***
Не то чтобы Артур стал избегать ее после того случая или каждый раз неловко пялился при встрече, или картинка ее тщедушного подросткового тельца транслировалась 24\7 у него в голове, или ее шрамы являлись ему кошмарами целую ночь, ничего подобного. Скорее наоборот, он все чаще и чаще окидывал Черри почти профессиональным взглядом, подбираясь к ее виду, как к материалу, едва ли не источнику вдохновения. Что они только нашли в той бесполезной почеркушке, что нашло на него тем полусонным земляничным утром, что она вообще забыла на той кухне? Как этим можно восторгаться? Проженная «индийским летом»* пакля на голове, угри под тоннами дешевой тоналки, обтянутые бледно-синюшной кожей кости и нелепая манера натягивать рукава на ладони. Ну, теперь понятно, почему. (бесполезная информация: у нее под левой ключицей распускаются чернильные цветы, такие тошнотворно-банальные, прямиком из тату-паблика «Sorry mom»). Он бы даже не смотрел на нее, честно. Отпустил бы эти странные всплески, перестал цепляться за красную макушку, проявил бы сожаление к этой бедной маленькой девочке, несмотря на тонны желчи, которые она источала в его сторону. Черри и правда не могла молчать в его присутствии, бросалась полудетскими колкостями, назло дымила в квартире и стряхивала пепел в банку с кистями; Артур же не мог возразить в виду своей природной бесхарактерности\жалости к этой неблагополучной\ее нахально-карего взгляда, точь-в-точь как у дворовой кошки, которая улеглась на капоте чужой машины. И он бы пережил, ей-богу. Но 14 мая Ваське исполнилось 16 лет.***
Во время их редко-очередного семейного ужина Василиса отставила от себя тарелку, притворилась серьезной и долго буравила их взглядом. Мама вздохнула, и это стало для нее сигналом к действию. — Я придумала, как хочу отметить своей день рождения, — Артур сразу заподозрил неладное и мысленно готовил себя к худшему. — И как же? — мама устало потерла переносицу, мысленно сводя их семейные дебет с кредитом. — …заодно и подарок, кстати. Я хочу провести этот день в Днепре, погулять там. После этих слов Артур отключился от реальности, понимая, что мама в жизни не разрешит двум едва-шестнадцатилетним девочкам (без Сладкой Вишенки вряд ли можно обойтись) прогулку по другому городу, где сотни арабов и маньяков только их и ждут, чтобы забрать в сексуальное рабство куда-то в Турцию. Так оно и случилось. Тютелька в тютельку, прогадал только с Эмиратами. А потом произошло внезапное: Васька закатила свою первую в жизни подростковую истерику. Классическую такую, с хлопаньем дверей, слезами, криками «я никогда у тебя ничего не просила!» и так далее по списку. Удивился Артур, конечно, знатно, но понял. Вспомнил свои шестнадцать и то пекучее желание хотя бы на секунду вырваться из этого душного, пыльного городишки; не сбежать, а просто ощутить, что жизнь существует и за пределами этих обшарпанных всех в граффити стен. Вася за стенкой рыдала взахлеб, будто после шестнадцати ей вообще запретят выходить из дому, и это стало последней каплей. Артур вздохнул. Дважды.***
«Эталон» резво скакал по дорожным ямам, подскакивая так, что Артур ударялся головой о крышу, попутно засовывая наушник обратно в ухо. Ваську, уснувшую на плече у Черри (они, разумеется, захотели сесть вместе), это нисколько не смутило. С последней они как-то странно переглянусь, на секунду обретя понимание в неровности дорог. Они ехали, казалось, вечность (полтора часа). Сам Артур в этом городе бывал пару раз — в частности, выезжал вместе с Саней-Аркашей-Лолой-еще-кем-то. Ему врезались в память узкие перекрестки, повсюду рассыпанная брусчатка, и куда бы ты ни шел — везде тебя встретит бесконечность синевы Днепра. У них не было четкого плана, у девочек не было осознания, куда они едут, у Артура не было понятия, зачем он это все затеял. Ладно. Ладно. Погуляют по городу, покушают в KFC (Мак ведь даже в их болоте есть), сходят на набережную. Возможно, будет даже весело. Он представил, как Анечка недовольна тем, что он с ними поперся — кислая мина, тонкие вишневые губы кривятся так, что она становится похожей на капризного ребенка (на саму себя то есть), и Васька — нервно теребящая русую косичку. Всего лишь день, Артур, даже меньше — обратные билеты на семь вечера вложены в кошелек между двумя пятисотками.