Следующие тринадцать лет

— Париж. Ненавижу. — Обязательно добавлять голосу столько драмы? — Разумеется, Mon chéri [1]. Как бы иначе ты осознал глубину моего отчаяния? Серые улицы серого города, наполненного серыми и унылыми людьми. Répugnant [2]. — Не ты ли писала мне, что большую часть года погода здесь тебя радует? — Геллерт, не начинай! Гриндевальд лениво увернулся от полетевшей в его сторону подушки и улыбнулся совершенно искренне впервые за последние пару недель. Он чувствовал себя так, словно после продолжительного морского путешествия пристал, наконец-то, к дружелюбному берегу. И плевать, что пришлось задержаться в Париже. Ради Клементины Розье он готов был стерпеть. Она же, расположившись за туалетным столиком, занималась делами совершенно непристойными для женщины вообще и уж тем более в положении. В присутствии мужчины, не являющимся ни её законным мужем, ни, тем более, любовником. Её оголенные грудь и огромный живот толстым слоем покрывала зеленоватая жижа, и Клементина медленными движениями старательно втирала состав себе в кожу. Подхваченные красной лентой волосы отливали густым сиреневым оттенком, почти в тон радужке ее глаз. — Двенадцать галлеонов за такую крохотную баночку? — скривился Геллерт, устраиваясь поудобнее на огромном ложе подруги и с осуждением поглядывая на баночку с мазью. — Спорим, что я мог бы изготовить что-то подобное дней, скажем, за семь? — За пять, если не будешь лениться, — пробурчала мадам Розье, — и за три, если тебе будет интересно. Хитрая улыбка коснулась ее губ. Геллер почувствовал, что она на самом деле в игривом настроении. Было ли во всём виновато её интересное положение, Геллерт мог только гадать, но учитывая мрачность последних месяцев согласился бы на что угодно, лишь би ощутить что-то похожее на радость. — За два дня, милая. — По рукам. — А на что мы поспорили? Я не расслышал. — На услугу. На что же еще? — И каков срок? — Ты мне скажи. Геллерт резко соскочил с кровати и в два широких шага оказался у подруги. Он присел перед ней на корточки и обвил руками её колени, сгребая пышную юбку. — Всей жизни будет мало, Клео. Ты же знаешь. Клементина вытерла руки полотенцем и с невозмутимостью мраморной статуи принялась заниматься своим лицом. Как завороженный следил Гриндевальд за каждым её движением. Тонкие пальчики мадам едва касались кожи у глаз, на скулах, у уголка рта, расправляя морщинки, чуть меняя тон кожи. Ее глаза переливались словно сапфиры. Метаморф с даром столь редким и столь сильным, что Геллерту едва удавалось подавить в душе отвратительное чувство зависти. Едва. Когда Клементина закончила и стерла влажным полотенцем с тела чудодейственное средство, Гриндевальд помог ей одеться и сопроводил к обеду. Супруг мадам Розье буркнул жене и её гостю приветствие, не отрываясь от чтения газеты. Клементина и бровью не повела. Услужливая мадемуазель Дойе помогла хозяйке устроиться на стуле и подробно рассказала о приготовленных поваром блюдах. Беременность мадам протекала трудно, и целители советовали есть только определенную пищу. Стоит ли говорить, что на эти советы Клементина трижды наплевала. Геллерт бегло осмотрел стол и потянулся наложить себе шукрута [3]. — Mon chéri, есть же слуги! Гриндевальд придал лицу чуть извиняющееся выражение и проговорил: — Не смог вытерпеть, я страсть как соскучился по капусте. — Это тебе не Мюнхен! Как там поживает, как её, эта… — Превосходно, благодарю. — О, я рада! И уже забыв, о чем вообще хотела спросить, Клементина затараторила о предстоящем приеме в честь Нового года. Рождество она терпеть не могла, и все парижское общество могло бы совершенно правомерно её за это презирать, если бы не знаменитые банкеты в особняке Розье. Всё даже шло бы по плану, не заявись с неделю назад на пороге её лучший друг. — Наша лаборатория в твоем распоряжении, — говорила Клео, щедро поливая соусом предложенное служанкой блюдо. — Только учти, если я говорю «бал», я имею в виду БАЛ. Соизволь помыться, побриться и присутствовать. Геллерт уплетал за обе щеки ненавистные яства французской кухни, поддерживал легкую болтовню подруги и старался не думать ни о статьях о несчастье в семье Грегоровича, всё ещё выходивших в той или иной газетенке, ни о хвалебных отзывах, коими «Трансфигурация сегодня» заваливала одаренного не по годам хогвартского аспиранта. После стольких месяцев скитаний по Европе, Гриндевальд наконец-то испытывал нечто отдаленно напоминающее покой.

