Свет иных миров

      Небо почернело, и на горы опустился мрак. Только слабый золотистый свет пробивался сквозь занавеси в жилые комнаты. Калла вытер слёзы и, опираясь на руки, неспешно сел. В голове было пусто, а по телу растеклась противная усталость, какая обычно сопровождала горячку.       С востока, протяжно свистя между скалами, налетел ветер, обжёг глаза и мокрые щёки, взлохматил волосы. Калла вздрогнул, затем крепко обнял себя. И сидел так, уткнув нос в сырой воротник, казалось, не один час. Смотрел в темноту, в глубине которой тяжело ворочалось море. Вслушивался, как далеко внизу шумели баобабы и гнулся бамбук.       Магнолий всегда возвращался. Тогда почему же теперь не вернулся? Неужели всё, на что шёл ради него, напрасно?       «Какой же ты дурак. — Калла поджал губы и сморщился. — Вот как. Вот, получается, как, — холодно думал он, а внутри всё ныло и сжималось. — Обиделся прямо как девчонка. Неужели этого достаточно, чтобы вот так… уйти? Что бы ни случилось, разве мы не перестаём быть братьями? Видимо, я тебя совсем не знал. Ну и насрать!»       Калла закрыл глаза и сжал кулаки. Глубоко вдохнул, сдерживая подступавшие слёзы.       «Ты мне не нужен. — Наконец, он улыбнулся слабой, дрожащей улыбкой. — От бесполезных вещей избавляются. А ты — просто ещё одна… Ещё один меч, которым я владел. Теперь, похоже, у меня и тебя нет».       Калла снова взглянул на звёзды. Иногда, когда сидел под открытым небом, представлял, что опять очутился на дне ямы, окружённый войдлингами, пристально наблюдавшими за ним. Однако звёзды оставались звёздами, напоминая, что чудеса не случаются лишь по одному желанию.       Магнолий не вернётся, и это то, с чем стоило смириться.       «Я ведь даже ничего не ответил Кумару, а ты без всякой на то причины обозлился на меня! Хочешь, чтобы я раскаялся? Пришёл и извинился? Да это просто глупости! Почему я должен унижаться за то, что не делал?»       «Рано или поздно все отвернутся от тебя, — словно ответом на вопрос, повторил в голове Мальзахар, а затем добавил: — Извини. Я понимаю. Я не хотел задеть тебя. Ты нуждаешься в этом».       Калла вздохнул и провёл отяжелевшими руками по лицу. Смысл Мальзахаровых слов только теперь дошёл. Тот не извинялся, нет. Он сказал это даже не затем, чтобы завоевать доверие.       «Ты прав. Но то, что предлагаешь, — это слабость. Я ни за что не стану показывать её».       Мысли путались в свисте ветра. Калла потёр ладони, приставил ко рту и выдохнул, чтобы немного согреть их. Обычно в такие вечера, когда становилось ужасно холодно, Магнолий снимал халат, накидывал ему на голову и заливался смехом. Бежевый халат с чёрной вышивкой по краям и изнутри обитый мехом был таким тёплым… и от него вечно пахло молоком. Остававшись в рубахе, брат улыбался, хотя спустя время начинал подрагивать.       Калла скривил рот и зажмурился: на душе вновь стало мучительно.       «Не надо смотреть такими глазами. Не надо улыбаться мне. Просто исчезни. Я всегда думал, что знаю тебя… Но, кажется, всё наоборот».       Как такое возможно? Они же росли вместе, никогда не расставались.       «Я и сам-то себя не знаю! Кто я? Я никто! — Калла схватился за лицо руками и впил ногти в щёки так сильно, как только мог. — Тогда с чего решил, что знаю тебя?!»       А как это — знать и не знать? Видеть, но не видеть?       «Но не видеть… — повторил Калла, невесело приподняв уголок рта. А потом похолодел, словно рухнул в горную реку перед самым рассветом, когда вода особенно ледяна. — Я смотрел на тебя! Смотрел! Но не видел! Не понимал! А ведь ты доверил мне жизнь… Нет, больше! Ты отдал мне свою мечту. Это гораздо важнее. Ты глядел на меня и восхищался. Но разве я достоин этого? Что же ты видел во мне?»       В смятении Калла поискал костыли, поднялся и поковылял к дому, однако остановился на полпути. Нельзя возвращаться. Нельзя. Вернётся — и Магнолий увидит его слабость. Лучше уж пусть презирает, чем жалеет. Поговорит с ним позже.       «Я должен научиться видеть, сколько бы времени у меня ни ушло на это. Учиться… это всё, что могу. Всё, что умею. Надеюсь, ты поймёшь, почему я не вернусь».       