***
Как только они на трясущихся ногах вышли из автобуса, их встретил неприятный майский дождь, который грозился перетечь в ливень. Васька и ее подруга (как будто он не помнит ее имени) как-то стушевались, Артур почему-то запаниковал — он и так был отвратительно плох в устраивании праздников, а тут еще и это. На перроне вдруг оказалось не два ребенка, а три. — За мной, — отрывисто вбросил Артур, и они двинулись в сторону остановки. Они успели влететь в нужную маршрутку, уезжающую на ходу, как раз в тот момент, когда хлынул ливень. — А куда мы едем? — осторожно спросила Вася, отчаянно цепляясь за поручень. — В центр. — И что мы там… — в голосе противная сварливость, но завершить фразу Черри не удалось — не успев схватиться за сидение (до поручней это чудо не доставало), она весьма клишированно влетела в Артура. Пришлось поймать, вцепившись в тонкое предплечье (та скривилась от боли, но промолчала). — Я не хотел, — вместо комментария о ее ловкости. Черри только повела плечами — вместо благодарности за спасенный нос. Артуру стало вдруг жутко интересно, знает ли Вася, что ее подруга периодически режется, и вообще — насколько тяжело это скрывать. — …и ответ на твой вопрос, Анечка, «что мы будем делать», — от «Анечки» лицо скривилось хуже, чем после того, как он задел раны. — Сюрприз. Девочки в унисон цыкнули, он даже почти умилился.***
Торговый центр «Мост» произвел на них впечатление — у них такого не было даже в «Ашане», поэтому они потратили добрых полчаса просто шатаясь вдоль магазинов — заглядывать в них смысла не было, с их бюджетом они могли позволить себе разве что носки с надписью «юность-хуюность» (Черри прорыдала над ними довольно долго). Артур даже подумал, зачем им кино, площадь, набережная, он может просто оставить их здесь и забрать часов в шесть. Однако они начали задавать вопросы. — И это все? — Не-а. Они поднялись на стеклянном лифте на этаж выше (восторг, восторг, восторг!) и, минуя фуд-корты, подошли к неоновой надписи «Multiplex». Девочки встретили кинотеатр дружным «ооо», потому что их единственный «Січ» умер пару лет назад и так не воскрес. Потом они едва не поссорились из-за фильма: Артур был категорически против фильма со странным названием «После» (его жутко смущала девушка с обложки — в лифчике и на полуголом парне), Вася и Аня отстаивали свое право на взрослость, и вообще они именно этот фильм ждали с февраля. Он выдал последний аргумент и знатно облажался: — Тут ограничение 16+. Вместо получил два коротких смешка и осознал всю абсурдность — Васе сегодня как раз исполнилось, а Черри была ее даже старше. Кстати, его сестра сбежала в дамскую комнату и оставила его стоять в очереди вместе со своей чокнутой подружкой. И зря. Как только подошла их очередь, Артур успел сказать только «Здравствуйте, сеанс на фильм «После»…», пока его не перебили: — Последний ряд бери, сладкий. На нем удобнее всего целоваться. Еще и жвачку свою вишневую лопнула. Артур смутился от осознания, что теперь он похож на тех парней, что таскают малолеток по кинотеатрам и соблазняют их там же; кассирша, казалось, только умилилась — для нее они с Черри смотрелись довольно органично. — Три билета, шестой ряд, — он прокашлялся. А вот теперь кассирша напряглась, отчего Анечка только рассмеялась. Совсем все плохо стало, когда подошла Васька. Эта лярва малолетняя провела рукой по волосам Василисы, заправив локон за ухо, как будто это завязка малобюджетного порно-фильма. И подмигнула. И опять лопнула жвачку, облизнув нижнюю губу. Артур пробурчал «спасибо» и поспешил забрать билеты.***