* * *

Палочка слушалась его превосходно, с каждым днем всё больше признавая власть нового хозяина. Малейшее волеизъявление тут же отзывалось в хрупком на первый взгляд предмете. Геллерт повелевал, и Старшая палочка подчинялась. Иногда его одолевали совершенно дурацкие мысли. А что, если заявиться на Венский Совет? Продемонстрировать Манифест не просто словами? Или с ноги выбить дверь во Французское Министерство? Но Гриндевальд гнал эти помыслы прочь. Не время, нет! Если чему он и научился на Балканах, так это терпению. А лучшего убежища, чем дом благороднейшего волшебного семестра Франции, было и не сыскать. И раз Клео так любезно попросила его сидеть и не высовываться целых два дня, он не собирался тратить их впустую. Предоставленный самому себе, австриец погрузился в задачу Клементины. Изучил состав мази, разложил на компоненты, расчерчивал доску мелом, пытаясь создать более идеальную формулу и трижды совал нос в одну из статей Альбуса. Подавил соблазн применить цианирование, когда не смог найти порошок из чешуи огненной саламандры, и даже посетил местный ведьмовской рынок. Спор он намеренно проиграл, зная, что Клео не затребует ничего скучного, и принес ей баночку с кремом на третий день. — Ради всей магии мира, помойся! Изображая отвращение, Клементина даже изменила свой цвет глаз на тошнотворный зеленый. Геллерт фыркнул, но тем же вечером принял ванну, привел себя в божеский вид и спустился к ужину как раз вовремя. Сегодня Розье принимали гостей, что-то вроде репетиции перед завтрашним балом. Гриндевальд не позволил себе быть скромным, и уже через каких-то два часа месье Делакур настаивал на знакомстве Геллерта с Николасом Фламелем. — Клянусь вам, он обожает общаться с такой талантливой молодежью! Одно время я думал, что у него есть предрассудки относительно немцев и англичан, да-да, знаю, это такое клише, но на самом деле… Месье исполнилось тридцать пару недель назад и, как невзначай заметила Клео, он страдал от потребности раздавать всем и каждому советы, считая себя достаточно умудренным. Геллерт же находил француза забавным, думая о том, что за год в хорватской глуши по-настоящему соскучился по светским разговорам. Надо же, а ведь и представить себе такого не мог. — Алхимия меня не возбуждает, — прервал собеседника на полуслове Гриндевальд, замечая, как дернулась губа молодого месье Делакура, — но, если я передумаю, — наклонился к нему поближе и почти задел губами мочку уха, — вы будете первым, кому я дам знать. Геллерт бы продолжил дразниться, но Клементина шлепнула друга веером по рукам и прошипела ему напрямую в голову: у Люсьена свадьба через месяц, прекращай! Гриндевальд поразился, с какой легкостью он пускает её в свой разум. Казалось, близость с Альбусом многому должна была его научить, но, похоже, ещё остались в этом мире люди, рядом с которыми он расслаблялся. Храни Господь Клементину Розье. Ты портишь мне все веселье, милая. Когда это ты разучился выбирать любовников? Ах, да, ты и не умел. Могу подсказать тебе пару на вечер. Это задевает мою мужскую гордость. Чтобы задеть твою гордость, нужно копьё поострее. И вот когда уже оба приготовились к очередному шутливому спору, Клео вдруг как-то странно покачнулась, и следующее, что увидел Геллерт, стекающая по её подбородку капелька крови. — Уведи меня отсюда, — прохрипела она. Гриндевальд подхватил Розье на руки, притворившись, будто кружит её в танце, шепнул