Калла развернулся. Если теперь ему не место дома, надо бы найти новое убежище, пока о нём не вспомнили. На глаза попался вход в охотничью пещеру, и Калла сморщился. В детстве мечтал, что однажды та станет его домом. Какой же восхитительной и интересной виделась жизнь, полная опасностей, ужаса и боли! Перед ним охотники представали героями икатийских легенд. Как Кохари, о которых рассказывал дед, — смелые, сильные и бесстрашные. Мастера оружия, мастера выживания.       Однако Калла молча наблюдал. Да какой же из него вышел бы охотник? Никакой! Порезавшись или разбив колени, он не выдерживал и захлёбывался слезами. Боль приносила ужасные страдания. Омела каждый раз смеялась над ним, когда замечала опухшие глаза, а дед качал головой и говорил: «Превозмогание — вот благодаря чему мы выжили». «Все твои чувства — лишь в голове», — добавлял он, тыча пальцем в лоб. И Калла прекращал плакать, стараясь не думать о боли. Потом, когда никто не видел, сам себе наносил раны. Учился терпеть, привыкать к тому, как отзывалось тело. Превозмочь себя значило стать уважаемым. Худой и слабый? Ну и пусть! Зато умён и ловок! Упорством возможно добиться чего захочешь. Однажды он бы непременно стал охотником.       Хорошо, что уже не станет.       «Какие же вы все… отвратительные. — Калла сощурился, не сводя глаз с проёма. — Смейтесь. Смейтесь, сколько хотите. Живите, пока живётся».       Он негромко хихикнул своим мрачным мыслям и побрёл дальше, но, достигнув спуска с первого круга, встал и задумался. Дальше — это куда? Куда ему деться? Куда спрятаться от чувств и желаний, которые будут мешать обучению?       Куда он идёт?       Калла знал, но не хотел возвращаться — в место, где потерял всё и обрёл всё. Он ведь зарёкся спускаться туда. Однако грудь распирало волнительное предчувствие, подталкивало вперёд, словно дальше его ожидала желанная встреча. Калла не стал сопротивляться. С тех самых пор ни разу не бывал там, только в кошмарных снах.       Путь плавно шёл вниз, и на одном из поворотов Калла замедлил шаг. Здесь от дороги незаметно отходила узкая тропа, пролегавшая между большими камнями. Раньше Калла часто спускался по ней к пролому, что образовался после камнепада. Большая чёрная дыра в скале вела в лабиринт пещер. Оттуда всегда тянуло холодом, а тишина внутри просто оглушала. Неплохое место, чтобы прятаться… или умереть самой глупой смертью. Детям не разрешалось приближаться к пролому, но не нашлось бы никого, кто бы запретил Калле нарушать правила.       По ночам он сбегал из дома, чтобы посмотреть, что же таится в темноте. Какой же непроглядной она казалась, но любопытство было сильнее страха. А смелости прибавляла тень, бесшумная и почти невидимая. Она тайно следовала за Каллой, явно не желая, чтобы он знал о ней, и Калла притворялся, что её не замечает.       Он облазил не счесть сколько пещер и залов с такими высокими сводами, что под давящим простором непроизвольно пригибался. Обследовал каждый угол, проход и лаз. Протискивался через самые узкие щели и обливался холодным потом, когда думал, что застрял. Но конца всё не было. Ниже и ниже, глубже и глубже; куда вели пещеры? На дне самой большой ямы жили войдлинги, и Калла думал, что дальше ничего нет. Однако пока он ждал, когда Магнолий спустится за ним, пережившим смерть, услышал снизу… голос.       Под дном ямы определённо лежало ещё одно, а сколько таких доньев предстояло достичь? Что, если им и числа-то нет?       Калла глубоко вдохнул и оглянулся. Никого. Ни единого звука. Значит, решено. Обратного пути не будет.       Дорога до пролома, опасная, нехоженая, раньше занимала чуть больше получаса. Успеет ли теперь хотя бы за полтора? Калла недолго постоял, покачиваясь и с силой вдавливая беспалые стопы в камень, а затем выронил костыли. Они упали с глухим стуком, и ему почудилось, словно с него сняли оковы.       «Даже эта боль… мне кажется. Не подведите меня. Мне нужно успеть», — обратился Калла к ногам и, притронувшись к ближайшему камню, шагнул вперёд. Он старался идти не оборачиваясь, но чем больше отдалялся от прежней жизни, тем чаще лезли в голову воспоминания.