Он же знал, что с этим фильмом что-то не так. Чувствовал. Во-первых, группки девочек околоваськиного возраста были подозрительно возбуждены, и среди их оживленного полу-шепота можно было различить: «а в книге было…» (что могло притянуть зумеров обратно к книгам, Артур приблизительно догадывался). Во-вторых, чертова обложка с полуголой девушкой попалась ему на глаза еще раз. В-третьих, беглый взгляд Черри, который она бросила на Ваську, пока мальчик пробивал им билеты с помощью какой-то шайтан-коробки. И вот теперь Артур вынужден показательно ковыряться в ведерке поп-корна, пока симпатичный мальчик оставлял цепочку из поцелуев на животе главной героини. Вокруг девчонки словно замерли и парочки перестали целоваться. Самым привлекательным в главном герое Артур находил только его имя (Хардин) — треск костра и привкус вяжущего вина, остальное разило такими штампами, что было почти неприлично. Периодически он поглядывал на Черри — та на пару с Васькой не отрывалась от экрана. А потом понял. Этот клишированный Хардин для них мечта, парень, которого ищут ночами темными и рисуют в альбомах гуашью.* Смазливый, искрометный, самый лучший парень на деревне, бэдбой, который будет хорошим только для нее. Проходит с возрастом, но не у всех. У Артура же — по-честному — легкая зависть на уровне той же подростковости ноющими полузабытыми комплексами. Он никогда не был героем чьего-либо романа и вряд ли стал сейчас. Под конец фильма Артура начало подташнивать. Сюжетные линии такого нашумевшего произведения просто не могут быть такими банальными, неинтересными, предугадываемыми заранее. Он на нее поспорил. Хардин. Поспорил и влюбился. Такого вы явно не ожидали, да? Однако Вася и Аня (такие куцые три буквы) были в восторге. Они не прекращали своего обсуждения, переливали из пустого в порожнее, и даже бургеры из KFC были не в состоянии их заткнуть. — Ва он жфе любит ее… — Васька едва не поперхнулась картошкой фри. Черри кашлянула так сильно, что попала кусочком курицы Артуру на щеку, впрочем, не заметив этого. — Да какая любовь… — премерзко вытерла (читай: размазала) соус по губам. — Когда любят — не обижают. А потом она сделала невообразимое. Покосилась на него. Ему определенно показалось, это был обычный взгляд вскользь, она не видела разницы между ним и металлическим стулом рядом. Или за его спиной произошло что-то, а он не заметил. Какая уже разница. Она смотрела не дольше, чем он об этом думал, а это о чем-то, да говорит.***
Дождя как будто не было вообще. Даже лужицы не осталось, ни единого пятнышка мокрого асфальта. Как будто он специально затолкал их в кинотеатр, чтобы Артур терпел этот бред около двух часов, и закончился, как только они приобрели билеты. Почти вечернее солнце приятно пригревало, пока они все втроем спускались к набережной. Черри было, наверное, жарко в своей большой олимпийке-прямиком-из-девяностых, но снимать ее она была не намерена. Они обогнули цирк, и перед пешеходным переходом Артур почувствовал какое-то абсолютно отцовское желание взять каждую за руку. Днепр был великолепен. Широкий и бездонный, как в старых поэмах и исторических романах, глубокий во всех смыслах. На секунду они замерли втроем у каменных ограждений от открытой воды, вглядываясь в синеву и противоположный берег — тот пестрил заводами и блоками многоэтажек, кое-где можно