Тайный замысел Джульетты

Был вечер. Во дворе только смеркалось, и в окна едва бил свет уходящего дня оттенками красного, желтого и синего. Последний преобладал, а вскоре и вовсе перекроет он весь видимый небосвод, и опустится на землю полная тьма. Трудно будет разглядеть в ней хоть что-то, кроме очертаний. Подобно дневному свету пред ночной порой, скрылась в Вероне война. Но если вспомнить... Если вспомнить, то каждый вечер такой скрывал в себе ужасные людские деяния: вот, за поворотом какой-то преобладающий в силе мужчина, на теле которого вырисовывается рельеф мышц, скрытый алыми тканями, прижал к стене девчонку в синем тряпье, и стал неравномерно покрывать женскую кожу ударами, из-за чего та стала краснеть, а после посинеет она. Лицо ее было совсем юным, может, она только недавно вступила во взрослую жизнь, или, наоборот, потратила все свои годы на то, чтобы ухаживать за больной старушкой, что вырастила ее, как в лучших историях жанра. Да только теперь ее поймали и били, точно хотели сделать членом своего клана, но у мужчины все равно ничего не вышло, как бы сильно он не старался. А она чувствовала неимоверную боль по всему телу, что разливалась, казалось, вместо крови по венам ее и питала все внутри. И не могла эта девушка вырваться, на то было несколько причин: во-первых, доминант ее не позволил бы ей сбежать, и он был силён в намерениях своих, ими же и подпитывающийся, а во-вторых, она была девушкой. Девушек, если они, правда, не из знатного рода, никто не спрашивал, хотят они чего-то или нет. Их брали, если на то была нужда. Хотя никто не защитит прекрасную на вид дочь графа, если ее так же прижмут в подворотне. Так, он положит сильную ладонь свою на ее губы и перекроет возможность кричать. Вскинет юбку, а спустя мгновение отпустит ее, осквернённую, в крови и ужасных ранах, перетерпевшую надругательство над собой и телом своим, и она больше никогда не вернётся к целомудренной жизни оттого, что долгое время будет вынашивать наполовину своего ребёнка, а после растить его без отца. Лицо ее очерствеет, а руки станут грубыми от ежедневной рутины: стирка, приготовление еды, уборка. Может, ее и полюбит кто-нибудь такую: с поредевшими волосами с проседью, которые она часто сама же себе и вырывает клоками в потоке ярости на кого-то или на себя. Но удел ее ждёт неминуемый. Или в этом же переулке ее сразу и лишат жизни, чтобы не мучалась. Тут же быстрым движением проведут лезвием по тонкой шее, и хлынет алая кровь, что запятнает камни, которыми вымощена вся, кажется, Верона. И на каждый камень было по капле этой невинной крови. Потому что страдали обычно те, кто не причинил другому зла, и в этом была смерть их. В добродетели. Потому что тогда в городе этом правила только жестокость, и живы оставались те, кто мог постоять за себя и вовремя вынуть клинок из поношенных ножен. Да только дождь смоет эти следы, и никто не узнает про происшествие однажды ночью. Хорошо, когда есть дождь. Если бы капли эти не омывали землю, головы людей, проходящих по улицам, уже погрязли бы в крови. А кто-то рядом будет биться за честь дамы. А кто-то - выпивать в кабаке. Но теперь все было не так. Теперь приверженец «синего» клана, Ромео, сидел у камина, в руках своих держа горячий шоколад, куда был опущен зефир, и, будучи под пледом, чувствовал тепло не только от пламени, вызванного искрами, не только от шерсти одеяла, но ещё и от тела Джульетты, что сидела, прижавшись к нему. Она, в свою очередь, овила стан его одной рукой - ведь во второй была кружка! - и упокоила голову свою на мужском плече. Интерьер дома их дополнял атмосферу уединения и чего-то действительно прекраснейшего, такого, что действительно ищут люди: стены и пол выложены были досками и залакированы, мебель сделана была так же из дерева и кожи, а на полочках, по явному желанию Джульетты, стояли цветы в горшках и картины, которые они писали. Ромео не хотел осквернить Джульетту в грязном переулке, сделать ей больно, унизить как можно сильнее, да так, чтобы она больше никогда не вышла из дома, как твердят об этом отцы. Джульетте же не хотелось кричать, когда он был рядом, как полагается каждой важной особе рода при виде врага. Рядом с широким креслом, который облюбовала пара, спали мопсы, тоже, казалось, обнявшись друг с другом: Зефирка лежал прямо и равномерно сопел, а Шустрик забрался на него поперёк и, свесив передние лапки вниз, спал на нем. Им было хорошо, хорошо всем. И теперь никто не боялся за свою жизнь, каждый был уверен, что все будет хорошо. Вражда поколений отступила. Настали тёплые времена, такие же, как и шоколад в кружках, и объятия под одеялом.

Скоро мы поклянёмся в любви наконец-то вместе, мы потеряем весь мир и будем следовать пению, навстречу любому шторму, мы остановим время навсегда.

Конец