***

      Удар. Блок. Ещё удар. Ещё блок. Удар-удар-удар. Блок-блок-блок.       Дыхание срывалось. Собрав в руках оставшиеся силы, Калла издал вопль, вскинул высоко над головой бамбуковую палку и обрушил на Магнолия накопившуюся ярость. Но брат снова отразил атаку.       Еле держась на ногах перед ним, совсем, казалось, не уставшим, Калла понял, что проиграл. Он опустил палку и опёрся о неё. Почему у него снова не вышло? Почему?       — Сегодня ты гораздо сильнее, чем вчера, — сказал Магнолий. — Завтра у тебя обязательно получится.       Калла медленно поднял на него глаза: тот улыбался. Что значат эти слова? Брат жалеет его? Нет. Не-е-ет… Насмехается. Очевидно, насмехается. Вон как кривит губы! И кровь вновь вскипела в жилах, и опять Калла, закричав, бросился на Магнолия. Не будет никакого завтра! Сегодня! Только сегодня!       Они закружили под палящим солнцем, по площадке перед домом, не сводя друг с друга взгляды. Калла бил и бил, тесня Магнолия к обрыву, и вскоре весь словно превратился в град ударов. Ему вдруг открылось всё! Как брат неловко уворачивался. Как чуть ли не запутался в ногах. Как дрожала в руках палка. И как в глазах стояло одно чувство… Растерялся! Испугался! Ха, ну вот и всё, осталось дожать немного! Захохотав от нетерпения, Калла замахнулся… но в тот же миг дыхание закончилось, и силы стали покидать его. Он ударил, но не удержал палку — та выскользнула из пальцев и отлетела, громко стукнувшись где-то позади. Ноги подкосились, Калла рухнул на колени и согнулся.       Что пошло не так? Он бил быстро. Бил со всей силы. Бил снизу, сверху, сбоку… со всех сторон! Он ни разу не отвёл взгляда! И всё же… этого недостаточно?       От мыслей Каллу отвлекла кровь, что капнула на камень. Он выпрямился, вытер нос. Красный след остался на запястье.       Каждый раз одно и то же.       — Ты как? — сказал Магнолий тяжело дыша. Склонившись, одной рукой он упирался в ногу, другой держал палку и прижимал к груди. Глаза у него были как у пьяного. — Вот бы немного холодного молока… — добавил тот на вдохе и побрёл домой.       Калла остался один. Проиграть тому, кто даже не приложил усилий… Почему?! Несправедливо! Он снова вытер нос, больше размазав кровь по лицу и руке.       — Вот это был поединок так поединок, малыш. Но какой-то странный у тебя стиль боя, — донёсся из-за спины голос Раджипа, и Калла вздрогнул. Одетый в чёрный халат, тот сидел в тени и, неспешно орудуя ножом, разделывал рыбу. Неудивительно, почему Калла его сразу не заметил. — Это стиль ебучего клеща? — спросил Раджип вполне серьёзно.       — Чего? — возмутился Калла. — Какой я тебе клещ?       — Ну, тоже скачешь вокруг да около и кидаешься на жертву. Да ладно, шучу я. Ты шуток, что ли, не понимаешь? — рассмеялся Раджип, бросив икру в ведро. — Я ж о другом хотел сказать. Откуда ты, блядь, мелкий кровосос, знаешь, как правильно держать оружие?       От такой резкой смены тона Калла растерялся.       — Я просто… просто много читал.       — Много читал?       Калла не знал, что и сказать. Теперь, похоже, так просто больше не получится спускаться в джунгли.       — Не хочешь — не верь, — пробормотал он и отвернулся. — Я просто хочу стать сильнее. Хочу стать кем-то. Кем-то очень-очень значимым, — немного поразмыслив, добавил Калла.       — Ну, для этого совсем необязательно махать палкой и лезть в огонь. Понимаю, — продолжал Раджип так, будто в него вселился дед, — ты растёшь, тебе пиздец как скучно. Хороший бой с ровесником иногда учит гораздо лучше, чем глупые советы взрослых. Но не ограничивай себя. Можно быть полезным и по-другому, понимаешь? Без груды мышц и сильных лёгких. Зря ты так презираешь дело своего отца. Это охереть какое важное дело. Многие из нас давно бы сдохли.       — Если ты так говоришь, то ты правда ужасно глупый взрослый! — вспылил Калла. — Разве я сказал, что хочу помогать людям?! Да меня тошнит от нашего уродства, от нашей слабости! — Его передёрнуло, и он весь скривился. — Гадкие, мерзкие тела! У одного грязь попала в рану. Он терпел-терпел… и рука начала гнить. Другой пришёл с кровавым поносом. А третий блевал и чесал волдыри, блевал и чесал. До крови и гноя. Гадость, — проговорил Калла и тяжело сглотнул. — Я не хочу помогать людям. Я просто хочу… махать палкой! Но, как обычно, меня никто не услышит… Зато Магнолию можно делать что угодно. А матери — ебаться с кем попало. Я знаю, я всё видел. — Он наконец поднялся, повернулся к Раджипу и взглянул на него, но не в лицо. Тот неподвижно сидел с ножом, приставленным к брюху рыбы. — Я рассказал всё отцу… и знаешь, что он ответил? Ничего. Ему было плевать. Ты никто, если не готов бороться за то, что принадлежит тебе. Просто слабак. Вот что я о нём думаю.       — Понятно. Пиздец ты сложный, — ответил Раджип. В его голосе прозвучала то ли угроза, то ли насмешка. А быть может, и то, и другое.       Палка нашлась почти у обрыва. Изрядно поцарапанная, раньше светло-зелёная, но со временем потемневшая. Калла поднял её, сжал в руках, затем поднёс к носу. Бамбук почти не пах.       Интересно, чем пахнет настоящее оружие? Вот было бы здорово получить такое. Копьё или кинжал. А лучше — меч! Даже если не получится его поднять. Ведь Калла будет им владеть, а это гораздо-гораздо важнее. У него так мало своих вещей. В общем-то, их нет. Даже выбора.

