Свет иных миров

      Отцовские слова не давали покоя следующие несколько дней. Что значит бояться насекомых? Всех бояться? Обходить стороной? Или не брать в руки? Что? Калла задумчиво вздохнул, глядя в коробку с собранными поутру жуками, улитками, гусеницей и пауком. Одни беспорядочно ползали, другие спаривались, третьи пытались перелезть через стенку, скучившись возле неё. Калла слегка встряхнул их. Башенка из жучиных тел рухнула, и насекомые оживлённо забегали из угла в угол.       Не все такие уж страшные. Например, вот эти здоровяки с твёрдыми золотистыми крыльями так щекочут ладонь, что тяжело не засмеяться. Калла взял одного, придавил пальцами и захихикал.       А вот некоторые пауки прыгают не хуже саранчи, разве это не удивительно? Гусеницы и многоножки забавно скручиваются, когда чувствуют опасность. Большие злые муравьи глупо суетятся, носясь с яйцами туда-сюда по разрытому палкой муравейнику. Мухи безумно и отчаянно жужжат. Особенно если приложить их к липкому или закрыть в коробке.       Калла на мгновение точно онемел, а потом расхохотался, закрыл коробку и бросился домой. Мухи часто скапливались в обеденном зале. Хотя прислуга гоняла их, те словно никуда не исчезали.       На окне он поймал одну и запустил в коробку. Приложив к ней ухо, прислушался, но не услышал ничего, кроме слабого шороха. Похоже, муха ещё не поняла, куда попала. Её ждёт настоящее веселье! Да! Да! Настоящее!       Калла сделал серьёзное лицо, насколько получалось, и вытянул руки на всю длину. Прокашлявшись и важно выпятив нижнюю губу, произнёс медленно и низким голосом:       — Да начнётся Великий пир.       И что есть силы встряхнул насекомых.       Высоко подпрыгивая и стуча по дну коробки, Калла поскакал вокруг стола.       — Молите о пощаде! Жужжите от страха! — смеялся он. — Жрите дерьмо, жрите друг друга! Пусть слабые сдохнут! Выжившим будет один!       Калла резко остановился и закрыл глаза. Вокруг него тут же развернулась картина безжалостной бойни. Повсюду, во тьме, в крови и слизи лежали насекомые. С оторванными лапками. С изуродованными крыльями. С растянутыми кишками между половинками ещё не замерших тел.       Посреди этого побоища жуки сражались из последних сил. «Скрип-скрип!» — поднимая головы, стрекотали они перед атакой. «Тук-тук!» — сталкивались гребешковые шлемы. «Щёлк-щёлк!» — смыкались мощные челюсти. «Хрусть-хрусть!» — ломалась сверкающая золотом броня. Оголодавшие, насекомые вгрызались жвалами друг в друга, сминали крылья, разрывали плоть. И жрали, жрали, жрали. Живые поедали мёртвых. Живые поедали живых. И даже умирая, они не прекращали поедать.       — Сражайтесь! Боритесь! ПРЕ-ВОЗ-МО-ГАЙ-ТЕ! — крикнул Калла, возвышаясь над ними, мигом застывшими и притихшими перед ужасом, что он принёс вместе с лучами слабого света. — Судьба так жестока! Так несправедлива! Кромсайте её! Насмехайтесь над ней! Победить в нечестном бою — вот какова настоящая сила!       Жуков подбросило, и они, жалко шевеля в воздухе уцелевшими лапками, посыпались вниз. Битва разгорелась снова, более жестокая и беспощадная. Скрип-скрип! Тук-тук! Щёлк-щёлк! Хрусть-хрусть! Не успело трое выживших поднять головы и застрекотать перед очередной атакой, как свет померк, словно предвещая рок. Воздух наполнился влагой, а затем разнёсся землистый запах перегноя. Хлюп-хлюп! К жукам медленно и неотвратимо приближалось склизкое чудовище. Чавк-чавк! Огромная сила навалилась на них и примяла, источая море липкой слизи. Неповоротливая улитка ползла, раздавливая жирным телом всё, что встречалось на пути, пока её сородичи предавались оргии и лакомились особями поменьше.       Однако вскоре она упёрлась в длинное, точно окаменевшее в странной позе тело. «Шшш-шшш…» — тихо донеслось из него. «Шшш-шшш», — повторилось громче. «Шшш-шшш!» — совсем-совсем близко! И улитку пронзило множество игл. Она скукожилась, извергая больше слизи, и спряталась в раковину, но слишком поздно — яд уже подействовал. Гусеница обвилась вокруг неё и перевернула. Быстро-быстро размякшая улитка исчезла в губастой пасти.       Жжж-ж-ж! А вот обезумевшая муха беспомощно металась, рассекая тьму и ища спасения. «Ж-ж-жжж!» — она отчаянно жужжала, разбивая голову о границы мира, и вскоре угодила в паутину. Ж-жжж-ж! Влево-вправо, туда-сюда! Оборвав крылья, муха упала на гору расчленённых тел и увязла в жиже. Бежать, бежать! Спасаться! Но каждое движение всё глубже погружало в кровавое болото, и вскоре она ослабла. Там-то её и настиг выпрыгнувший из угла паук.       Калла стоял над ними и обнимал себя. Звуки битвы радовали слух, а сердце так бы и выскочило из груди. «Скрип-скрип! Тук-тук! Щёлк-щёлк! Хрусть-хрусть!» — доносилось отовсюду. Восхитительно… Великолепно! Калла улыбнулся и не сдержал слёз. Боль, страх, ярость и отчаяние — всё смешалось в едином порыве к жизни! Каждое насекомое здесь…       …превозмогало!       ТУК-ТУК! ЩЁЛК-ЩЁЛК! ХРУСТЬ-ХРУСТЬ! СКРИ-И-ИП!       Рванув из обеденного зала и возбуждённо вереща, Калла пронёсся по коридору направо, потом налево. На повороте врезался в служанку в сером платье и, загородив ей проход, воскликнул тяжело дыша:       — Эй! Эй ты! — Он так и не запомнил её имя. — Хочешь взглянуть, как… как жуки едят своё дерьмо, блевоту, а потом… а потом друг друга?!       Та посмотрела на него сверху вниз, нисколько не изменившись в лице, а затем едва заметно улыбнулась.       — Сегодня у вас такое прекрасное настроение, раджа. Это редкая удача. Может быть, вам лучше поделиться радостью с махараджей?       — О нет. Нет-нет-нет! Ну ты и глупая! Мне не нужны твои дурацкие… никчёмные советы! Если бы хотел, я бы так и сделал! А я хочу… я хочу, чтобы ты увидела. Ты! Готов поспорить, что тебе такое никто больше не покажет!       Служанка рассмеялась совсем неискренне.       — Калла, предлагать женщине подобное очень некрасиво, — послышался дедов голос. — А ну, иди сюда, засранец!       Калла опустил уголки губ. Ему всего-то хотелось увидеть отвращение, а эта дура, как обычно, только улыбается! Он нехотя подвинулся, пропуская её, а затем приблизился к открытой двери и, раздвинув головой тяжёлые занавеси, вошёл. Дед, залитый солнцем, вполоборота сидел в кресле и смотрел в окно. В его лице читалась тоска, щёки горели и слегка блестели. В руке он держал стеклянную чашу, а другой подпирал выбритый подбородок. Наполовину пустой сосуд стоял рядом на невысоком столике. Калла втянул носом воздух: спальня пропиталась фруктовым пряным запахом.       — Опять играешься? — сказал дед так, будто спрашивал самого себя.       — Нет! Какая это тебе игра?! Это испытание! — возмутился Калла. — Да что ты понимаешь?! Хватит пить свою дрянь! Пьяный, ты ужасно непонятливый!       Как можно называть великое превозмогание игрой, словно в нём нет никакого смысла?! Сказанным хотелось задеть деда, но тот, наоборот, развеселился.       — Ну, в этом ты прав. — Дед полностью обратил к нему лицо и расплылся в снисходительной улыбке. — Как хочешь, пусть будет испытание. Не жалко испытуемых?       — Не жалко?       Дед усмехнулся и, налив настойку, пояснил вопрос:       — У каждого из них была своя жизнь, своя роль. И вот представь, они спокойно себе жили, занимались жучиными делами, а тут приходишь ты и отлавливаешь их ради забавы.       — Не-е-ет! Не правда! Ты ничего не понял! — Калла топнул. Его так трясло, что он еле держался, чтобы не перейти на крик. — Я даю им смысл! Освобождаю их! Если бы не я, они бы прожили обычную и очень скучную жизнь! Теперь ты понимаешь?       Улыбка медленно сошла с дедовых губ, и вид у него вдруг сделался уставшим и задумчивым. Длинная тень легла на лицо, а взгляд устремился на дно чаши.       — Обычную и скучную. Обычную… и скучную… — протянул дед, отпил настойку и развернулся обратно к окну. Солнце омолодило его лицо, и спустя миг он рассмеялся. — Какие поразительно глупые мысли! Такие могли прийти только моему внуку! Но, думаю, ты кое в чём прав. Обычная жизнь — это невероятно скучно. — Высоко подняв голову, дед опустошил чашу, небрежно вытер губы рукавом и полностью откинулся в кресло. — Иди сюда. Сядь рядом. Хочу задать тебе парочку вопросов. Разговор будет долгий.       Эти слова встревожили Каллу. Дед так тяжело вздохнул, словно хотел отчитать за другие провинности. Но за какие? Последнее время Калла вёл себя даже лучше, чем приемлемо. Конечно, не обошлось без стычек с Омелой, так это ведь она во всём виновата. Тогда, быть может, дед обнаружил, что свитков нет на месте? Да, точно! Калла невольно сглотнул. Прошёл мимо застеленной постели вглубь спальни, опустился в кресло по другую сторону стола и положил коробку на колени.       Дед взглянул на него и долго не сводил глаз.       — То, что расскажу, я хочу, чтобы ты хорошо обдумал, — наконец сказал он. — Ты не самый глупый мальчик. Необычный. Думаю, ты справишься не хуже брата.       Справится… не хуже? Что же это за вопросы? И вообще…       «Ты не говорил ничего. Ничего не говорил, — обратился Калла к Магнолию. Грудь неприятно сдавило, но он быстро осёк себя. — Наверное, дед попросил тебя молчать. Это же что-то вроде испытания, верно? И я обязан пройти его».       — Давным-давно, — приступил к рассказу дед, — жил-был человек с большими глазами. Однажды он встретил женщину с такими же большими глазами и женился на ней. Она родила ему детей с большими глазами. Вскоре они умерли. Человек с большими глазами остался один.       Калла оторопел. Сказка? Какое-то для сказки странное начало… Тогда, возможно, загадка?       — Познавший боль утраты, больше всего на свете человек с большими глазами мечтал спасать людей от той же боли. Однако всякий раз, когда он приходил на помощь, она оборачивалась страданиями и смертью. Поэтому человек с большими глазами был очень несчастным и одиноким.       В том мрачном и холодном крае, где он жил, обитали могущественные боги. Больше всего на свете они мечтали, чтобы люди верили в них, потому что человеческая вера делала их сильнее. Поэтому могущественные боги постоянно сражались между собой и убивали друг друга. Им не было дела до человеческой боли. Однако среди них, во всеми забытом саду, жил бесплотный бог, который не нуждался в человеческой вере. Больше всего на свете он мечтал обрести тело.       Человек с большими глазами долго скитался по выжженной земле. Он искал счастье и как-то раз набрёл на обитель бога, у которого не было тела.       «Приветствую тебя, человек, — сказал бог. — Я знаю, как исполнить твою мечту, но взамен ты исполнишь мою».       Человек с большими глазами очень обрадовался.       «О чём ты мечтаешь, бог?» — спросил он.       «Я мечтаю обрести тело».       «Но как мне исполнить твою мечту, если, отдав тебе тело, я потеряю свою?»       «Мне не нужно твоё тело — ведь я не хочу становиться тобой. Отдай мне его часть. Часть, которой ты дорожишь больше всего».       Человек с большими глазами глубоко задумался. Долгие годы он провёл в одиночестве, и ему нечего было бояться. Человек с большими глазами принял решение.       «Назови своё имя, бог, — попросил он, перед тем как принести жертву. — Я хочу знать имя того, кому я стану служить».       «Моё имя — роза. Ирис. Хризантема. И лилия — тоже моё имя. Тюльпан. Нарцисс. Астра и незабудка…»       Бесплотный бог продолжал перечислять цветы, потому человек с большими глазами очень смутился.       «Это всё мои имена. Так меня называли люди», — закончил бог.       Когда рассвело, на цветочном поле остался бог с большим глазом.       — Эта сказка передавалась из поколения в поколение в нашей семье, — завершил дед длинный рассказ. — Я знаю, маленький засранец, что ты стащил её, но вряд ли хоть слово понял. Она записана на древнеикатийском и общем языке троллей. Что ты о ней думаешь?       — Так вот о чём там… — неуверенно сказал Калла, затягивая время, и поскрёб щеку. — Я думал, там о Бездне. Но это… это не похоже вообще на сказку.       Ему не хотелось показаться глупым и провалить испытание, но, должно быть, в дедовых глазах выглядел именно так. Калла не знал, что подумать. Наверное, то, что расстроен?.. Вместо увлекательной истории про Бездну — дурацкая сказка со странным посылом! К тому же он ни разу не видел цветы, которые перечислил бог.       Дед ухмыльнулся, поставил чашу на стол и, сцепив пальцы в замок, уткнулся в них носом.       — И я так подумал, — произнёс он, сосредоточенно и напряжённо глядя в окно. — Я сидел в кругу братьев и сестёр, слушал эту сказку и не понимал: почему дед рассказывает нам её? Среди легенд о подвигах Кохари, о храбрости Короля-мага, об ужасных шуримцах… и вот — она! Сказка о цветах. Чем дольше я о ней думал, тем сильнее она меня пленила. Мне было настолько любопытно, что я не спал ночами. Однажды я всё-таки решился и спросил деда… Вот так же, как и ты сейчас, я сел перед ним и заглянул в глаза. Я спросил у него: эта сказка очень странная, что она значит?       — И что же он ответил?       