На бумаге акварель Черно розовый апрель Я рисую на стене Долгожданный хэппи энд
Вы же не будете думать, что он специально? Такие вещи вообще трудно сделать специально, когда тебе двадцать четыре и в Инстаграме тебя зарегистрировала твоя подруга (Артур еле понял, как тут сообщения отправлять, не то что искать аккаунты). Он просто шарился по страничке Васьки, мысленно посмеиваясь с того, что сестра скрыла от него все истории. А догадаться, кто скрывается за ником @miracle_cherry, было не так уж трудно. Аркаша называла Инстаграм ветвью современного искусства, но она явно не видела страничек малолетних школьниц. Заглавное фото Артур находит почти удачным — половину ее чересчур разукрашенного лица не видно, в ракурсе только винные губы и шея в объятьях бархатного чокера; в зубах зажата веточка с двумя крупными вишнями (настоящими) — их цвет оттеняет и помада, и короткие волосы на фоне. сherry bomb * твоя бледная софт-гранж принцесса * держаться за руки во время расстрела Описание профиля соответствует и возрасту, и натуре своей хозяйки. Не смог удержаться, чтобы не начать просматривать его. Первое фото Артуру тоже, кстати, нравится — свежее, майское; Черри кто-то запечатлел на крыше здания — она сидит на парапете спиной, вишневая пакля взъерошена, в поднятой руке стеклянная бутылка с чем-то красным (кто бы сомневался), другой она тычет средний палец в кадр. Самое главное здесь — фон: плавный закат, мягко-оранжевый с переходом в желтый, облака будто зефирные; внизу — панорама города: башни завода, их единственная школа, серо-голубые окончатые панельки (эстетика глубинок и вся эта история). Подпись: «когда проснешься, тебя ждет темно-оранжевый закат». Следующий пост сеет в него какое-то странное сомнение: на покоцанной пятнистой дощечке — внимание — лежит палитра — внимание (2) — под акварель. И два пластиковых стаканчика с розовым чем-то. И кисти. И ее ноги в сетчатых колготках на фоне. Неплохо, в целом (и никакой подписи). Дальше ожидаемо (а Артур почти уверовал в присутствие у нее хоть какого-то вкуса) — любимый ее ракурс — лица нет, только губы, акцент на шею и ключицы. На этот раз не чокер, а почти что ремень, ядовито красный в обработке инстаграмных фильтров, ровно посередине — металлическое сердечко. Но вы думаете, дело в нем? Ага, если бы. Вся ее шея украшена (если так можно сказать) бурыми гематомами, дорожка из бордовых пятен спускается аж до ключицы, ярко выделяясь на фоне бледной кожи. Такое даже специально трудно поставить, не то что случайно, в порыве страсти (если только кожа у нее не чувствительная, не чтобы его это волнует, боже). Подпись: «мой сон — твои объятья, а мой космос — гематома». А вот это… что это вообще? Локация какая-то пошарпанная (как обычно), Черри распластана на узкой кушетке — в кадре только половина ее тщедушного тельца, безразмерная футболка закатана так, что даже видно кружево (что?) бюстгальтера. Но — самое главное — на отчетливо проступающих ребрах красуется еще одно тату, которое он у нее не видел (когда б он смог). Две руки тянутся друг к другу (Артур без труда узнает набившее оскомину «Сотворение Адама»), под ними надпись — «HANDS REMEMBER» (причем, буква «N» немного съехавшая, но на теле Черри это смотрится потрясающе органично). Руки в перчатках и с машинкой окончательно утверждают в мысли, что это настоящая. А потом все его размышления, впечатления, мысли взялись за ручки и дружно пошли нахер. Потому что он увидел Ваську. Сначала Артур даже не понял, что это его сестра (просто какая-то русая девочка), но потом узнал, Черри ее даже отметила. Вася смотрела на него очень хорошо переданной наивностью серых глаз прямо с листа А4. Акварельная, но ясно прорисованная. Такая же, как и в жизни, трогательная, но не блеклая, маленький рот, пропорции, наклон головы, бледно-синий фон — а все в точку, ни мазком мимо. И — если вы помните — акварель. «Масло для лохов». Артур тут же пролистывает ее профиль вниз, пропуская фото с закатами, вписками, ее высунутым языком (никаких глаз, максимум — нос) в поисках других рисунков, подтверждения этого безумия. И находит, что самое