***

      Шаг за шагом Калла спускался дальше, а мысли уводили его всё глубже и глубже. Он шёл помогая себе руками, но когда тропа круто уходила вниз, садился и осторожно скатывался. Мелкие камни неприятно кололи ноги, уже горевшие от напряжения. А ведь пройдено-то совсем немного… Калла притронулся к дрожащим коленям, проглотил стон и продолжил путь.       «Разве это не просто бегство от самого себя? Нет… Нет, конечно! Я ведь не трус и не слабак. Я всё уже решил. А если развернусь, то и начинать не стоило. Я хочу идти вперёд, а не топтаться на одном месте! Слишком долго… слишком долго я бездействовал».       Калла шёл и шёл. Скалы по бокам вскоре выросли до небес, а россыпь звёзд сузилась до тонкой полосы. Сзади налетел ветер и хлестнул в спину. Калла не устоял, и превосходившая сила подхватила его тело и понесла вперёд. Царапая ногтями камни и беспомощно двигая ногами, Калла летел в непроглядную тьму, дышавшую морозом. Так же, как и тогда… Он глядел прямо в лицо своего страха.       Уши заложило, и Калла перестал соображать, куда он падает. Время точно растянулось. Быть может, он летел вверх? Или вниз? А что, если в сторону? Интересно, можно лететь бесконечно в сторону?..       Конечно, можно, ответил другой голос, так похожий на собственный. В Бездне можно лететь куда угодно.       Затем из мрака вынырнул Магнолий, и лишь спустя вечность Калла понял, что держит его за руку.       «Вот же слабак. Даже слова сдержать не сумел. Но всё-таки я… — пронеслось в голове, — счастлив видеть твоё лицо, брат».       Тот отвёл глаза, однако Калла заметил, как в них заблестело. Затем Магнолий снова взглянул на него, строго и сурово.       — Калла, ты просто непроходимый тупица! Просто конченый дурак! Прошу, хватит говорить так, как будто ты умираешь!       Калла недоумённо поморгал.       — Но… но разве мы летим не в Бездну?       — Сейчас мы летим вправлять тебе нос.       — А, ладно, — произнёс Калла, однако, осознав, что сказал брат, содрогнулся. — О нет! Нет! Подожди! Я же всё решил!       Он стал извиваться в руках Магнолия. Тот держал крепко, но вскоре отпустил. И тогда Калла окончательно пришёл в себя. Лицо и руки сильно жгло. Калла зашипел: у него почти не осталось сил, к тому же в животе пусто, а, значит, и восстанавливаться дольше. Магнолий сидел на коленях, прикрывая рукой свечу. Между краями распахнутого халата виднелся закрученный краешек ночной рубахи, залитый кровью. Брат улыбался, но его лицо, вытаращенные глаза изображали неподдельный ужас.       — Всё хорошо, — медленно проговорил он и положил ладонь на плечо Каллы. Свеча тут же потухла, и Магнолий погрузился во тьму. — Успокойся. Давай просто поговорим и забудем обиды друг на друга.       Калла скривился, но тут же простонал от боли. Зачем говорить? Чтобы что? Магнолий притронулся другой рукой и едва касаясь провёл по лбу, глазам, губам. Обычно Калла не позволял ему считывать по лицу чувства, но в этот раз не стал.       Тьма напротив улыбнулась. Грустно улыбнулась.       — Я не хочу, — сказал Калла. Встать бы и продолжить путь, но ноги не двигались. Калла тяжело вздохнул. Каждый раз одно и то же. А ведь он почти дошёл… — Прошу, просто пойми. Просто оставь меня. Иначе я не знаю, что сделаю, ты, уёбок!       — Ну как я могу тебя оставить, а? Я ведь кое-что принёс. Тебе понравится.       Донёсся шорох. А потом брат вложил в ладонь что-то крохотное, мягкое, почти невесомое. Калла не сдержал аха, когда оно пошевелилось.       Согнув сильнее дрожавшие пальцы, он крепче прижал насекомое, поднёс к лицу и лизнул. Ночь, воск, пыль. Калла неуверенно заулыбался, когда мотылёк стал цепляться за губы тонкими лапками.       Это было существо самое прекрасное, что встречал в жизни… и самое ужасное. Такое хрупкое и безрассудное. Иное.       Калла открыл рот и откусил мотыльку голову.