заклинание Конфундус, и устремился наверх. Рявкнул на нерадивых слуг и велел заварить настойку из полыни, ромашки и чертополоха. — Мне бы хватило просто теплой грелки, — шептала Клементина, пока Гриндевальд выводил замысловатые знаки палочкой, — ты не целитель, дорогой. — А ты не посмеешь заболеть, пока я здесь. Геллерт быстро расшнуровал платье и чертыхнулся, увидев, как туго оно было затянуто. Подумал даже, что никакая мода того не стоит, пока не потянул вниз рукава нижней рубашки и замер, обнажив ребра Клементины. — Это что? Если бы месье Розье бил жену, давно бы сыграл в ящик. Значит, синяки были чем угодно, но не результатом супружеских ссор. — Клео! Отвечай мне! — Это все ребенок, это бывает, к утру пройдет. Движения Геллерта застыли, и он устремил на подругу дикий взгляд. — Maman! J'ai peur! [4] В спальню вбежал старший сын Розье. Двух лет от роду он только-только начинал говорить, до ужаса боялся взрослых и любил играть с деревянными лошадками, отвернувшись к стене. Увидев рядом с матерью Гриндевальда, мальчик замер, словно на него наложили Ступефай. Следом за ребенком ковыляла престарелая нянюшка, тут же принявшаяся тараторить тысячу извинений. — Я навещу тебя утром. Геллерт стремительно покинул покои подруги, спустился вниз и осушил половину бутылки выдержанного мерло. Гости, пребывающие под силой его заклинания и не заметили отсутствия хозяйки, разошлись, как водится, после полуночи. К тому времени Гриндевальд успел протрезветь, перебеситься и собраться с мужеством проведать Клементину. Она полусидела, оперившись на высокие подушки, и дремала. Её сына, похоже, все-таки увела нянюшка, а месье, похоже, предпочел проводить ночь в другой спальне. Случившееся выбивало Геллерта из колеи, и он понимал, что стоит дождаться утра и поговорить. Он плевал на недомолвки с кем бы то ни было, но не с ней. Гриндевальд часто-часто дышал, обуреваемый сомнениями. Могли ли быть так, что дитя в чреве Розье обладает даром, что столько лет портит ему самому жизнь? Геллерт уже протянул руку и взялся за дверной косяк. И не смог устоять перед искушением. Обернулся, вынимая палочку, подошел к огромной постели со спящей на ней женщиной и резким взмахом руки рассек себе ладонь. Магия крови никогда ему не нравилась, но то было необходимо зло. Геллерт прошептал заклинание, прижимая к животу Клементины ладонь. Сотни образов разом пронеслись перед его глазами. Горящий Париж, взрывы и кровь. Гром, молнии над Венской оперой и заплаканное лицо Аберфорта. Альбус с окровавленными по локоть руками и веснушчатый мальчишка в синем пальто. Серебряный медальон и ревущее синее пламя. Черноволосая девочка в центре разрушенной площади. Клементина с остановившимися глазами и неестественно бледным лицом. Геллерт поборол желание закричать, забраться на постель Клементины с ногами, сгрести её в охапку и начать укачивать как ребенка. Он был готов пожертвовать многим и многими, но не ею. Словно она была той единственной ниточкой, что позволяла ему держаться на скалистом, осыпающемся каменной крошкой обрыве, а внизу — пылающий Ад. — Я не могу потерять тебя, — остервенело шептал Гриндевальд. — Только не тебя. Не сейчас. Он вспомнил, чем закончился последний раз, когда попытки борьбы с судьбой завели австрийца в тихую английскую деревушку. Что ж, быть может, Ариана сделает в своей жизни хоть что-то полезное, — думал Геллерт. Планы на будущее, кажется, стоило немного поправить.