***
Вася одновременно вытирала волосы полотенцем и тараторила что-то про свою «новую подругу-одноклассницу-очень-классную-девчонку-ну-и-что-что-курит», пока «очень классная девчонка» так отвратительно и весьма картинно лопала пузыри из красной жвачки. Пока Василиса выдавала этот экзальтированный поток информации с единым, но очень мощным мессенджем «У МЕНЯ ПОЯВИЛАСЬ ПОДРУГА», Артур несколько удивленно разглядывал собственную сестру с ее детскими веснушками, привычной наивностью голубых глаз и рассуждал: как скоро она успела вырасти, раз всякие лимитные лярвы теперь ей ровесницы. Лимитная лярва лопнула очередной пузырь и выдохнула: — Масло для лохов. — Чего-чего? — слишком резко, непривычно для Артура громко. Ариэль на минималках натянуто улыбнулась густо-бордовыми губами и — твою ж мать — протянула ему ладонь с черным облупившимся лаком: — Черри. Разумеется, он тут же указал Сладкой Вишенке на дверь, подавляя желание оттащить ее собственноручно. Та гаденько ухмыльнулась, непонятным жестом отсалютовала Ваське и удалилась, оставив за собой запах сигарет с примесью чего-то приторного и полный бардак. — Что эта лярва — ноги подними — забыла у нас дома? — Артур елозил тряпкой по полу, уничтожая следы пребывания и краски, пока Василиса измывалась над своими ломкими волосами деревянным гребешком, сидя на шаткой табуретке. — Зашла в гости, — а потом вдруг надулась: — И не называй мою подругу лярвой! Артур смахнул мокрой рукой волосы со лба, глядя на сестру снизу вверх, но строго, по-отечески даже: — Радуйся, что я ничего не скажу маме, но если эта шаболда еще раз тронет мои работы и… Вася даже не дослушала — тут же слетела с табуретки, обвивая его руками и визжа «спасибо». «…еще раз здесь появится…». После жеста сестринской любови Василиса упорхнула, оставив Артура наедине с мутным бледно-красным пятном, растекающимся вдоль кухонного кафеля.***
По появлению в их квартире этой малолетней неформалки можно было отследить график дежурств их мамы. Как только она уходила на смену — Артур тут же ощущал этот сладковато-вишневый запах всего: дешевых духов с вишневым ароматизатором, тонких Loita с вишневой капсулой или «Бабл гамом» с вишневым привкусом, которые она периодически чередовала. Ее нелепое рвение следовать собственной кличке такое подростковое, что не должно раздражать взрослых двадцатичетырехлетних людей вроде него. Но Артура бесил каждый миллиграмм этой показушной вишневости, концентрируемый в ее адовых волосах. Надо отдать должное: Вася пыталась минимизировать количество времени, которое они могли провести вместе, подстраиваясь под его график. Почти сразу после его прихода они сворачивали все свои дела (алгебра? гадание на картах? распития бутылки дешевого вина?) и сваливали. Каждый раз пресловутая Черри окидывала его таким взглядом, будто делала ему одолжение, но неизменно молчала. Разумеется, Артур понимал, что в этом захолустье друзей особо не выбирают. Сам он сумел пережить острый кризис одиночества в свои шестнадцать и теперь мог спокойно существовать без постоянного общения, но он был парнем с бесконечной тягой к рисованию, а это немало важно. Именно это он и вывалил Аркаше, когда они сидели в какой-то хипстерской кофейне с максимально дефолтным дизайном, но приличным кофе (бесплатным для бедных художников и друзей Аркаши). — Ну да… а она пятнадцатилетняя девочка, которая хочет гулять до рассвета и сосаться с одиннадцатиклассниками… — Не напоминай. — … вот я-я-я в ее годы… — Не нагнетай. Аркаша прыснула, забрызгав латте столешницу и свои розовые волосы. Они с Черри из какой-то одной движухи, наверное, только Аркаша была милой, открытой и не тупой малолеткой (это важно), а еще феминисткой, и