страшное. Снова акварель, монохромная (черное-серое-белое) — худенькая девочка с каре по уши, узкие выгнутые плечи, а главное — полный расфокус лица. Оно будто раздваивается, словно слои накладываются друг на друга. Чуть погодя, Артур понимает, что в одном месте ее глаза закрыты, и тут же, рядом, вызывающе-открыты. Так рисовать (писать!) в шестнадцать лет просто невозможно, Черри как будто это украла и выдает за свое. В ее профиле Артур находит еще пару работ с цветами и короткие зарисовки глаз (классика же, ну). Его поиски отдают чем-то фанатичным, если честно, но он продолжает все равно, вглядывается в эти рисунки, но отчаянно не хочет признавать их наличие в принципе.***
Черри появляется в их квартире, но это будто уже не она. «Словно ее лицо, ее имя, свитер такой же синий — никто не заметил подмены, кроме меня», — совершенно некстати думает Артур, прогоняя прочь из головы строки Флёр. Разумеется, все это вымысел, очередной его системный сбой, Анечка такая же: не здоровается с ним при встрече (только кивает), не смотрит в упор, кеды свои грязные по его прихожей разбрасывает. — Васи нет. — В смысле? — Черри наконец соизволит поднять глаза, но лучше бы нет, честное слово. — В магазин вышла. Прихожая сразу становится какой-то тесной, неуместно-заполненной мебелью, куртками, обувью, этой странной девчонкой сразу из всех новомодных молодежных песен. Черри не решается уйти в комнату Васьки без нее самой, Артур — оставить ее одну посреди коридора. — Чай… будешь? Та кивает, безразлично поведя плечами от безысходности. Чайник кипит оглушительно (и так был нагретый), но это единственный между ними звук. Он (чайник, то есть) такой белый, с потрескавшимися цветочками посередине и накипью внутри, типичный такой совковый чайник, но они с Черри пялятся только на него, прямо-таки оторваться не могут. Упаковка с чаем Lipton с лимоном, кружки с какими-то мультяшными тварями, клеенка в ромашку — все это интереснее, чем собеседник напротив. От порыва ветра окно резко ударяется о раму с громким стуком (хорошо, что на подоконнике нет цветов — завяли все к черту); более того, одновременно с этим ударяет гром, так что Артур и Черри дергаются — тоже одновременно. Нервные какие, ты посмотри. — Кажется, дождь начинается. Ну вот зачем он это сказал. Что за нелепые светские разговоры о погоде? И с кем — с ней! — Я люблю дождь, — Черри отхлебывает со своей чашки и так невыносимо звучно сербает, что это, наверное, специально. — Люблю грозу в начале мая…? — Чего-чего? — Классиков знать надо. — Ты из какого нафталина это достал? А, постоянно забываю, тебе ведь уже двадцать четыре, — она произносит это, так печально глядя на него и с условным сожалением, как будто за Артуром сейчас вот-вот закроется крышка гроба. И смотрит — чуть ли не впервые — в упор. Глаза у Черри такие обычные, что хочется выть от тоски — помесь карего и зеленого, но это не свежесть мокрой травы (как у Лолы), а два мутных болотца. И Артура неотвратимо засасывает. Он роняет на пол ложку, проливает чай на пол и на себя, и все это под аккомпанемент очередного раската грома — как будто мир рушится, честное слово. А Черри смотрит и смотрит, даже как-то удивленно, но не давяще, не пристально, обычно смотрит, потому что вся она — это ничего особенного, и цвет волос не выделяет, а только подтверждает. Артур хочет спросить: ты давно рисуешь? Спросить: это твои рисунки вообще? Но, как обычно, не решается (ни на что).***
Странно. Они сидят на полу так расслабленно, естественно; из-за грозовых туч в комнате царит полумрак, поэтому все вокруг какое-то едва очерченное, затемненное, даже волосы Черри кажутся тусклее. Та на Артура вообще не смотрит, как будто и нет его. Если бы не рисунки, рассыпанные на полу, можно было подумать, что и не было никогда. Аня сидит прогнувшись, изогнувшись, сузив плечи, спрятав голову, спрятав предплечья, упаковавшись в свою безразмерную джинсовку, — только пальцы старательно обводят масляные линии. Ей нравится или нет — неясно, но она точно что-то ощущает. И дождь. Ливень. Тарабанит в окно размеренно и мягко, окутывая их обоих (или