночную гостью. — Простите, что тревожу... — она смешалась. Зачем она вообще решила его разбудить? Теперь этот поступок казался ей чересчур глупым и импульсивным. Что она скажет? Что она подсмотрела в его сознание, и ей интересно, что такого произошло с ним в этой жизни? Чунта смотрел на неё и ощущал, что эта женщина обладает чем-то особенным, уникальным, что, возможно, поможет в его изысканиях. А, может, она просто отчего-то зацепила его аскетическую душу взглядом бездонных глаз? — Что такое? — мягко поинтересовался Чунта, сдвигаясь и жестом приглашая цыганку сесть. — Простите, — садясь, тихо проговорила Ноа. — Понимаете... Я... У меня есть семейный дар. Прикоснувшись к человеку, я вижу его воспоминания. Чунта похолодел. — И что же вы увидели? — надтреснутым голосом спросил он, неловко проводя рукой по волосам. — Помните, Эд рассказывал... Про свой мир. Чунта подобрался. Никому, кроме брата и нескольких врачей, он не рассказывал ничего. Да и последний раз, когда ему доводилось об этом говорить, казался таким далёким... — Помню. Повисло неловкое молчание. Ноа стискивала руки, не решаясь продолжить разговор. — Вы видели этот мир в моих воспоминаниях, — Чунта не спрашивал — знал. Он выбрался из спальника, поставил чайник и зажёг свечу. Отблески пламени танцевали на лице его ночной собеседницы, очерчивая тени, залёгшие под глазами. Несмотря на всё это, Чунта отметил, что она очень красива. — Да... — Ноа посмотрела ему в глаза. — Смотрите, — он улыбнулся и накрыл её ладони своими. Воспоминания вперемежку со снами хлынули потоком в сознание Ноа. Она поджала губы, глаза наполнились слезами. Сколько же довелось пережить этому странному человеку! Казалось, прошла целая вечность, прежде чем цыганка высвободила узкие ладони из его тёплых рук. С души Чунты словно рухнул камень, слетела печать безмолвия, и он горячо, взахлёб принялся рассказывать Ноа о всех своих злоключениях: о травме, после которой он стал видеть сны; о брате, что волей злого рока погиб, оставив настоящее сокровище в своих записях; о снах; о страхах; об умиротворении, что затопило его душу после начала работы над наследием Норбу. Он говорил и говорил, а она слушала и слушала, впитывая всё. Он оказался первым человеком, увидевшим в ней за долгое время не спутницу Элриков, не тень, не багаж, как ехидно называл её голенастый гомункул. А она, в свою очередь — первой, кому Чунта открыл тайну мятущейся души. На их лицах сначала играли отблески пламени одинокой свечи, а позже — первые нежные лучи восходящего солнца.* * *
Альфонс смотрел на то, как их новый знакомец разговаривает с Ноа, и сердце его холодной хваткой сжимала ревность. Тибетец по-особенному смотрел на цыганку, по-особенному беседовал с ней, а она, кажется впервые, немного неловко принимала скромные знаки внимания. Не его внимания. Горькая обида поселилась в добром сердце Ала — он столько лет добивался её расположения и вовсе в этом не преуспел, а тут какие-то пара дней знакомства — и перед ним совсем другая Ноа. Она резко стала как будто моложе, в глазах играл совершенно новый блеск, да даже голос её звучал иначе! Что ещё удивило Альфонса, так это то, что всегда жадная до информации Ноа даже не напомнила им рассказать о Шраме. Акцентировать внимание брата на этой странности Ал не стал, однако предположил, что либо цыганку больше не интересует этот вопрос, что вряд ли, либо же их новый знакомец рассказал им далеко не всё, и свою жажду знаний Ноа утолила, припав к иному источнику. Эдвард вообще ни на что не обращал внимания — он только обсуждал с Чунтой карту и сопоставлял