Дед улыбнулся и, громко кашлянув, ответил:       — Он посмеялся над моим вопросом и сказал: не она странная, ты странный, мальчик. Не все сказки должны быть о войне, доблести и победе добра над злом. Должны быть и те, что радуют сердце и дарят надежду.       Не очень-то она и радостная, мимолётно подумал Калла.       — «Я знаю, — говорил он, — почему тебя так смущает эта сказка. Дело в цветах, верно? Ребёнком я тоже удивлялся. Ответ оказался проще некуда: давным-давно наши предки много путешествовали по земле и видели немало цветов». А потом, видимо, сильно повздорили и разбежались, — дед расхохотался. — Иначе как объяснить то, что наши далёкие и не самые умные братья и сёстры живут во Фрельйорде, а мы — в Икатии, на противоположном от них крае мира?       Неужели у сказки и правда настолько скучное объяснение? Калле совсем не верилось. Или это ещё не всё? Не просто же так дед называл детей цветочными именами?       — Мне не понравился такой ответ, — сказал тот спустя время. Он уже довольно много выпил и обычно после второй чаши засыпал, но глаза смотрели как никогда ясно. — Этот ответ звучал так, словно дед хотел убедить меня, и я, стыдно признаться, поверил. Однако смысл сказки до меня так и не дошёл. Его как будто не было… и как будто был, вот только скрытый. Я ломал голову и так и этак. Я думал: а что, если прочитать верх ногами или сложить первые буквы слов? Нет, не вышло. Я пробовал и пробовал, по-всякому. Ничего не получалось. Сказка словно смеялась надо мной и бросала вызов: реши меня, разгадай меня! Тогда я предположил, что подсказка кроется в самой сказке. Возможно, где-то в мире существует такое место… сад, где цветут цветы и живёт тот самый бог?       — Если оно существует, то, очевидно, на севере. — Калла почесал голову. Слово за слово деду всё же удалось увлечь его.       — Угу, и я так же подумал. Я подумал: ответ найдётся там, но как мне добраться туда, восьмилетнему ребёнку? Знаешь, что я сделал?       Калла удивлённо раскрыл глаза. К чему дед клонил?       — Что? Неужели ты и правда?.. Да не может такого быть!       Дед рассмеялся.       — Конечно, ведь я смирился! Это всё, что мне оставалось делать. Я собрался в путь, но за мной увязались все братья и сёстры. Я проклинал их! Такую ораву детей не заметил бы только слепой. Отец высек меня, а потом неделю гонял вниз по склону и обратно. Клянусь, я чуть не умер! Ужасная пытка! — Он смеялся и смеялся, а потом резко посерьёзнел и огладил подбородок. — Ты ведь не думаешь, что на этом всё закончилось?       Калла покачал головой.       — Я рос. Рано возмужал, рано стал главой семейства. Обычное дело для старших сыновей, но я подумать не мог, что это случится так скоро. Мне исполнилось пятнадцать, когда отец умер прямо вслед за дедом и оставил на меня всех своих бестолковых жён и малолетних детей. Я ненавидел их. И презирал себя. Они так смотрели на меня… жадно и жалобно. Все от меня чего-то хотели… мужского внимания, братской любви, отцовского наставления. А я ничего не мог дать им. Я просто был ребёнком, который влюбился в сказку. Ты ведь понимаешь меня, Калла?.. Ты хорошо понимаешь меня?       Калле стало неуютно под давящим взглядом, становившимся больнее и больнее с каждым словом, и ему срочно захотелось справить нужду. Но дед разве отпустил бы? Ведь яснее некуда, что это всего лишь предлог.       — Ты бы… ты бы осудил меня за то, что я сделаю дальше? Нет. Не-е-ет… Спрошу по-другому. Если бы твой брат поступил так же, ты бы осудил его?       Этот вопрос завёл Каллу в тупик. Сначала ему подумалось, что он не понял, о чём говорит дед, но это было не так. Ему не хотелось понимать. Дед бросил всё не потому, что ненавидел; он ушёл вслед за мечтой. Разве это плохо? У Магнолия же нет ни великой цели, ни достаточной решимости. Поэтому заданный вопрос бессмыслен. И всё же…       — Нет, не осудил бы.       …Калла солгал.       Деда, видимо, устроил такой ответ, и он вернулся к рассказу:       — Целый год я размышлял об этом и наконец решился. Глубокой ночью, за день до совершеннолетия, когда полноправно бы возглавил весь народ, я собрал свои пожитки, переступил порог и… — он хлопнул по подлокотникам, — оставил дом позади. В тот миг целый мир открылся передо мной. Я был одинок в огромном, незнакомом мире и волен идти куда захочу. Иногда я останавливался и ревел, как пятилетний засранец, потому что было страшно и очень хотелось вернуться. Но я шёл и шёл днями и ночами напролёт. Я шёл вперёд и верил, как тот самый человек с большими глазами, что однажды найду счастье.       Дед зажмурился, будто пытался скрыть слёзы. То, что описывал он, звучало ужасно знакомо. Хоть Калла путешествовал не так далеко, до пролома и обратно, его преследовало то же чувство, когда сворачивал с тропы. Сумел бы он когда-нибудь так вот уйти и не испугаться?       — Вернуться никогда не поздно. Но идти вперёд, не оборачиваясь, не каждый сможет. Для этого нужна огромная смелость. И невероятное упорство. — Дед открыл глаза, и вокруг них образовались морщинки. — Наверняка ты посчитаешь меня старым дурнем, но я потратил десятки лет изучая цветы. Ох, как я был отчаян и безрассуден! Подумать только — потомок троллей-магов спустился с гор, чтобы найти выдуманный сад из сказки! Не это ли волшебство? Или обычная глупость? А, может, и то, и другое? Я побывал там, куда не ступал ни один икатиец. Какую интересную жизнь я прожил, но когда вспоминаю о ней, мне совсем не верится, что тем юношей был я… Словно мне приснилось, и скоро я открою глаза в своей кровати. В день, когда мне исполнится шестнадцать.       Дед выглядел и счастливым, и подавленным, как Магнолий когда засунул рыбе палец в рот, а та его укусила.       — Ты ведь, конечно же, захочешь, чтобы я рассказал тебе что-нибудь ещё? Вижу по глазам, что хочешь. А ну-ка, дай сюда коробку, хочу посмотреть.       Калла помедлил, но передал её. Дед откинул крышку и заглянул внутрь.       — Вот это да, сколько у тебя тут всякого. Целое полчище тараканов.       Затем он достал жука и пока вертел того в руке, из коробки вылетела муха.       — Знаешь, я был очень похож на него, — сказал дед задумчиво. — Так же махал лапками, когда пытался не утонуть. Я думал, что всех умнее и обману пилтоверцев. Они не пропустили меня в город. Наверное, посчитали шуримским пьяницей… А я — вот незадача! — не умел плавать. Меня спас заунский юноша. Кажется, он был постарше меня… Трудно сказать, трудно. С него ростом наши десятилетки. Юноша был довольно страшным, даже жутким. Я тоже был не красавец, а белокожие люди и вовсе глядели на меня как на урода. Всё-таки… сколько бы мы не рожали детей от шуримцев, троллиную кровь так просто не вымыть. Конечно, мы утратили способности к магии, и у нас стало по пять пальцев. Однако наши размеры, серая кожа, большие крючковатые носы, клыки… — дед приподнял пальцем губу, показывая зубы, — всё это выдаёт нашу истинную природу. И по глазам того юноши я сразу понял: он знал, что я не обычный человек. Если бы я родился не полутроллем…       Калла вдруг представил, что когда Магнолий вырастет, то станет очень-очень большим и у него будет очень-очень большой член. Затем вообразил обычную человеческую женщину ростом брату по пояс. Кончала бы она каждое мгновение просто от того, что такой огромный член находится в ней? Или, быть может, кричала бы, рыдая от боли и ужаса, разрываемая изнутри? А потом… а потом…       Калла поморгал, отгоняя видение. Человеческие тела невероятно гадкие, но когда мужчина входит в женщину — это так омерзительно-прекрасно. Думая об этом, Калла всякий раз приходил в странный, необъяснимый ужас. Словно то, за чем пару лет назад они с братом застали мать, деда и Раджипа, было не вполне обычным совокуплением, а запретным знанием. Однако самым кошмарным казалось то, как на это отвечало тело.       Калла обвёл дедову спальню взглядом, чтобы окончательно отвлечься, и остановился на шёлковой ткани, окрашенной в сиреневое, на которой изображался один из Кохари, подчинивший силу Бездны. Вышитый воин стоял расставив ноги и подняв руки с изогнутым, похожим на скрученную многоножку оружием. Этот рисунок Калла всегда считал нелепым. Бездну вряд ли можно подчинить, думал он. А вот направить… прямо как цепочку муравьёв. Калла покрутил головой, поморгал и вслушался в дедов рассказ:       — …мы общались на пальцах и тем не менее понимали друг друга. Со стороны, наверное, выглядело очень забавно, когда я пытался объяснить ему, что ищу. — Дед грустно усмехнулся, заталкивая свободной рукой повылазивших насекомых в коробку. — Хотел бы я знать, как сложилась его судьба… Скорее всего, он уже умер. Люди столько не живут. А я даже не знал его имени… Уродливый юноша с большими кругами под глазами и трёхлапой лягушкой в руках — вот и всё, что я о нём знаю.       Дед положил жука к остальным и громко захлопнул крышку.       — Я не хотел прощаться с ним, но задерживаться больше не мог. Однажды ночью мне удалось выкрасть лодку. И тогда я вновь остался один. Волны несли меня неизвестно куда, и я надеялся, что скоро увижу берег. Путешествие до Ноксианской империи, к которой меня, в конце концов, прибило, выдалось тяжелее, чем пересечение шуримских земель. — Дед глубоко вдохнул и коснулся пальцами губ. — До сих пор иногда просыпаюсь оттого, что меня укачивает… Хотя, конечно, когда я возвращался тем же путём спустя сорок лет…       — Чего? — Калла приподнял бровь. — Сорок лет? Ты изучал цветы сорок лет?! Да ну нет! Вот в такое я ни за что не поверю! Это же какая-то глупость!       Дед помолчал, странно улыбаясь, и побарабанил длинными пальцами по коробке.       — Честное слово, всё так и было! Год-два я ходил туда-сюда, от поселения к поселению. Я не знал языка, поэтому общение с местными у меня, мягко говоря, не задалось… Почему-то им очень не нравилось, когда я рассматривал высаженные цветы под окнами. Они прогоняли меня и закидывали камнями. Я не понимал: для чего же нужны цветы, если на них нельзя смотреть? Для кого они цветут? В чём смысл их короткой жизни? Я много думал над этими вопросами, и меня не покидало чувство, что я что-то упускаю. Что-то очень-очень важное…       Я наблюдал за тем, с какой целью люди выращивают цветы. Самые красивые они дарили женщинам, а остальные несли в дом или на могилы предков.       — Могилы предков? Что такое могилы?       — Могила — это место, где покоится тело умершего. Как урна, в которую шуримцы засыпают прах родных, сожжённых на ритуальном костре. Ноксианцы же и демасийцы закапывают своих мёртвых в землю.       Дрожь пробежала по коже. Отец рассказывал, что после смерти люди и животные несут не меньшую опасность, чем при жизни. Особенно когда гниют. Ноксус и Демасия издавна враждуют, и сложно представить, сколько могил пришлось закопать. Бескрайние просторы, усеянные смертью. Земли, пропитанные болезнями и ядом. Если бы из мёртвых росли цветы, это были бы самые ужасные цветы на свете.       — Но зачем?.. — выговорил Калла. — Нет никакого смысла. Разве они не знают, что тела разлагаются, а их поедают черви? Или верят, что случится чудо и мертвецы внезапно оживут?       Дед хрипло рассмеялся, приставив кулак ко рту.       — Конечно, знают, но таковы обычаи. Тебе это может показаться странным, а для них — важная часть обряда. Ты только вопросы такие не задавай им, если однажды повстречаешь, иначе навлечёшь беду. Однако я всё-таки надеюсь, что такой случай тебе не подвернётся… Это очень опасные земли.       — Неужели опаснее Чумных джунглей? — удивился Калла.       Если с восточной стороны взобраться повыше в гору, оттуда открывался вид на Чумные джунгли. Как бы разделяя тонкой полосой Икатию и племена вастайев, они разрослись по другому берегу узкого пролива. Даже с такого расстояния Калла замечал, как под ними темнели воды. Огромные листья ядовитого плюща, оплётшего засохшие деревья, стелились по земле, а соразмерные бутоны тут и там алели на солнце комариными укусами. Охотники не решались заходить туда. Среди них ходило поверье, что не болезнь поразила джунгли, а колдовство или ужасное проклятье. Они считали, что побеги вместе и отдельно — единое существо, и называли его Зайрой.       — Для тебя — опаснее. И для любого, кто не родился там. Пускай Демасия и Ноксус не лежат во льдах, зимы в них не менее холодные, а летом льют сильные дожди. В тех местах, где бывал я, люди неприветливы. Почва там жёсткая, неплодородная. Везде, куда ни глянь, сплошной мрачный лес. Высокие остроконечные деревья с тёмной корой и игольчатой листвой. И болота. Много, очень много болот.       Калла представил, как в лёгком доспехе и с пожитками за плечами брёл во тьму, прямиком вглубь леса. Древние стволы тянулись к серому, как его кожа, небу и пронзали тучи где-то высоко-высоко. На целые лиги вокруг, в проёмах между деревьями — ничего и никого, кроме сгустившегося мрака. Непривычную тишину, нависшую над землёй, нарушал только хруст иголок. Казалось, пройди немного — и круг тьмы, полностью сомкнувшись, надвинется волной. Шаг. Ещё шаг. И ещё. Как вдруг земля просела, а нога по щиколотку погрузилась в тёмно-зелёную жижу.       — А однажды… я чуть не умер там, на тех болотах… Была осень, и у меня кончились припасы. Я изголодал, вымотался и не смотрел по сторонам, когда меня заметил ноксианский патруль. Я бежал через лес от них. Они не отставали, будто и впрямь надеялись догнать тролля, но вскоре отвязались. А я всё бежал и бежал, пока не выскочил к оврагу. То, что открылось мне на его краю… словно было не взаправду. Будто сон… кошмар откуда-то из детства.       Весь овраг, все склоны, дно побагровели как от крови. Где-то рядом заканчивались земли Ноксуса и начиналась Демасия. Много-много людей погибло здесь в жестоких и бессмысленных боях. А этот длинный овраг точно и был той символичной границей. Однако то, что я принял за кровь, оказалось ягодами. Я давным-давно не наслаждался пищей. Мой живот был пуст. Мои ноги еле двигались. В моей голове… в моей голове засела лишь одна мысль… Я же полутролль, и яду так просто меня не взять. Я бросился вниз по склону, но когда достиг дна и вбежал в кусты… земля разверглась подо мной, и я шлёпнулся в болото.       Дедовы слова рисовали в голове завораживающие образы. Отчаянно, жестоко и безжалостно люди рубили друг друга. «Скрип-скрип!» — они стискивали зубы от невыносимой боли. «Тук-тук!» — сталкивались копья и щиты. «Щёлк-щёлк!» — пронзали мечи броню. «Хрусть-хрусть!» — ломались кости. Истекая кровью, люди заваливались набок и падали в болото. И умирали, умирали, умирали. Слой за слоем — холодные руки и застывшие глаза. Одна огромная могила под гнилой водой.       Калла улыбнулся.       — Не стану скрывать, что ужасно испугался и десять раз попрощался с жизнью, — медленно продолжал дед, потирая пальцами коробку. — Как бы ни пытался, у меня не получалось выбраться. Только о дно упрусь ногами, а оно уползает от меня. Только схвачусь за стебли, а они гнутся и уходят под воду. Как же так, думал я уже по грудь в трясине. Сколько раз меня преследовала смерть, и сколько — я от неё сбегал! Неужели так глупо умереть — вот она, моя судьба? Однако есть одна простая истина. Эта истина кроется в том, что тот выживет, кто хочет жить.       Дед замолчал, замер и не моргая уставился вбок. Его лицо расслабилось, будто он рассказывал вовсе не про ужасный случай в жизни. Калле подумалось, не заснул ли тот, но спустя несколько мгновений дед заговорил снова:       — Обычная и скучная жизнь… так похожа на болото. Однако прежде чем выбраться, неплохо бы сначала оглядеться. Чтобы понять, что никто не поможет и не подтолкнёт тебя. Потому что в болоте нет течения. Вот что, Калла, я скажу тебе: сопротивляться — тоже не выход. Знаешь, почему?       — Почему?       — Потому что лишь увязнешь крепче. Если начнёшь сопротивляться, никаких сил ведь не останется, чтобы двигаться вперёд.       Калла совсем потерял суть дедова рассказа. Ещё недавно тот говорил о приключениях, трудностях и болоте, а теперь… о столь сложных вещах, что голова кипела. Дед никогда не рассказывал ничего просто так. И редко объяснял, что закладывал в слова. А Калле совсем не нравилось думать о том, что он не понимал или воочию не видел.       — Это и есть путь превозмогания. Он открылся мне в болоте, за миг до гибели. — Дедов голос полнился гордостью и самолюбием. Взгляд был твёрд, а возникшая на губах улыбка — широка и ликующа. Солнце играло бликами на дорожках от слёз. — Возможно, сейчас тебе будет нелегко осознать всю важность моих слов, но ничего. Просто запомни их.       Ничего я запоминать не стану, подумал Калла, сложив руки на груди. Нравоучения, нравоучения, сплошные нравоучения! Как же надоели! Любой разговор, любая сказка, любой рассказ сводился к ним!       — Ну-ну, не строй такое страдальческое лицо. Помнишь, что гласит четвёртый закон?       Калла помолчал, а затем, почти сползши на пол, пробормотал:       — Сила — это жертва, ставшая видимой. Я знаю. Ну и что с того?       — Подумай, но не спеши. Подумай хорошенько. Смысл приходит каждому в своё время.       Калла фыркнул.       — Неужели Магнолий тоже думал над этой глупостью?       — Конечно. Он справился за час.       — За час?! — Калла встрепенулся и обратно сел.       Опять, опять брат лучше! Почему ему всё так легко даётся, хотя он ничего не делал? Конечно, ещё есть время, но так мало… Сила — это жертва, ставшая видимой. Что бы значил этот дурацкий закон из не менее дурацкого свода правил?       Сколько бы Калла ни собирался с мыслями, они снова и снова приводили к одному и тому же выводу: Магнолий сильнее, умнее, лучше. Грудь налилась тяжестью. Упёршись локтями в колени, Калла уронил голову на руки, отвернулся и невольно загляделся на цветастые занавеси на входе. Их края подрагивали от сквозняка и слегка подметали пол. Когда ему было шесть, он любил обхватывать их руками и ногами, отталкиваться от косяка и раскачиваться. Дед всегда ругался, но Каллу это не заботило. Ему было просто весело. Однако с каждым годом тот нагружал его всё больше и больше вопросами, на которые Калла не знал ответов. Неужели вся жизнь так и пройдёт — в одних лишь поисках? Тролли живут по двести-триста лет, а некоторые — и все пятьсот. От этой мысли Калле захотелось спать. Неужели в нём не найдётся ничего, в чём он был бы не хуже брата?       — Я понял, что такое сила, в двадцать, Магнолий — в десять, а кто-то не поймёт никогда, потому что незачем. Каждый проживает жизнь по-своему, но важнее всего то, как проживёшь её ты, — сказал дед и, помедлив, добавил: — Сегодня я разговариваю с тобой как со взрослым и отныне разговаривать буду так. Обычно никому из своих детей я не рассказывал настолько рано то, что вам. Меня обеспокоило то, что ты сказал сегодня, и всё, что говоришь другим. Когда-нибудь, уверен, перед тобой встанет очень непростой выбор. Быть может, опыт моей жизни поможет его сделать. — Он помолчал, а затем неожиданно хохотнул: — Ах да, ещё хорошенько запомни: никогда не бери в рот красные ягоды. Это плохо кончится!       От столь нелепого перехода Калла оторопел и приоткрыл рот.       — Ты и правда съел их?       — Ну, я упорно шёл к своей цели… — жизнеутверждающе продолжал дед, натянуто улыбаясь. Он наконец переложил коробку на стол, и Калла быстро схватил её. — Непростым путём, но всё-таки я пришёл к ней. Ягоды оказались настолько горькими, что не лезли в горло. Я прикладывал невероятные усилия, чтобы просто проглотить их. Когда наелся ими, мне наконец стало хорошо. Однако хорошо было мне недолго…       Не трудно догадаться, что случилось дальше. В подобную наивность сложно верилось, так что Калла даже удивился. Есть ягоды с болота… насколько дед отчаялся, чтобы решиться на такое?       — Не знаю, как я выжил. Одним словом — чудом. Смерть вновь прошла мимо меня. Что это — судьба или случайность? Кто знает, кто знает… Порой их так сложно отличить.       Когда я пришёл в себя, то лежал уже на мягкой подстилке под навесом, а надо мной склонилась женщина. С тёмной, как у шуримки, кожей и чёрными косами. И с ужасным шрамом на щеке. Она обтирала моё лицо влажной тряпкой. Спросонья сначала я не понял, вижу её наяву или нет. У меня… — дед замялся, видимо, подыскивая слова. — Уже около шести лет я не видел рядом с собой женщин. А для молодого мужчины это настоящая пытка, поверь мне. Поэтому первое, что я сделал, — схватился за её грудь. Ну, с моей стороны это, конечно, было невероятно грубо…       Калла невольно смутился, не до конца понимая, какой за этим скрывался смысл. Трогать женщину за грудь? Зачем? Он на миг представил, как тянется к материнской, и тут же отпрянул, скривив губы. Фу, какая мерзость!       — И как ей хватило выдержки не дать мне оплеуху? Она спокойно убрала мои руки и что-то сказала. Потом снова. «Ты меня понимаешь?» — наконец спросила она по-шуримски. Я улыбнулся, а она изумилась сильнее. «Ты не похож на шуримца, тогда кто ты?» — «Я икатийский тролль». — «Я видела одного тролля. Вот он — настоящий тролль, а ты какой-то недомерок!» Меня оскорбили её слова. Ещё никто не называл меня таким кошмарным словом! «Я икатийский тролль… полутролль, а значит — наполовину тролль! И я горжусь этим! Мы меньше собратьев с севера, но зато куда умнее!» — «У-у-у, оно и видно, — передразнила она меня. — Ты захлёбывался рвотой, когда я тебя нашла. Ягоды с болота страшно ядовиты. Я думала, что ты откинешься, а ты выжил. Наверное, лишь дурилам, как ты, настолько везёт». Она сказала это, а я лежал, смотрел на неё и думал: зачем же она помогла мне и тратит теперь время? Не проще ли дождаться смерти и обворовать? Так прямо я и спросил её. Она очень разозлилась. «Даже здесь мы должны оставаться людьми, — ответила она. — Война не закончится, пока ненависть порождает другую ненависть». Какие красивые слова, сказанные наёмным лекарем. «Почему-то только люди вспоминают, кто они, когда уже совершили зло, — сказал я ей. — Это не твоя война. Что ты тут забыла? Неужели в родных краях тебе не нашлось места?»       Дед невесело ухмыльнулся, снял рубиновое кольцо с безымянного пальца и повертел в руках.       — Она ничего не ответила, — спустя время со вздохом сказал он. — Всё было ясно и без слов. Вот и следствие войны, следствие безумного правления — нищета, разбой, работорговля и… люди, не знающие, кто они. Наверное, в последнем мы были похожи. Оба что-то искали, но так и не нашли. Именно в тот день я впервые чётко осознал: шесть лет моей жизни прошли впустую.       Позже женщина принесла воды, а я так разволновался, что половину пролил на себя. Она назвалась Каранфой. Ей было около… около тридцати по человеческим меркам. Вместе с десятком других дезертиров она скрывалась вблизи болот. На самом деле мне помогла она по иной причине — им нужен был кто-то сильный, с целыми глазами, ногами и руками. «Недалеко от того места, где ты лежал, — говорила она, — есть ещё болота. Это дурные топи. Проклятые. Сюда никто не суётся ни с той, ни с другой стороны. Я слышала, здесь немало потонуло. А ещё — что по ночам, на поверхности воды можно разглядеть призрачные лица, которые зовут на помощь. Думаю, это просто сказка. Но пусть уж будет так, потому что мёртвые защищают нас». Просто сказка… просто ещё одна странная сказка, подумал я тогда. Каранфа заметила мои размышления, и тогда я поделился с ней, что искал на севере. Я пересказал ей свою сказку. «Сомневаюсь, что это место где-то есть на свете, — сказала она мне сочувственно. — Здесь нет никаких заброшенных садов и тем более богов. А кроме цветов болотной травы, ничего другого я давно не видела». — «Это те, из которых красные ягоды?» — «Да, точно. Болотная трава цветёт в начале лета. Не вздумай вдыхать запах её цветов: они красивые, но пахнут самой смертью. Хотя, слышала, некоторым знатным ноксианцам удалось облагородить их, чтобы выращивать у семейных склепов».       Калла вновь задумался над сказкой о человеке и бесплотном боге. Кажется, вот-вот дед подойдёт к разгадке? Но почему такое чувство, что она… совсем не та, какую ожидать бы стоило?       — Так я и узнал, куда попал. Шесть лет… целых шесть лет я бродил по миру. Искал не пойми что и не пойми где. Я измотался и сильно истощал. Впервые за столько времени мне захотелось… пожить обычной и скучной жизнью. Вспомнились братья и сёстры, я ведь давно их не видел. Горы. Палящее солнце… Солнце, представь себе, на севере совсем другое. Мне захотелось вернуться, но… зачем? Куда? Кто меня примет обратно? К тому же я не нашёл сад… Поэтому и остался рядом с Каранфой.       На несколько мгновений дед снова задумался, нахмурив лоб. Слёзы уже высохли на его щеках, однако приподнятые брови и опущенные губы выражали полную беспомощность.       — Обычная жизнь на то и скучная, что о ней особо нечего говорить. Конечно, нам жилось непросто, но я не жаловался. Однако, кое-что всё-таки открылось мне за те тридцать лет. То, что я узнал, повергло меня в необъяснимый ужас… и лишь сильнее подогрело любопытство.       Это случилось на двадцатый год, как я примкнул к дезертирам, за пару лет до смерти Каранфы. Как-то раз к нам забрёл ноксианский пехотинец с белокурой бледнокожей девочкой на руках. Он быстро признался: так вот и так, убил родителей прямо на глазах ребёнка, перепугался и устыдился. Девочка же не отвечала ни на один вопрос. Она понимала нас, но просто молчала. Оно и понятно… Увидев то, что она, не каждый бы остался в рассудке. Тщетно мы пытались её разговорить и сошлись на том, что не станем спешить.       Часто перед сном я рассказывал сказки двум ребяткам из нашей небольшой общины, потому стал звать и девочку. Рассказывал всё то, что когда-то слышал от деда, а также о своих путешествиях. Я уже совсем позабыл про сказку о цветах и о том, что искал сад, а тут вдруг вспомнил. Я спросил у детей, что они думают о ней, однако ни один толком не ответил. Более того… они сильно перепугались. Это удивило меня. Как же так, думал я. Неужели я тоже испугался, когда в первый раз услышал? Тогда я спросил у детей, что их напугало. «Я бы ни за что не отдал часть своего тела! Даже глаз! — сказал один. — Это же так больно!» — «Бог обманул человека, — сказал другой, — и съел его!» — «Если он съел его, — указал я, — то почему оставил себе лишь один глаз?» Дети не ответили. Девочка тоже молчала. Я лёг спать расстроенным, потому что… ну, поверил, что дети как-то мне помогут? Да, довольно глупо. Мне было сорок, и я не сомневался, что возраст и пережитый опыт не дают взглянуть на сказку как раньше в детстве.       