только Артура) в неясный транс. Черри молчит, но этого так много, что хочется спрятаться, если не вскрыться. И вот оно — показывать свои рисунки тяжелее, чем оголяться, но в этом есть какое-то неясное ощущение власти. Странно делить что-то такое личное именно с ней — с этой ничего не понимающей в искусстве, но тонко чувствующей красоту, малолеткой. Момент этот не то чтобы интимный или сближающий, а какой-то ирреальный — подобное Артур чувствовал, когда впервые обнаружил Черри на собственном подоконнике. Смотрит на нее так же. Будто впервые. — Ты талантливый, — ее тон безукоризненно-ровный, словно она отстраненный наблюдатель, и от его таланта Черри ни холодно, ни жарко, вообще никак. Впрочем, так оно и есть, наверное. — Спасибо, — полувопросительно, Артур даже не уверен, что на это стоило отвечать. Воображение рисует ему странные картины: словно он вместе с Черри методично сжигает каждый рисунок, и блики огня горят не ярче ее волос; это ощущается не как перфоманс, или акт вандализма, или приступ сумасшедшего. Никаких полу-безумных «понимающих» взглядов или закадрового истеричного смеха. Комнату озаряет вспышка молнии, как будто за окном кто-то божественный и правда чиркнул зажигалкой Zippo. Если бы этого не произошло, то он вряд ли бы заметил, как ладонь Черри потянулась к очередному рисунку. Не рисунок даже. Так, карандашный набросок. Нет-нет-нет. Ни в коем случае. Артур не задумывается особо, опрометчиво-резко касаясь ее руки (останавливая на пути к рисунку, вообще-то). Пальцы отрешенно скользят по ее узкому запястью (такая костлявая, господи-боже, и худая), он легко касается тонких шрамов и гадает, сколько еще таких скрыто под одеждой, — Черри этого его жеста абсолютно не понимает. Изумление плещется в двух ее болотцах, и оторвать взгляд от них Артур просто не в силах. Вспышка молнии озаряет комнату, искажая цветокор, так что вся краска с лица Ани переходит в ее адовые волосы. Артур явственно видит ее перед собой, гораздо ближе, чем она была до этого. Он даже этого не заметил. И в упор продолжает не замечать, как Черри подымает голову, вытягивая шею из плена узких плеч, и этой ее доверчивости никакого оправдания нет. Кроме одного. Артур думает: лучше бы она увидела рисунок этот чертов, чем сейчас всматриваться в ее полу-испуганный, непонятно-пугающий взгляд. (шутка, конечно, он не думает вообще). Вы же не будете думать, что он специально? Такие вещи вообще сложно сделать специально, когда тебе двадцать четыре, и у тебя на полу сидит наглая, испуганная, малолетняя девчонка, которая сама осторожно тянется к тебе ближе. Артур не понимает, честно, не соображает ни секунды, не отличает реальность и вымысел, да даже не пытается разобрать: он правда чувствует ее шершавые тонкие губы на своих или выдумывает это ощущение в предвкушении. Какая разница, если… Хлопок — так ударяется входная дверь от сквозняка. Они дергаются в полном синхроне второй раз за день, подскакивают с места тоже одновременно, в молчаливой договоренности не смотреть друг на друга. Возможно, больше никогда.***
Артур был тем самым кошмаром всех барист и баристок, который приходил в кофейню и говорил: «мне кофе с молоком, пожалуйста». «какой Вам кофе? с молоком». Бариста тут же вздыхал, подносил ладонь ко лбу, бормотал что-то под нос, злобно стрелял в Артура взглядом. Хорошо хоть на улицу не выгонял. В той кофейне, где он договорился встретиться с Черри, к его закидонам уже привыкли. Но это не основная причина, почему Артур выбрал это место. Первым был совет от психолога (статья «Как правильно разговаривать с трудным подростком»): это стоит делать на условной территории самого подростка. Или хотя бы на нейтральной. Так он будет чувствовать себя в большей безопасности. Второе: то, что Черри определенно органично просмотрится в этом месте. Дизайн в стиле «подвальный гранж», стены в граффити (некоторые из них Аркаша выписывала собственноручно), вместо столов — жестяные бочки и все в таком духе. Ей понравится. Если она придет, конечно. Его сообщения она проигнорировала, Артур пришел к оговоренному времени наудачу. Поэтому сейчас он сидел