ЛГБТшницей, и тащилась по современному искусству (ядерное сочетание, располагающее к конфликту, но не в этом случае). — Я так боюсь, что эта лярва впутает Ваську в какую-то мутную историю с наркотой и взрослыми мужиками, но говорить с ней просто бесполезно, — Артур отхлебнул своего эспрессо. — А ты бы ее видела, там все предпосылки. Аркаша задумчиво повертела металлическое кольцо на большом пальце: — Ты не слишком зациклился на этой девчонке? Менее банально, пожалуйста. — Дело даже не в этой Черри, а в городе. Таких кадров здесь просто завались, просто какие-то замершие девяностые, — словно в подтверждение, Артур указал на вид из окна: недостроенное здание с проржавевшей табличкой «заморожено». Аркаша улыбнулась: — Девяностые… Варум нихт? Очень стилизованно, такой, знаешь… гранж. И сразу Нирвана, и Курт кричит, чтобы я его изнасиловала*. — Да иди ты нахер. — И эта твоя Черри тоже такая — девочка софт-гранж. Артур со вздохом впечатался лбом в стол (кстати, он не стал кричать «она не моя!», это было бы слишком банально).***
Артур, если честно, надеялся встречать ее только в периметре своей крохотной двухкомнатной квартиры, как будто Черри — фантом из идиотского сериала по ТНТ (существует только в замкнутых контурах и не может их покинуть). Однако ж хер там. Наверное, когда вы узнали, что Артур художник, то тут же представили его в шарфе\берете\полном ажуре с прибыльными выставками и ошеломляющим успехом (см. предложение выше). Масло на хлеб не намажешь и салатик им не заправишь тоже, поэтому 2/2 он весьма прозаично пробивает продукты в АТБ где-то у черта на рогах. У Артура чуть глаза на лоб не полезли, когда он увидел, кто пробирается к кассе в полпервого ночи. Черри, казалось, его совсем не замечала, замерев у стенда с различными Orbit, Dirol и далее по списку. Он даже на какую-то секунду захотел достать табличку «касса не работает» и позорно сбежать, отсидевшись в подсобке, но вовремя себя остановил. Черри бросила на двигающуюся ленту пачку жвачки, дешевенький шоколадный батончик и вишневый Somersby — поразительная наглость для такой малолетки. А вот и час Икс. — О, Артурчик! — приветливость тона никак не коррелирует с ядовитой усмешкой. Он пробил жвачку и батончик. — Не знала, что ты здесь работаешь. Пачку Loita с вишневой капсулой. Четким, механическим тоном: — Мы не продаем алкогольные и никотиновые вещества лицам, не достигших 18 лет. Черри прыснула и жестом фокусника выудила из ниоткуда видавшую виды бумажку, всучив ее Артуру под нос. Вы не поверите: ксерокопия паспорта на имя Петренко Анны Сергеевны, 2001 года рождения — выходило ровно 18. Артур даже взглянул на ее лицо — не для сравнения с фото, а просто присматриваясь: эта девчонка даже с таким вызывающим цветом волос и агрессивным макияжем не выглядела совершеннолетней. Круглые глазки в обрамлении слипшихся ресниц и толстых стрелок (одна короче другой), фиолетовая помада выходит за контур тонких губ, под пудрой проступает девичий румянец — как будто восьмиклассница украла косметичку своей мамы. Хотя почему как. — Я просто паспорт дома забыла, — скалится. — Ты одноклассница моей сестры. — Часто на второй год оставалась. Артур только вздохнул, всем своим видом показывая, что ничего он пробивать не будет и никаких сигарет ей не продаст. На его счастье, почти в час ночи здесь еще остались сварливые покупатели. — Девушка, не задерживайте очередь. Черри сгребла жвачку и шоколадку, даже не взглянув на него (к лучшему). Откладывая Somersby в сторону, Артур отчего-то посчитал это своей личной победой. Ровно до тех пор, пока эта шаболда не появилась у его (!) кассы снова в компании точно такой же бутылочки и молодых людей, точно не являвшихся одноклассниками Васьки.***
