Девочка софт-гранж

Цок-цок. Ее каблучки цокают по мраморному полу чуть быстрее, чем привыкли слышать эти стены. Обычно здесь никто не торопится — все мерно шагают вдоль коридоров, останавливаются, а затем так же неспешно продолжают свой путь. Цок-цок, цок-цок. Она явно спешит, хотя вообще не стоит. Никакого времени ей назначено не было, но это так важно, что она решила приехать как можно скорее. Цок-цок. Немного теряется в этих одинаковых поворотах — завешенные чем-то белым стены только путают (раньше ориентировалась хотя бы по инсталляциям, а сейчас что?). Позвать его по имени она просто не может, ей даже стук собственных каблуков кажется оглушительным, не то что крик. Цок-цок, цок-цок. Зеркало. В полный рост, идеально прямое и четкое, подсвеченное по краям, как в гримерках. На какую-то секунду она видит себя другой — шестнадцатилетней и наивной, прямиком из 2019; сейчас уже не та — высветлила волосы, стрижка каскад, с лица как-то неуловимо стерлась любая детсткость. Кремовый аккуратный плащ, черные колготки, каблуки. Это вообще она? И похожа ли она хоть каплю на тот портрет, который до сих пор лежит где-то между полок ее квартирки-студии? — Вася? Голос брата не меняется совсем, но его присутствие здесь вытаскивает Василису из затянувшегося флешбека. Выглядит он, конечно, совсем иначе. Все больше напоминает модного киевского художника — без стереотипного клетчатого шарфа, конечно, но очки без диоптрий носит. Ему идет. Артур беззвучно манит ее пальцем в какой-то огромный зал. Там все такое белое и вычищенное, что невольно слепит глаза, поэтому Вася предпочитает пялиться в приятный лакированный паркет. Она даже не распознает источника света здесь, ей кажется, что каждая стена будто сияет изнутри, ослепляя. Глаза привыкают постепенно, но Артур почему-то не торопит ее. Он вообще выглядит… смущенным. Так не выглядит человек, чью серию картин выставляют в Pinchuk Art Centre, на ряду с такими представителями этого странно-актуального искусства как Джефф Кунс-или-о-ком-там-постоянно-говорят. Как будто Артур сам в этих работах не уверен. Василиса, наконец, разлепляет глаза. — О боже. Почему она никогда этого не видела, не встречала даже? Ни когда копалась в его вещах (делили одну комнату), ни когда заглядывала к нему в мастерскую, ни когда задавала этот идиотский журналистский вопрос: «откудавычерпаетесвоевдохновенье». Артур как будто взял это и резко вытащил, без подготовки и прелюдий, спустя столько лет. Василиса прикрывает веки, но на чуть-чуть, и в ее голове проносятся песни Мукки, который к этому времени, наверное, скололся к чертям, перестал существовать вне 2019. Того самого 2019. И Вася понимает, отчего здесь так просторно и светло — этого требует инсталляция. Картины словно выведены прямо на широкой стене перед ней, но это только иллюзия. Их всего три. Она видит силуэт девушки сзади — сама кисть черная, плавная, но каждая деталь ее шеи, спины и рук очерчена довольно четко и детально. Обнаженная, голова чуть наклонена, руки — нешироко раскинуты. В одной — зажато крохотное (но в масштабе картины довольно точное) лезвие, с другой — стекает кровь. Волосы — ожидаемо — красные. В первую картину немного влезает фон из второй — город в карикатурно-урбанистическом стиле: высотки, фонари, свет неона, но все как будто размыто и не попало в фокус. На второй тоже девушка. Стоит в полу-обороте, пряча в лицо в букет полевых цветов, чьи мягкие и живые оттенки контрастируют с монотонностью домов. У девушки по-подростковому тонкие ноги и уязвимо-босые ступни. Лепестки ее цветов насыщенно-алые. На третьей картине она стоит лицом к наблюдателям. Там есть все — ее красное каре, ее жертвенно вытянутые вперед руки с порезами-шрамами в черных и красных оттенках, но — что пугает — неровным мазком исполнены губы. Угадайте, какого цвета. — Господи, Артур… «Господи, Артур, как это легко и очевидно читается, какая это ясно-прописанная и законченная история», — хочет сказать Вася, но у нее не получается, поэтому она просто делает пару шагов вперед. Все силуэты какие-то едва намеченные, как будто это только наброски, но в этом есть свое очарование. А город наоборот — словно Артур вырисовывал каждую детальку, каждую неоновую надпись выполнил по буковке, а потом просто вылил стакан воды, смазывая (возможно, так оно и было). Это все акварель, она научилась в этом разбираться, а вот волосы…. Вася хочет прикоснуться к картине, чтобы проверить догадку, но нельзя. — Масло… Смешивать на одном холсте несколько видов красок — для настоящих больных ублюдков, но Артуру можно. Волосы, капли крови, цветы, губы — насыщенные, масляные, заметные. — Ты что-то слышал… о ней? — не оборачиваясь роняет Вася. — Откуда? Это твоя подруга, вообще-то. Взгляд Василисы рассеяно скользит по картинам, подмечая, но не фиксируя в памяти название (cherry-что-то-там). Были ли они с Аней подругами вообще? — Это было так давно… Как ты вообще…? — ей странно хочется принять равнодушный вид, как будто эти работы просто красивые и ничего больше. Они не касаются ее напрямую, не задевают лично ее и сотни других людей, связанных между с собой этой странной проблемной девочкой. У каждого, наверное, была своя такая — странная и проблемная, олицетворением ушедшей софт-гранжевой эпохи, неровной и резкой, но отчаянно-живой. Вася больше не хочет знать, что именно произошло между братом и Черри, раз та даже здороваться с ней перестала, не то что в гости ходить. Зачем что-то ворошить, что-то спрашивать; ответа честнее, чем эти картины, уже не будет. Это какой-то исполненный завет. — …нарисуешь на стене долгожданный хэппи-энд… — Артур только кивает осторожно. Они стоят в этом зале — втроем — и молчат, ощущая тяжесть уходящей эпохи.