было даже различить муралы. Двинулись неспешно, прогуливаясь, вдыхая не такой уж и чистый, но свежий воздух. Даже не так: дыша полной грудью. Рядом постоянно сновали люди, парочки, группки подростков, и только они трое выделялись на общем фоне — странный любовный треугольник, граничащий с педофилией. Периодически они натыкались на лотки со сладкой ватой, Артур даже предложил им купить и получил сразу два возмущенных взгляда. Вообще-то, им обеим уже по шестнадцать, ну какая сладкая вата. — Ой, а мы пойдем потрогать водичку? Он подавил в себе желание сделать фейспалм.***
Когда Артур привел их на Монастырский остров, то они тут же скинули с себя обувь и побежали (буквально: побежали) к берегу. Было не так уж и жарко, но несколько смельчаков уже купались. Какие-то две нелепые девочки возраста Артура смеялись и фотографировались — одна в большой синей шляпе и оранжевом сарафане в пол, другая с полотенцем на голове и в нелепых очках на пол-лица. Они были какие-то бестолковые и живые, вылепленные из другого теста, пропитанные энергией этого шумного города. Вода в Днепре, вопреки заводам, отходам и Чернобылю, была синяя-синяя, а у берега прозрачная. Артур не стал подходить к девочкам близко, хотя и не смог бы — Черри залезла в воду чуть ли не по пояс, так что вода доставала до шорт, Вася же стояла по щиколотку и старалась достать брызгами до своей подруги. На свету Васькины волосы казались почти золотыми, а белая оверсайз-футболка подчеркивала худобу рук — она казалась младше своих шестнадцати, наивнее своего поколения; его маленькая сестренка стала совсем взрослой, но еще — слава богу — недостаточно. Он сам не понял, как достал телефон и начал запечатлять все эти моменты, но осторожно и незаметно. Камера не смогла бы передать той бьющей ключом жизни, отраженной в их смехе и жестах, но Артур попытался. Продлилось это, конечно, недолго — его почти сразу заметили. И, на удивление, смутились. Даже Черри. В конечном итоге они все втроем сели на берег — Артур перестал бояться промочить рыхлые кроссы, Вася устроила голову на плече у Ани. Они молчали. Впервые за весь вечер Артур понял, что он не зря поехал. — Я бы хотела здесь жить, — умиротворенно бросила Васька. — Я бы хотела жить где-угодно, но только в нашей дыре, — парировала Черри. Она звучала честнее, поэтому Артур был с ней согласен.***
Монастырский остров оказался не таким уж и большим — обогнув памятник Тарасу Шевченко и полюбовавшись на Днепр с высоты, они вернулись обратно к парочке одиноких ларечков с минимум продукции. — Я хочу мороженого, — Васька тут же припала к стеклу холодильника. — Мангового. И пить. Артур только с улыбкой кивнул продавщице, которая улыбнулась в ответ. И сам предложил: — Анечка, — не удержался, — а тебе какое? В равной доли выверена насмешка и непоколебимость — Артур еще помнит ее полу-испуганный взгляд у кассы KFC и его спокойно-взрослое заверение — «это день рождения Васьки, а ты — наша гостья». — Мандариновое, — неуверенно и тихо, между строк — «еслинеполучитсяничегострашногопереживу». Вот теперь картинка дополнена — Артур, такой весь из себя взрослый, покупает сестричке и ее подружке мороженку, после того, как сводил их обеих на батут. Какой у них интересный возраст — сочетание детской наивности и вульгарной распущенности, так что действительно непонятно: то ли он их выгуливает, то ли соблазняет. Черри, если так разобраться, Лолита своего века. Как хорошо, что Артур не любит Набокова и разбираться. В то, что жизнь соткана из моментов, Артур особо не верил никогда — взмах крыльев бабочки никогда провоцировал ураган в его жизни. Все шло довольно закономерно, предсказуемо, но не в плохом ключе — самой крутой вещью во взрослой жизни он находил, как ни странно, ответственность. Ты совершаешь выбор и несешь за это ответственность. Ты и никто больше. Очень удобно, если вдуматься. Но были вещи, на которые Артур никогда не смог повлиять. Например. 