Разумеется, он пытался поговорить с Васей. Один раз даже абсолютно серьезно усадил ее за стол и по порядку выложил все аргументы «против» (которые он предварительно подготовил и записал в блокнот). — …пойми, я ни в коем случае не указываю тебе, с кем дружить, а с кем нет, ты уже взрослая девочка. Но не стоит так зацикливаться на одной только Ане. И, конечно, единственное, что Василиса вынесла из этого диалога: — Откуда ты знаешь, как ее зовут? Потому что все было бесполезно — они уже стали теми самыми «лучшими подружками», ментальными сестрами, потерянными соулмейтами и так далее по списку. В этом Артур убедился окончательно, когда заметил у Васи оплетающую запястье красную нить с несколькими узелками и маленьким сиреневым камешком. Если честно, этот «браслет» ему даже понравился — в нем весьма удачно переплелись простота, изысканность и символизм. — Где взяла? — взглядом на запястье. По смущенно-перепуганному взгляду предугадывает ее ответ: — Черри подарила. Это аметист, мой счастливый камень, — Вася осторожно потерла шарик в пальцах. — Я ей подарила точно такой же, но с опалом. Ну все, вот и браслетики дружбы подъехали. Осталось теперь только парные татуировки набить. О нет, только не думать о домашних татухах, не продезинфицированных шприцах и СПИДе. В какой-то момент он даже хотел сдать сестру с потрохами их матери, но было уже поздно. Об этом Артур весьма неприятно узнал за редким семейным ужином: Вася, будто подобрав момент, когда он начнет пить чай, спросила так просто и обыденно: — Мама, а можно у нас моя подружка на ночь останется? Разумеется, он поперхнулся, Васька нанесла пару ударов ему по хребту, прям как в тех российских комедиях, которые он никогда не любил. — Ты про Аню-Черри? Только если Артур не будет очень против. Молчаливое «…и назовет адекватную причину, почему он против» зависло в воздухе (несуществующая аллергия на вишню не прокатит). Артур выдавил из себя «почему нет», мама улыбнулась, Вася пару раз хлопнула в ладоши, все были счастливы. Ну почему он такая тряпка (предположительно: в отца, которого в глаза никогда не видел). Его мать была святой женщиной. Растила двух детей на скромную зарплату медсестры, часто брала ночные смены и при этом всегда находила время с ними пообщаться. И никогда не осуждала. В конце 9 класса Артур честно, без обиняков, пришел и сказал: «мама, я ни за что не стану слесарем, я буду художником, давай вместе что-то придумаем». Ни слова упрека и никакой истерики в стиле «эта профессия тебя не прокормит\у нас нет денег\ты что, совсем дурачок». Даже вымученная улыбка, если на то пошло. (в тот вечер сквозь тонкую дверную щель он видел, как мама плакала, склонившись над кухонным столом). Все-таки сын-художник — горе в семье. Но мама покупала ему краску и холсты, постоянно оценивала его работы, иногда давала советы и поддерживала во время его учебы на худграфе (он поступил на бюджет, если что). Вот и сейчас она предпочла доверять своим детям, тем более, что Вася могла притащить сюда хоть цыганский табор с бубнами и медведями, пока мама на смене. Но она спросила разрешения. И дело было даже не в глубокой Васькиной порядочности, а в самом Артуре. Сестренка намеренно подобрала момент, когда они сидели втроем, чтобы использовать слова мамы, как щит. Да и не только мамины, а его собственные. Черт. Артур всерьез задумался над тем, чтобы напроситься к кому-то ночевать, а потом чуть не задохнулся от злобы и какого-то непонимания — почему его так напрягает какая-то девчонка, подросток? Детский сад какой-то. Пусть приходит, он хотя бы проконтролирует их обеих. Однако ж не все было так просто. Как только Вася умчалась в твою комнату (сообщить радостные вести, очевидно), мама весьма выжидательно на него посмотрела — как умеет смотреть только мамы, когда чувствуют, что с их детьми что-то не так. — Она мне не нравится, — честно, без обиняков, прям как в 9 классе. Слишком по-детски, нужно еще: — Я боюсь, что у Васьки могут быть проблемы из-за нее. Мама вздохнула и помолчала с секунду, подбирая слова: — Понимаешь… Василиса мне много про нее рассказывала, и если хоть половина из этого — правда, тогда этой девочке нужна помощь. И хотя бы крохотное представление о том, как выглядит нормальная семья. Замечательно. Теперь эта Аня еще и мученица, а он — злой-презлой. И мама — святая. — Тем более, ты же будешь тут и не позволишь им вляпаться в историю, — она ласково потрепала Артура по волосам. — Конечно, мам.***
Если честно, он готовился к самому худшему. Что Черри припрет с собой толпу сомнительных парней (бритые головы, кожаные куртки, тату прямиком из девяностых), они устроят тут бордель и наркопритон, начнут приставать к Васе; Артур, разумеется, вступится, ввяжется в драку, его покалечат, и когда приедет полиция, эта мелкая гадина скажет, что он ее домогался, и в итоге его еще и посадят. Ну или что-то вроде. Однако часов в 9 они, как примерные школьницы, вернулись домой с коробками пиццы и пакетом АТБ. Вася что-то непринужденно чирикала, стаскивая с себя джинсовку, пока Анечка — удивительно — мялась у двери. Сегодня на ней были широкие грязно-бежевые шорты, ультра-короткая обтягивающая майка-топ и безразмерная явно-с-чужого-плеча куртка цвета хаки. Тонкая шея в объятиях черного чокера, какие-то нелепые гольфы в красную полоску и явственное ощущение дежа вю. Черри от чего-то еще сильнее прижала к себе пакет АТБ, и Артура так и шарахнуло. Матильда Ландо недоделанная, блин.* Он протянул руку: — Давай помогу. Эффект был слишком неожиданный — девчонка резко отшатнулась, дернувшись, отчего содержимое пакета всколыхнулось и предательски дзынькнуло. Все трое замерли. — Дайте угадаю: лимонад в стеклянной бутылке, — сладенько протянул Артур. — «Боржоми». У меня язва, — с деланной серьезностью ответила Черри. — Да ты сама язва. Содержимое пакета оказывается на редкость невинным — две бутылочки шейка (яблочный и вишневый, разумеется). — Ладно уж. Лучше здесь, чем с кем-то в подворотне. Если честно, Артур сразу почувствовал себя лучше. Эту фразу всегда произносил дядя Сережа, мамин брат, когда наливал ему что-либо алкогольное. И сейчас он довольно четко обозначил позицию, определил границы. Артур — взрослый старший брат, который дает разрешение своей младшей сестренке и ее подружке. Черри даже не потрудилась дождаться запертой двери: — Я думала, он, как обычно, свалит. И бесит он эту девочку тоже абсолютно по-подростковому, очень обыденно. Ему определенно не стоит беспокоиться.***
Артур бы соврал, если бы сказал, что ему комфортнее писать в одиночестве. Ни Вася, ни мама никогда не тревожили его в такие моменты, а их милое копошение на фоне всегда настраивало на приятный лад. Аркаша же считала, что это неправильно; что он должен защищать каждый холст ценной своей жизни, потому что в нем — его вывернутая наизнанку душа. Идеалистка, что с нее взять. Вот и сейчас: Артур писал на кухне, а из сестринской комнаты доносились смех и хорошо различимая музыка (горячо любимое Васькой подростковое дерьмо, он даже запомнил парочку из них). — …ходит девочка с каре… — тонны автотюна вперемешку с большим количеством инструментов, беспроигрышный заедающий ритм. — Она любит… «Что она там любит? Димедрол? Потрясающе». На холсте — пейзаж. Не небо — земляничное суфле: нежно-розовая гладь, взбитые сливки облаков; внизу темная-зеленая вязь деревьев, очертание