***

      — Расскажи, ну расскажи! Пожалуйста! — слёзно просил Калла, хватаясь за расшитый дедов халат. — Расскажи о Бездне!       Дед сидел с закрытыми глазами и сложив ноги на ковре перед алтарём. По вечерам он часто медитировал, но Калле не терпелось услышать очередную страшную историю. Сказки о Бездне приводили его в такой восторг и ужас, что Калла засыпал лишь под утро.       Больше всего на свете ему нравилось бояться. Вглядываясь в темноту, он ощущал себя по-настоящему живым.       — Нет, — ответил дед, хмуря злое длинное лицо с впавшими щеками и крючковатым носом. — Пошёл вон.       — Но я же попросил! Вежливо! — прокричал Калла ему на ухо. — А это правда, что там внизу есть дыра в море? Тогда почему оно до сих пор не вытекло?       — Пошёл вон! — рявкнул дед и, даже не открыв глаз, ударил его по лицу. Калла, икнув, подскочил и отпустил халат.       — Он ничего не стал мне рассказывать, — позже пожаловался он Магнолию, когда вернулся в спальню. — Тогда я сам отыщу, откуда он всё узнал! — И бросил на пол кучу древних, разваливающихся на части свитков, которые забрал из дедовой библиотеки, пока тот не видел. В этих рукописях точно бы нашлись упоминания о Бездне!       Магнолий на миг оторвался от каменных фигурок зверей, которыми разыгрывал сражение, и покосился на гору скрученной бумаги. Калла сурово глянул на него и сказал с усмешкой:       — Что так смотришь? Не веришь, что я прочитаю это всё? А я прочитаю. Прямо сейчас!       Однако его ждало разочарование: тексты оказались написаны на незнакомом языке. Что это — древнешуримский или древнеикатийский? Калла почесал голову, сидя на холодном полу и окружённый свитками, а потом ещё раз прошёлся глазами по мелким витым буквам. Похоже на то и другое, языки ведь родственны. В состав Шуримской империи Икатия входила сравнительно недолго, однако икатийцам до прорыва Бездны приходилось подчиняться и, соответственно, вести записи на шуримском. Но кто бы стал писать на наречии врага о том, как убьёт этого врага?       «Зря время потратил», — Калла потёр уставшие глаза, зевнул и потянулся. Должно быть, уже глубоко за полночь. Он обратно сгрудил свитки, когда сбоку всколыхнулась тень. Калла поднял голову и вгляделся в полумрак.       На краю стола возвышался подсвечник с пятью свечами. Пламя иногда подрагивало, и пятно света то блуждало по спальне, то металось туда-сюда. Магнолий уже давно заснул, закрутившись в одеяло, словно гусеница в куколку. Тень, что падала на стену за кроватью, повторяла очертания его тела, медленно приподнималась и опускалась. Калла пару мгновений понаблюдал за лицом брата, расслабленным и глуповатым, и невольно подскочил на месте, когда тот вздрогнул. Магнолий пошевелился, почесал нос и перевернулся набок.       А потом из его тени выросло два длинных усика.       Калла замер. Слова застыли на языке. Он задержал дыхание, медленно подался назад, упёрся руками в пол и вслушался, не отрывая от тени взгляда.       Усики не двигались. Происходящее так напоминало пограничный с явью сон… Быть может, правда уже заснул и не заметил? Калла часто видел такие сны, наполненные живыми тенями, пугающими звуками, неразборчивыми голосами из пустоты. Но в этом было тихо, а очертания насекомого выглядели слишком чётко. Всё происходило наяву.       Вслед за усиками выросло большое продолговатое тело, и затем пара тонких лап опёрлась на тень Магнолия. Неужели одно из созданий Бездны всё-таки прокралось сюда?       — Проснись… — быстро выдохнул Калла, глотнул воздух и завращал глазами. Он ведь не видит даже это существо, тогда как оно откидывает настолько громадную тень?! — Проснись, — сказал громче и завопил: — Просни-и-ись!       