1) 14 мая окажется настолько теплым днем, что свободно можно будет разгуливать босиком; 2) на повороте у Европейской площади живые полевые цветы будет продавать весьма сердобольная старушка; 3) из всех красок в магазине Черри (лет в 13) выберет именно красную. И именно цепь этих событий, не перевернет, но надломит его жизнь так точно. Потому что — как итог — они оказались втроем в центре этого индустриального города, который в предзакатном мареве виделся им чуть ли не мегаполисом (или это художественное восприятие Артура так лагало, кто знает). В какой-то момент все другие люди просто стерлись, будто спрятались под тень от прожектора, не попали в фокус камеры, превратились в неясные тени-декорации. Удивительно, но волосы Черри будто отражали каждый яркий всполох на фоне темно-серых зданий — неоновая рябь вывески, ярко-оранжевая подсветка, лучи солнца, пробивающегося сквозь обрывки облаков, заставляли их разве что не пылать. Огневолосая, она шла вдоль брусчатки босиком, как-то остервенело (ему так показалось) прижимая к себе цветы, а время не остановилось, нет, наоборот, будто помчалось с утроенной скоростью, но не затрагивая ее абсолютно. И его тоже. Они навсегда законсервировались в этом моменте. Она обернулась, и контакт их глаз продлился как-то слишком долго, отчего реальность вокруг начала исходить трещинами, а Черри (именно Черри) стояла к нему в пол-оборота, обнимая цветы, обезоруживая наготой стоп и обнаженностью карих глаз. А потом все лопнуло. Артуру понадобилось пару секунд, чтобы прогрузиться, — люди никуда не делись, волосы все еще были какой-то ядерной посеченной паклей, а смотрела она даже не него, а в камеру (Вася решила запечатлеть этот момент на телефон). Он почему-то подумал: хорошо, что это останется еще где-то, кроме его головы.***
По дороге домой они все были странно притихшие — от усталости, может быть, но усталость была приятной. День был насыщенный и пестрящий какими-то контрастными, иногда ирреальными событиями. Маршрутку нещадно трясло, ведь они все вместе сидели на самых задних местах. Вася снова задремала на плече у подруги, с которой Артур каким-то магическим образом оказался рядом (Васька у окна, Черри следом, ну и он — замыкающий). За окном было уже темно, а сон не шел, и вместо того, чтобы наслаждаться плейлистом, Артур был предоставлен собственным мыслям (наушники подвели его в такой трудный момент). Сам того не желая, он снова и снова прокручивал ту картинку перед глазами, пытаясь анализировать этот странный баг собственного сознания. Получалось скверно. Вдруг тонкая ладошка протянула ему вакуумный наушник ядовито-красного цвета. Без слов. Вместо «спасибо» Артур удивленно кивнул и вставил его себе в ухо, готовясь в полной мере приобщиться к современной софт-гранж культуре. Какой-то гнусавый голос протяжно сообщил, что «очень рад, что ты раздеваешься» (обоснованная причина не могла не радовать*). Ритмика была странная, но приятная. Яркий образ «сколько можно танцевать, ты бесконечная» резко контрастировал с определением «ты еще та пизда». — Что это за песня? — как-то даже заинтересованно спросил Артур. — Любимая песня твоей сестры. Вот же язва малолетняя. — Да я откуда знаю, что там Васька целыми днями слушает. Внезапный взрыв смеха разбудил и вышеупомянутую Василису, и привлек внимание остальных пассажиров, и еще больше спутал мысли в голове Артура. Пока Черри, пытаясь успокоиться, демонстрировала ему экран телефона с названием, он сам думал о каких-то нелепостях. Что у нее приятный смех или что-то вроде.