поржавевшей изломанной детской площадки. Такую банальную умиротворенность портили темные шпили — трубы завода вдалеке, что источали сизый токсичный дым. Артур увлекался урбанистической идеей, а точнее ее упадничеством. Он пытался улавливать подобные контрасты, противопоставление природы и человеческих деяний. Но масло хорошо только для классических пейзажей (цветочные поля Моне, знаменитые вангоговские подсолнухи), а вот клубы дыма хотелось вывести чем-то легким, например, акварелью. Но смешивать разные краски на одном холсте это, вообще-то, для полных извращенцев. Да и не его это — акварель. Артур понял, что ночь подходила к концу, не по часам, а по первым лучам рассвета. Сидел на кухне, уставившись в собственный холст, даром только не курил — не переносит запаха. Отчаянно искал в картине что-то, но не находил. Шаги, раздавшиеся в коридоре, были привычны (мама иногда возвращается в такое время), Артур даже не обратил внимания особо. До тех пор, пока не начал разглядывать появившуюся в кухне фигурку: в помещение было довольно светло, поэтому он без труда разобрал очертания узкой спины, узких бедер, узких ног, потому что в ней все такое — нездорово-тонкое. Трогательные ямочки-впадины на пояснице, будто прорисованный позвоночник прячется под ультракороткий топ, ткань которого натягивают болезненно выступающие лопатки-крылья. И — вишенка на торте — ярко-алые пряди волос. Может, это рассветные лучи придали именно такой оттенок, а может, Черри просто промахнулась с краской, потому что это была не вишня, нет, с ее головы сочилась кровь, проштампованная такая, как в дешевых фильмах по Украине. Артур тактично кашлянул, девчонка отозвалась на это испуганным зойком. — Ты чего здесь делаешь? — задушено шипит ему через плечо. Офигевая, искренне офигевая от такой наглости: — Живу. А ты чего не спишь? — Воды пришла попить. Черри не разворачивалась к нему спиной, продолжая свои манипуляции с чашкой, графином и еще бог знает с чем. Артур даже не среагировал внутри на ее мерзкое сербанье и отвратительно-громкие глотки, молча ждал, пока она уйдет или хотя бы повернется, разрушив этот странный магнетизм. Но этого не было. Девчонка продолжала стоять. Словно тоже ждала. Наконец изволила показать Артуру свое чем-то (всегда?) недовольное лицо с цепкими темными глазками и скрещенные на груди руки (не то чтобы у нее была грудь, не то чтобы он вообще смотрел, боже). Однако Черри прикрывалась так отчаянно, буквально обнимала себя за плечи, и эта скованность ей не шла прям жутко. Все-таки девчонка не так крута, какой хочет казаться. — Ой, ты тут пишешь… — не «рисуешь», кстати. — Да, маслом. Тем, что для лохов. Она, проигнорировав, сделала пару крошечных шагов к холсту, и Артур испытал то самое, о чем говорила Аркаша — желание грудью бросится на картину, прикрывая ее так же, как Черри свое подростковое тело. — Вот здесь… Тебе не хватает легкости, которой у твоего излюбленного масла нет. Может, акварель? Для того, чтобы безошибочно указать место, где ей чего-то там не хватило, Черри пришлось оторвать от себя руку и протянуть вперед. В мозгу Артура тут же начали вспыхивать различные картинки с участием подруги своей младшей сестры, которых оказалось непозволительно много: их первая встреча, случай в супермаркете, пересечения в дверном проеме и коридоре его квартиры. Общее только одно: краснота волос и нелепая верхняя одежда (потертая кожанка, ярко-розовый бомбер, «батина» джинсовка), даже если тепло. Вдоль протянутого к картине предплечья тянулись полоски шрамов — белых, почти заживших и наоборот — алых-под-цвет-волос, они пересекались вдоль, поперек, наискосок и в каждом направлении земного шара. Она ничего не заметила.