Не прошло и мига, как насекомое сорвалось с места. Его тень отделилась от Магнолия, заметалась по стенам, замахала огромными крыльями. Комната пришла в движение. Светлые пятна сменяли тёмные, тёмные — светлые, и так снова, и снова, и снова. Всё мелькало и тонуло в хаосе, и в одно из множества мгновений Калле показалось, как пространство разошлось по швам.       Словно сачок, в который попала совсем не безобидная бабочка.       Забившись под стол, Калла вжал голову в плечи и закрыл глаза руками, но затем раздвинул пальцы. Где оно? Где? Летает, шелестит рядом! Такое маленькое, а какая ужасная тень! Как бабочка способна её отбрасывать?       А потом всё резко закончилось. Огонёк свечи дёрнулся, и тень исчезла, как будто её и не было. Шелест крыльев пропал вслед за ней.       Калла высунулся из-под стола, только когда Магнолий позвал его дрожащим голосом.       — Я видел такой ужасный сон, — сказал тот, жалобно выгибая брови. — Не уходи, Калла! Мне страшно! — Он разрыдался так, как Калла никогда не видел. Настолько отчаянно, будто умирал. — Страшно! Я… я видел ужасное! Настоящее чудовище!       Калла стоял возле кровати, бессильный пошевелиться. Самым верным было бы успокоить Магнолия, но всё, что мог, — просто наблюдать. Калла думал, что дотронься он до брата, и пространство разорвётся — но на этот раз выпустив то, что попало в сачок.       — Я тоже, — лишь выдохнул он. — Я тоже его видел.       — Ты… тоже?       — Чудовище хотело съесть тебя, но я прогнал его.       — Получается, ты спас меня?       — Ну… наверное, так.       Магнолий заметно расслабился. Вскоре слёзы перестали течь из его глаз, а затем он широко улыбнулся, обнажая мелкие ровные зубы.       Наутро первым о случившемся узнал дед, и делом времени было то, когда об этом прознала бы Омела.       — Тупица! — рассмеялась она в спину Калле, когда он с братом отодвигали камень, под которым прятались от света насекомые. — Испугался лунную бабочку! Ну и трус! А ещё называешься мальчишкой!       Калла зарычал, схватил жука побольше и бросил в Омелу. Та, сморщив нос, увернулась.       — Я не трус! — воскликнул он. — Вот увидела бы ту тень, обмочилась бы и зарыдала! Оно хотело съесть Магнолия!       — Съесть Магнолия? — Омела не унималась. — Такая кроха? Да я думаю, Магнолий сам бы съел её и не заметил! Не правда ли, Магнолий?       Брат даже не взглянул на неё и промолчал. С ночи он больше ничего не говорил и сидел сам не свой.       Калла также не заметил веселья на лице отца, когда рассказал о мотыльке и его тени.       — Не отвлекайся! — приказал тот. — Держи крепче! Зашивай плотней!       Калла устало вздохнул, склонился ниже над тушкой мёртвой птицы и продел иглу через края широкого пореза.       — Омела думает, что это глупо — бояться насекомых. Никого я не боюсь! Меня просто пугает то, что я не понимаю… Но это же не значит, что я трус? — вскоре пробормотал он себе под нос. — Они ведь такие маленькие, — передразнил Калла высокий и противный Омелов голос, — и сами тебя боятся. Да это неправда! Они нас не то что не боятся, мы для них никто! Па, а ты что думаешь?       Отцовское лицо ничуть не изменилось — оно и без того редко выражало чувства. Он стоял сложив на груди руки, удивительно высокий, тонкокостный. Редкие чёрные волосы спускались почти до лопаток. Мать однажды проговорилась, что он с «большой пустыни», но Калла видел шуримцев. Те сухощавы, патлаты, в их жилах течёт горячая кровь. Отец же был совсем не таким.       Он долго молчал и заговорил тогда, когда Калла уже не надеялся на ответ:       — Ты совершенно прав. Бойся насекомых.       Калла непонимающе поморгал. Почему отец вдруг согласился с ним?       — Хочешь знать, что я нахожу в телах стариков, умерших в одиночестве, и самоубийц, не обнаруженных вовремя?       — Что? — прошептал Калла.       Отец медленно приблизил к нему лицо, резко раскрыл глаза и тихо сказал:       — Насекомых. Опарышей.