Сынок

Не сберегли. Стайлз уезжал на учебу с полным багажом старых рубашек в клетку, накопленных за годы учебы знаний и нескончаемого потока сарказма и юмора. А вернулся в закрытом гробу в окружении волевых офицеров, прибывших, чтобы выразить соболезнования семье. Пережив столько страшного в Бейкон-Хиллс, справившись с цепью событий за гранью нормального, умереть на очередном учебном задании ФБР. Глупо. Больно. Шериф не мог поверить, пока не настоял на вскрытии гроба. Его предупреждали и отговаривали. Джон убедился, что это его ребенок, только опознав родинки на остатках кожи на плечах, животе и лодыжках. Остальное тело было похоже на кровавое месиво, лица будто и не было никогда. Джон Стилински многое повидал за годы службы в полиции. Но оказалось, что самое страшное — не жертвы убийств, расчленений, нет. Страшнее всего на свете — пережить своих детей. В них будущее. Будущего у Джона больше не осталось. *** У человека всегда есть цели. Кто-то копит на дом мечты. Кто-то спускает все сбереженное на путешествия. Кто-то мечтает устроить успешный бизнес, а кто-то просто завести семью. Но что если твоей единственной целью является благополучие сына? И что делать, если сына больше нет? Тогда, стоя в холодном закутке огромного морга, понимая всю трагедию, Джон кричал и хватался за любую поверхность, чтобы хоть как-то остаться на ногах, рвал остатки поредевших волос на голове. — Мой сын, — разносилось по пустым коридорам. — Мой ребенок. Как..? Но кому есть дело до чужой боли там, где все мертвы? *** Джон проснулся с сильнейшей головной болью, но был так совершенно безразличен, что даже не попытался встать с кровати. Прошло минут двадцать, может тридцать, на которые он все же смог забыться. Медленно поднимающееся солнце уже сверкало в занавесках. Когда кто-то умирает, кажется, что погода обязательно должна испортиться, дожди и грозы ближайший месяц точно обеспечены. Но нет. Погоде глубоко плевать, скорее всего, она даже не в курсе. Дни вновь прекрасны, потому что солнце проснулось этим утром, даже если кто-то нет. На периферии сознания возникли короткие слабые постукивания. Джон перевел взгляд на дверь в комнату, та слабо отворилась, и в щелке появился маленький шоколадный глаз. — Папа, ты проснулся? — прошептал мальчуган, не решаясь войти. — Да, Стайлз. Иди сюда, — подвинулся Джон, похлопывая по соседней стороне кровати, которую обычно занимала Клаудия. — Я… тебе принес, — Стайлз осторожно прошел в комнату, удерживая в руках поднос, больше его самого раза в два. На подносе лежала тарелка с пережаренной глазуньей, неровно порезанной помидоркой и стаканом налитого до краев молока, которое уже расплескалось по всему подносу. Джон посмотрел на свой завтрак. Первый завтрак его 11-летнего сына, который вчера лишился мамы. — Спасибо, ребенок, — Джон потрепал сына по макушке и начал тихонько уплетать пережаренные яйца, пытаясь скрыть вновь покрасневшие глаза, пока Стайлз сидел рядом и накручивал на пальцы края пододеяльника. — Ты пойдешь сегодня на работу? — спросил мальчик, поднимая оленьи глаза на отца. — Нет. Нужно сделать много дел, подготовить похороны. — Хорошо. Ненадолго в комнате воцарилось молчание, прерываемое постукиванием вилки о тарелку. — Можно мне поехать с тобой? Джон отложил поднос в сторону и серьезно посмотрел на сына. — А ты хочешь? — Я хочу быть рядом с тобой, — честно ответил Стайлз, ведь дети, они такие. Честные и прямые. Искренние. — Тогда конечно. А вечером можем посмотреть вместе мультфильмы, да? Стайлз посмотрел на отца огромными оленьими глазами, быстро закивал, а потом его подбородок задрожал, и он кинулся на шею отцу, рыдая в воротник его пижамы. Джон покачивался и поглаживал сына по спине, шепча какие-то успокаивающие слова. Потому что не время раскисать. Нужно продолжать жить дальше. Как это солнце, которое уже вовсю освещало комнату. *** Джон открыл глаза, когда была ночь. Полнейшая темень. После возвращения домой он даже не стал подниматься в комнату, просто упал на диван в гостиной, проведя на нем уже часов шестнадцать. Живот болел и требовал еды, но вспомнив то утро, после смерти Клаудии, Джон снова разрыдался. Его сын не принесет ему завтрак. Никто больше о нем не позаботится. Не будет надобности вставать. Не будет надобности жить дальше. Не для кого. Так Джон и лежал. Днем слышал, как кто-то настойчиво стучит в дверь, но не поднялся. Кто-то ушел, но еще немного и люди точно начнут волноваться. Скотт выбьет двери своими суперспособностями. Мелисса закормит своей заботой. Стилински опустил ноги на пол, растягивая застывшие мышцы. Медленно побрел на кухню, открывая ящички, выискивая немного еды. А наткнулся лишь на бутылку старого виски, припрятанную на особый случай. Пожалуй, вот он и наступил. *** Похороны прошли, как и следует у офицеров — хоть еще и не состоявшихся. Гимны, выстрелы, венки и почести. Кто занялся организацией, Стилински так и не понял. Джон даже не запомнил людей вокруг, слишком их было много. Лишь Лидия-Вечная-Любовь-Мартин, со своей ярко-рыжей копной и красными от слез щеками. Скотт, который выглядел, пожалуй, хуже всех присутствующих, хоть и не рыдал, словно кисейная барышня. И, немного в отдалении, черная макушка удалявшегося Дерека Хейла. Удивительно, что появился в городе, не то, что на похоронах. Но Джон об этом не думал. Он думал о том, где бы достать очередную бутылочку виски и когда уже можно поехать домой. *** Поганые шавки в управлении отстранили от службы недели через две после похорон. «Пожалуй, пора вам на покой, мистер Стилински. Свое вы уже отслужили. Лучше сейчас и с достоинством. И да, соболезнуем вашей утрате», — все, что сказали Джону перед тем, как лишить значка и оружия. «Пошли к черту», — все, что сказал Джон, выдавив нетрезвую ухмылочку. *** Дни, недели, месяцы, все слилось. Много алкоголя, мало сна. Никакого общения. Мелисса, или Скотт, или еще кто оставляли продукты время от времени на крыльце, после того как им не открывали. Удивительно, что до сих пор не вломились. На телефоне оставались непросмотренными десятки сообщений и пропущенных вызовов. Было так тошно. Одежда провоняла спиртом, мочой и рвотой. Неприятно в собственном теле. Неприятно даже дышать. Мозг в конечном итоге сформировал единственное правильное решение. «Забери и меня», — думал Джон, лежа на асфальте посреди дороги. Слишком яркие фары знаменовали долгожданное забытье.