Июнь '86

      Джойс Байерс нервным движением стряхивает пепел с сигареты и потирает пальцами лоб – этот день приносит ей новости отнюдь не столь приятные, как хотелось бы.       Ей звонит бывший муж, которого, Джойс не станет скрывать, ей не хотелось бы слышать до скончания веков, но, даже несмотря на её желание, Лонни имеет своё мнение относительно своих звонков. Разговор их оказывается не таким уж и неприятным, что, без сомнений, удивляет Джойс – мужчина кажется трезвым и вполне довольным жизнью, что слегка расслабляет её, настраивая на беседу.       Они не говорят о пустяках; Лонни интересуется тем, как обстоят дела у Джойс на работе, и, получив ответ, что всё хорошо, расспрашивать дальше не начинает. Про детей он тоже интересуется лишь вскользь, как и обычно, когда звонит, и быстро переходит к делу.       – Мать хочет, чтобы младший к ней приехал, – говорит ей Лонни, и Джойс кажется, что в его голосе звучит нотка пренебрежения и недовольства, но она не может уловить, в сторону чего именно та направлена. – Она, вроде как, соскучилась по нему.       Мать Лонни, Огаста Байерс-Лестер, является довольно приятной женщиной, но даже её любезность не подкупает Джойс настолько, чтобы она не напрягалась, слыша об этой женщине. Огаста – мать Лонни, и ничто не может это изменить, ни её фирменные пироги с голубикой, ни её внимание к внукам. Насчет внуков всё же Джойс начинала сомневаться; когда они с Лонни ещё были женаты, Огаста часто забирала к себе детей на лето, возилась с Уиллом, но после развода Джойс всё реже отсылала сыновей к бабушке, а та всё реже о них спрашивала. Огаста жила за пределами Хокинса, даже за пределами Индианы, в небольшой деревеньке под названием Роузмонт, что в штате Иллинойс, и частые поездки начали становиться обузой.       На слова Лонни о желании его матери, она отвечает пренебрежительным фырканьем, но всё же согласием: Огаста любит Уилла, и с последнего его визита к ней прошло так много времени, – наверное, лет восемь, – что Джойс не может ей отказать. Она не может отказать и потому сейчас стоит на крыльце своего дома, докуривая сигарету и обдумывая, как теперь передать эти новости младшему сыну.       Она уверена, что Уилл не будет против, но она так же знает, что он не захочет уезжать. Не только из-за друзей и Майка Уилера, с которым, как Джойс известно, его связывают отношения куда сильнее дружеских, но и по той причине, по которой она согласилась на эту поездку. Уилл не был у бабушки в Роузмонте порядка восьми лет, возможно, что он едва ли помнит её.       С этой мыслью Джойс тушит сигарету и вздыхает, готовясь к довольно сложному разговору, где ей придется не раз упомянуть о том, что Огаста моложе не становится, и надавить на жалость тем, что бедная старушка едва ли не умоляла приехать любимого внука.       Солнце неспешно закатывается за горизонт и оставляет после себя приятный полумрак и теплоту улиц, прогретых лучами. Уилл Байерс глядит на закат в окно своей спальни, и ему хочется нарисовать его – ярко-красный диск солнца, уже почти скрывшийся из виду, и волнистые кремово-розовые облака. Вместо рисунков Уилл собирает дорожную сумку, лениво перебрасывая вещи из одного угла в другой. Ему не хочется никуда ехать, потому что он едва ли припоминает лицо человека, к которому посылает его мать. Огаста, миссис Лестер, бабушка – он не помнит, как называл её, и не знает, как стоит называть сейчас. Он не уверен, что знает, что будет там делать один со старой женщиной наедине. Он говорил об этом Джойс, но та лишь сочувствующе пожимала плечами и поджимала губы. И Уилл ни в коем случае не обвиняет ни мать, ни Огасту, он не обвиняет во всей этой ситуации никого, потому что понимает их всех. Миссис Лестер уже пожилая женщина, а, насколько Уиллу известно, женщины подобного возраста обожают детей, и не важно, что Уиллу уже почти шестнадцать.       – Дорогой, – Джойс стучит в дверь, хоть та и распахнута настежь, и это говорит о том, как неловко она себя чувствует, – послушай, я…       – Всё хорошо, мам, – улыбается ей Уилл. – Я всё понимаю.       Она не кажется убежденной и ступает в комнату неуверенно, подбирая по пути раскиданные по полу футболки и рубашки. Она кажется уставшей, измотанной чем-то, и Уиллу становится её жаль. Ему не хочется начинать вновь с ней спорить.       – Я знаю, что ты не хочешь ехать, – выдыхает Джойс, приседая на край кровати. – Прошло столько лет, ты едва ли её помнишь, а то место – там почти ничего нет для подростка. Но…       – Но она хочет, чтобы я приехал, – Уилл слабо улыбается матери. В его расплывчатых воспоминаниях почти нет Огасты Байерс-Лестер, лишь размытый силуэт женщины со светло-русыми волосами и мягкими руками. Он не помнит её, как и не помнит того времени, когда гостил у неё дома – всё словно в тумане.       – Я хотела бы сказать, что ты можешь отказаться, но я не могу, – она выдавливает виноватую улыбку и, чуть пораздумав, добавляет: – Зато в моих силах сделать эту поездку для тебя менее скучной и неприятной.       Уилл на сказанное удивленно вскидывает брови, но с выводами не торопится, боясь лишний раз обнадежить себя и разочароваться. Впрочем, Джойс его не разочаровывает, произнося, будто невзначай:       – Ты можешь ехать не один. Огаста, наверняка, будет только рада тому, что ты будешь с компанией. Возьми с собой Майка. Если Карен, конечно, не будет против.       Идея кажется Уиллу восхитительной, и он уверен, что миссис Уилер с радостью поддержит её – пусть всего на месяц, но хоть какая-то тишина в доме. Вот только он не знает, будет ли это правильным по отношению к бабушке, которая ждет лишь его одного. Джойс обещает, что та будет рада, а Уиллу кажется, что она разгневается. Но ему всё равно так сильно хочется поехать вместе с Майком, что, он уверен, он сможет выдержать негодование пожилой женщины.       – Я спрошу Майка, – произносит мальчик, сияя как начищенный четвертак, и Джойс, наконец, довольно улыбается. Ей кажется, что проблема решена, но что-то внутри неё пронзительно звенит колокольчиком, словно сигналя о чём-то.       Пока Уилл связывается с Майком по рации, Джойс складывает подобранные ею вещи в сумку сына, и, убирая на дно очередную футболку, она ощущает, как внутри у неё всё замирает. Она касается мягкой ткани ладонью и узнает это чувство – тревога. Тревога терзает её, трезвонит звоночком и спирает дыхание, пока она убирает в сумку вещи. Она не связывалась с Огастой уже больше восьми лет, она и сама не помнит, как выглядит эта женщина, а теперь так легко посылает к ней Уилла.       – Мам! – голос сына вырывает её из тревожных мыслей, но стряхнуть с себя неприятное чувство неизвестности она всё равно не может. – Когда мы выезжаем? Майк успеет собрать вещи?       – Через два дня, милый, – говорит она бесцветным голосом, убирая в сумку к вещам ещё и альбом сына. Она хотела бы, чтобы он там что-то нарисовал, что-то, что увидит в Роузмонте, что-то, что напомнит ей о том, что она могла забыть.