Я проснулся ранним утром от того, что девочка сидела возле меня и тыкала палкой в плечо. Она выглядела уставшей и постоянно зевала, но глаза её блестели от восторга. «Я знаю, дяденька Ярим. Я знаю, где находится это место!» — громко прошептала она. У меня, честное слово, в тот миг сердце пропустило удар — от того, что она заговорила, и от того, что сказала. Я подумал, что мне это снится или я, быть может, не то услышал… а потом она повторила опять. «Ты знаешь?.. — сказал я. — Ты там жила?» — «Нет, — хихикнула она. — Вовсе нет. Вы огромный дурачок, дяденька Ярим! Разве вы до сих пор не поняли?» — «Не понял что?» Она широко улыбнулась и приставила палец к виску. «Это место — в голове». — «В твоей голове?» — «В моей. И в вашей. Оно придумано».       Калла приподнял уголок рта. Какая-то девчонка оказалась сообразительней деда. Конечно же, оно выдумано. Это сказка, а в сказках не бывает ничего настоящего. Они несут посыл, которому учат следовать.       — Я слушал её и не понимал, — продолжал дед после недолгого молчания, — серьёзно она говорила или нет. «Придумано? — переспросил я. — Хочешь сказать, его не существует?» — «Его нет, но оно есть там, где ничего нет». — «Значит, я как последний дурак прошёл немыслимый путь от Икатии до Демасии, чтобы просто поглядеть на цветы?» — «Причём тут цветы? В сказке нет ни слова о цветах». — «Ну как же нет? — возразил я. Я был на грани, потому что мой мир рушился. — А как же роза, лилия там, тюльпан и всё прочее?» — «Это не цветы, дяденька Ярим. Это имена».       Калла сглотнул. Теперь всё, о чём раньше спрашивал и молчал, стало постепенно проясняться.       — Я не мог поверить… — медленно сказал дед, а его руки так крепко обхватили подлокотники, что вены сильнее проступили. Однако от Каллы не укрылось, как у того подрагивали ноги, словно он хотел вскочить и быстро пройтись по спальне. — Неужели всё это время я… ошибался? «Расскажи, что ещё думаешь?» — «Ну… думаю, его настоящее имя — ни одно из тех, что он назвал, — ответила девочка. — Люди так прозвали его, потому что никогда не видели. Вот и подумали, что с ними говорит цветок. Но это не цветок, дяденька Ярим. Это…»       — Слепое насекомое, — закончил Калла, и у него перехватило дыхание от такой догадки.       — Почему ты так решил? — Дед взглянул на него, слегка скалясь.       — Потому что… он же не видел человека, но понял, кто перед ним. — Калла дотронулся до подбородка и призадумался, подбирая подходящий пример. — Ты когда-нибудь наблюдал за муравьями? Они ползают по столу, когда там лежит еда. Они ползают и трогают усиками всё, чего коснутся. Они ведь не делают это просто так. Я думаю, человек из сказки даже не знал о том, что его изучают, пока он шёл по саду. Насекомые бывают настолько маленькими, что их трудно заметить.       Дед помолчал, поигрывая пальцами.       — «Бог-насекомое. — Да, это то, что сказала она, но объяснила по-другому: — Не бог-зверь, не бог-человек и не бог-рыба. Бог-насекомое, потому что цветы привлекают насекомых». Сначала я не знал, что об этом думать. Я спрашивал себя: если это толкование верно, то какой смысл несёт сказка?       Наконец, опёршись на руки, он резко встал и хрустнул костями. Красный халат немного съехал, приоткрыв вид на худое плечо с извилистой татуировкой. Дед покачнулся, подошёл к окну и прислонил к нему ладони.       — Знаешь, Калла, мы так много всего не видим нашими слабыми глазами, — сказал он, зачарованно смотря в стекло. — Так много, что не замечаем очевидного. Мой отец был проповедником и всегда ходил с увесистой книгой в руках, которой бил меня, если я пренебрегал нашей верой. Мы верили в то, что Шурима спасёт нас. Именно при моём отце мы стали больше торговать с шуримцами, женить на них наших детей и отправлять жить в пустыню. «Горы — не место для слабых. Опасности подстерегают на каждом шагу. В пустыне проще выжить», — так пояснял отец собственные взгляды. Но на самом деле… он до ужаса боялся Бездну. Он внушал нам: Шурима — наш спаситель, Шурима победила однажды и победит снова. Однако сколько бы я ни бывал в Шуриме, ни разу не видел прославленных Вознесённых. Так куда пропали те, кто победил в войне? Почему безднорождённые никуда не делись, а их самка поселилась в Сай Калик и расплодилась? — Дед тихо посмеялся, отошёл от окна и повернулся к Калле. — Сила — это жертва, ставшая видимой. Чем больше сила, тем больше жертва. Однажды Икатия уже заплатила огромную цену в многие-многие тысячи жизней, чтобы получить помощь Бездны. И Бездна помогла. Бездна спасёт нас опять, вот как я думаю. Девочка предположила, что бог из сказки — насекомое, и тогда я всё понял. Я понял смысл сказки. И не ошибся. Цветы действительно привлекают насекомых.

***

      Калла глядел в темноту, вспоминая о словах деда. Он не видел Магнолия, однако знал, что тот смотрит на него и ждёт ответ. Но Калле больше нечего было сказать. Да и не особо-то хотелось мириться с ним. Они просто молчали, пока тоскливое завывание ветра эхом отражалось от скал. Спокойные днём, ночью горы превращались в огромное чудовище, которое то ревело, то протяжно стонало.       Когда с востока вновь подуло пронизывающим холодом, Калла вздрогнул и наконец отвлёкся от воспоминаний и пустых мыслей. Он осторожно дотронулся до носа и ощупал его. Не сломан. Всё не так уж плохо. Похоже, упал на руки, поэтому удар лицом значительно смягчился. Сосредоточившись, Калла приподнял кончик носа. Затем слегка надавил и стал вправлять, вращая в разные стороны. Боль вспыхнула резко, но не сильно, и он остановился лишь на мгновение.       А потом на плечи упал тяжёлый край нагретого халата.       — Я не верю, что ты правда хочешь остаться один. Думаю, ты просто убеждаешь себя в этом, — придвинувшись, первым заговорил Магнолий. — Ты сказал, что счастлив видеть меня… хотя и в полубреду. Мне… мне приятно такое слышать. Это первый раз, когда ты говоришь что-то настолько искреннее.       Калла громко вздохнул, скомкал в руках ткань и прижал к себе:       — Не говори глупостей. Ты придаёшь словам слишком большое значение, брат. Слишком большое.       — Возможно. Но я уверен: ты был искренен…       И снова между ними опустилась тишина, более неловкая, чем прежде. Калла изо всех сил куснул себя за палец, дёрнул ногой, чтобы отвлечься на боль, и ничего не почувствовал. Зарастить раны, кости или органы — не так уж сложно, однако целые конечности, да так, чтобы они не отнимались… Похоже, нужно больше времени, много пищи и отдыха.       Магнолий сглотнул и сказал тише:       — Я правда так сильно задел тебя? Ты действительно готов… всё бросить?       От него, от его голоса и слов исходил страх, подобного которому Калла ещё не знал. Нечто глубже обычной боязни смерти или утраты близкого. Почему Магнолий за него цепляется? Такой жалкий. Такой слабый. Такой зависимый… Сегодня он поступил смело, но опрометчиво, и, видно, растерялся, когда свалил. Свобода кружит голову, однако вскоре опьянение проходит, и человек встречается с незнанием. А неизвестность порой страшнее привычной боли.       — Молчишь? Почему… почему молчишь? — продолжал Магнолий дрожащим голосом. — Обычно ты так много говоришь, а сейчас… Ответь! Прошу, просто ответь мне, только честно! Ты бы отказался от меня? Ты бы продал меня Кумару? Ты бы…       Калла усмехнулся. Затем обратил к нему лицо, поднял руку и запустил пальцы в мягкие волосы, обхватив сзади его голову. Повернул к себе и притянул так, что лбы соприкоснулись.       — Ну и дурачок! Наивный перепуганный братишка! Ты же мой. Только я решаю, что делать с твоей жизнью. Только я, слышишь? Никто не смеет указывать мне, как распоряжаться тем, что принадлежит мне. Никто. Я бы отдал за тебя жизнь… а ты отдашь за меня. Когда один из нас вот-вот умрёт.       Магнолий пошевелился, подтянул ноги ближе и обнял их.       — Вот-вот умрёт?.. О чём ты говоришь? Я совсем ничего не понимаю. Зачем нам умирать? Зачем вообще кому-то умирать? У тебя есть враг? И ты хочешь его убить?       — Нет. Нет у меня врага, кроме самого себя, — хихикнул Калла и продолжил серьёзнее: — Но если такой появится… я хочу, чтобы ты знал, что делать. Мы ведь братья, верно?       — Да, конечно.       — Ты останешься со мной до самого конца?       — Да.       — Ты пожертвуешь собой ради меня?       — Д-да.       — А тогда почему ты оставил меня одного сегодня? Бросил так же, как сделала мать. Как сделал отец. Почему? Если бы вспомнил обо мне немного позже — я бы, возможно, умер. Тебе было бы грустно? Я знаю, ты бы расстроился. Тогда почему?       — Прости… прости меня… — захныкал Магнолий. — Я обиделся. И испугался. Я боялся, что для тебя ничего не значу… или, хуже, просто предмет! Просто что-то обменное!       Сломался. Очень хорошо. Калла криво улыбнулся и обнял его. Магнолий сгрёб в ответ и уткнулся в плечо.       — Не бойся. И не надо этих пустых слов, — пробормотал Калла. — Я думаю, ты поступил правильно, но слишком быстро сдался.       — Правильно? Но, Калла, разве… — Брат замолчал на несколько мгновений. — Меня не покидало плохое предчувствие. И, если честно, оно постоянно преследует меня, когда тебя нет рядом. Настолько плохое, что с ним невыносимо жить! Старшие братья должны заботиться о младших, так говорит дед. Как бы ты ни злился, как-то сказал он, злость пройдёт. И обида тоже. И ненависть. А воспоминания о том, как младший нуждался в помощи, останутся… — Магнолий выдохнул и сжал Каллу крепче. — Рано или поздно одному из нас пришлось бы перешагнуть гордость. Ты бы, я знаю, никогда так не поступил. Поэтому я решил, что это сделаю я.       Калла сглотнул.       — Сделаешь… ты? Что сделаешь ты? — лишь произнёс он.       Брат сказал удивительные и обидные слова. Внутри всё напряглось, и стало тяжело дышать. Отчего чувствует себя таким униженным, хотя слабость проявил Магнолий? Подобное уже испытывал… с Мальзахаром. Это чувство не понравилось ещё в первый раз.       Быть может, Магнолий хотел сказать совсем другое? Ведь перешагнуть гордость — значит перестать уважать себя. Забыть об убеждениях и прочем. Зачем брату поступать так?       — Я просто понял, что погорячился, — ответил тот. — Мне несложно, правда. Ради тебя мне… мне совсем несложно преодолеть страх или обиду, или что угодно. Как бы порой ты меня ни раздражал, без тебя я чувствую себя безруким.       Его объятья согревали, как и всегда в такие холодные ночи, но Калле вдруг подумалось, что он недостоин их и того тепла, что они дарили. Хотелось вырваться и убежать во тьму. Далеко-далеко. Глубоко вниз. Как он всегда и делал, когда сталкивался со страхом.       Преодолеть страх или обиду… или что угодно… Отступив назад, брат будто шагнул вперёд. Проявив слабость, показал силу. У него получилось отбросить чувства. Даже он сильнее. И Мальзахар сильнее. Любой сильнее.       — Как? — с трудом выговорил Калла, сглатывая слёзы беспомощности, подступившие к горлу. — Как ты это сделал?       Но Магнолий, видимо, не понял.       — Как ты подавил настолько сильные чувства?       Тот заговорил не сразу.       — Я не подавил их, Калла. И никогда не делал так. Я просто… принимаю их. Вот и всё. Вместо того чтобы сопротивляться, я пытаюсь понять их. Я могу поддаться чувствам, а могу остановиться и подумать, как с ними справиться, даже если иногда очень трудно.       Калла глубоко задумался и переплёл пальцы на спине брата. Принятие… то, о чём говорил и дед. Звучало не так уж сложно, однако как его достичь? Калла всегда гордился тем, как переносил боль и трудности, не дрогнув, и ненавидел себя, когда проявлял слабость. Но Магнолий… Признав несовершенство, он стал сильнее.       — Я всегда сомневаюсь, понимаешь? В себе, в своих чувствах, мыслях… — продолжал брат понуро. — Я постоянно не знаю, как мне поступить, и задаюсь вопросами. Ну, например, стоило мне на самом деле злиться? Или бояться? А что, если и то, и другое совершенно бессмысленно? Ведь не всегда всё плохо. Бывает и хорошо. И хорошего достаточно, чтобы не поддаваться плохим чувствам.       — Ты задавал вопросы — вот что ты делал, — подытожил Калла. — Ставил чувства под сомнения и… тем самым преодолевал их. Теперь, кажется, я наконец-то понимаю…       Чтобы познать суть, надо правильно задавать вопросы. А если познаешь суть, увидишь беспристрастно мир и то, что тебя окружает. Вот чему учил Вел’Коз. Вот что он хотел, чтобы Калла усвоил из теории форм и очертаний.       — Я… понимаю…       Он представил, как расскажет Вел’Козу об этом. Возможно, тот похвалит его. И определённо скажет «Ты неплохо справился, маленький друг. Но этого недостаточно. Старайся лучше». Пряча в крепком плече возникшую улыбку, Калла сильнее обнял Магнолия.       — Пойдём домой, — наконец сказал он.