информацию. Казалось, до Ноа с её метаморфозами ему не было ни малейшего дела. С другой стороны, Ал мог понять брата: это было очень в его духе — завалить себя работой по уши, лишь бы не останавливаться. Пока Эдвард бежал куда-то, всё было в порядке, но стоило ему хотя бы замедлить бег — тоска вгрызалась в сердце бывшего Стального алхимика стальной хваткой. Две недели они провели в экспедиционном лагере, изучая местность и её растительность, Чунта что-то отмечал, попутно рассказывая о других местах Силы. Однако вскоре он сообщил, что ему пора отправиться дальше, и он будет вовсе не против, если его новые знакомые отправятся с ним. На поиски нового места Силы, которых осталось ещё три. Разумеется, троица согласилась, пообещав всяческое содействие. Ал постоянно думал о том, что стоило бы поговорить с тибетцем о Ноа — он очень боялся, что кто-то причинит ей боль. Он видел, как цыганка тянется к Чунте, и не чувствовал себя вправе мешать чужому счастью. Однако пока такого случая не представлялось, а даже если и можно было бы обсудить этот вопрос, Альфонс всё не решался.* * *
В одну из ночей Ноа и Чунта вновь сидели на кухне, взахлёб разговаривая обо всём на свете. Словно старые знакомые, понимающие друг друга с полуслова, которым надо много-много, наконец, поведать друг другу, эти люди наконец нашли ту самую общую волну, ту отдушину, которой им так не хватало долгие годы. — И теперь в твоей душе мир, — полувосхищённо-полуутвердительно проговорила Ноа, осторожно гладя кончиком пальца его широкую ладонь. Прикосновения больше не обрушивали на неё такую лавину картин, скорее, это было похоже на мирно журчащий ручей. — Да, — просто согласился Чунта, осторожно обнимая Ноа. — Знаешь, я даже на того химика зла не держу. И мне больше не кажется, что моей жизнью управляет невидимый кукловод. — Чунта... — она посмотрела ему в глаза. — А что, если твои изыскания помогут победить этого Отца? — Обязательно помогут, — подтвердил он, перебирая её волосы. — Но... — Ноа закусила губу. — Значит, Врата не откроются? И Эд не вернётся домой? Чунта нахмурился. Ответа на ее вопрос он не знал, однако не ставить же весь этот мир на карту только потому, что кто-то один не найдёт пути в свой мир? — Не знаю, — неохотно ответил он. — Что ж... — мирно согласилась Ноа. — В любом случае, нужно бороться с Отцом. Душа Чунты ликовала — она согласилась! Он отмечал, как Ноа смотрит на Эда, от этого в душе тибетца что-то наливалось свинцовой тяжестью. Однако сейчас она сидела рядом, такая живая, тёплая, ставшая настолько родной и близкой... Он посмотрел в глаза, чуть прикрытые пушистыми ресницами, улыбка тронула уголок его губ. Ноа была прекрасна — не той холодной пугающей красотой, что некогда демоница Леонор, прочно поселившаяся в части его снов. Нет — Ноа была чистой, светлой, такой невинной... Чунта приблизил своё лицо к ней, чтобы насмотреться в бездонные омуты, она слегка подалась навстречу ему. Их губы сомкнулись в лёгком осторожном поцелуе, который он вскоре углубил, а она ответила, неумело, но так тепло... Цветной калейдоскоп. Одна жизнь, вторая. Её детские воспоминания. Он — мальчишка — в постели, больной. Его брат. На носилках, под белой простынёй. Дым над выжженной землёй. Боль в изувеченном лице. Гроб. Татуированная рука. Схема, начертанная на тетрадных листах. Химическая лаборатория. Библиотека. Огонь. Хищный оскал женщины с длинными когтями-клинками. Боль. Боль. Боль... Ноа отшатнулась, прикрыв горящие губы рукой. — Прости... — прошептала она, закрывая пылающее лицо руками, и стремительно выбежала из кухни. Хлопнула входная дверь.