у окна и уныло колотил ложкой в чашке, размешивая несуществующий сахар (потому что истинные психи предпочитают кофе без). Вид был все тот же — недостроенная панелька, облюбованная неформалами и наркоманами заброшка; табличка «заморожено» сообщала будто не о строительных работах, а времени, которое как будто замерло в этом городе. Артур так давно сидел здесь вместе с Аркашей и жаловался на одну малолетнюю лярву. Миллион лет назад словно. Когда он еще был нормальным человеком, не приставал к малолетним нестабильным девочкам и не переживал за их психическое здоровье. Черри, на удивление, пришла. Подходила к его столику ровно, вскинув подбородок, держа голову неестественно прямо, даже взгляд чуть ли не впервые не вскользь или мимо. А в него. Артуру это не понравилось. Если бы Аня зашла, потупив глазки, смущенная, выдающая хоть какие-то эмоции, было бы легче, чем бороться против ее очевидного вызова и показушного равнодушия. — Привет. Она кивает. Как и ожидалось: ее агрессивные цепи на шее, широкие черные околоармейские брюки, бордовые губы на бледном лице; она как будто сошла с этих настенных граффити. — Закажешь себе что-нибудь? — Артур кивает в сторону меню, выписанного прямо на стене. — Обойдусь, — затапливая пассивной агрессией. Она показательно вываливает на стол пачку сигарет — красный Marvel с крохотной курсивной надписью sweet cherry. Если бы можно было, то, наверное, Черри бы закурила прямо тут, выдыхая сладкий дым ему в лицо. Скрещенные руки на груди, вскинутая бровь, хамоватый тон — как будто Артур виноват перед ней, и она пришла принимать извинения. Ее нервозность выдает только то, что она сжимает замок в руке и неприятно елозит им по цепочке. — Аня, давай поговорим как взрослые люди, — или хотя бы попытаемся. — О чем? Он пытается скрыть свое неясное волнение, цепляясь за чашку стремительно остывающего кофе, в то время как из головы вылетают все заготовленные заранее фразы. «Мы не должны были, это неправильно». «Я намного старше тебя». «Мы оба виноваты, что допустили это». — Я понимаю твои чувства, — по советам психологов из Интернета, — но, надеюсь, ты поймешь мои. — Чего-чего? Как жаль, что ни в одной статье, которые он перечитывал уже три дня подряд, не сказано, как вести себя, если (чуть не) поцеловал того самого трудного подростка. — Ты уже не маленькая девочка, и сама понимаешь, что… — Я нихуя не понимаю, — она говорит искренне, но Артур принимает это непонимание за злость и желание потрепать ему нервы. Больше всего он боится, что это какая-то дурацкая подростковая шутка, этот-как-его-пранк, а еще хуже — если однажды утром Черри вскроется, выцарапав на предплечье его имя. — Мы оба виноваты в той ситуации, что случилась, я, конечно, больше, мне стоило думать головой, но я ни в коем случае не хотел тебя обидеть, — Артур тараторит какими-то странными обрывками фраз, не в состоянии оторвать взгляд от чашки кофе на столе. Поэтому он не видит, как лицо Черри как-то странно меняется, и подростковый вызов и нарочитое равнодушие превращается в что-то другое. Что-то очень нехорошее. — Самое главное, что это все… того не стоит. И я не единственный парень на свете, у тебя еще будут другие… Артур трусит. Отчаянно трусит смотреть на нее, ждать ее ответа, вспоминать тот вечер, принимать ответственность. С такими проблемными девочками не играются. — И не стоит из-за этого… что-то делать с собой, не вздумай даже, — последнюю фразу проговаривает на едином выдохе, так что ее даже разобрать трудно. Но Аня разбирает. Наверное, если бы они что-то заказали, что-то ели и на столе остались ножи или хотя бы вилки, то она вскрылась бы тут же, на месте, ему назло. Черри молчит и пытается поймать его взгляд, но Артур даже смотрит как будто сквозь. Ожидаемо. Ее поведение абсолютно ожидаемо, какой же он идиот, господи. Артур понимает это секундой позже, как только остывший кофе стекает по волосам.***
Теперь можете думать, что он специально. Дважды не может быть случайностью. Но Артур даже не пытался скрыть этого от самого себя (потому что больше никого рядом не было, никто не мог осудить его или осмеять). Он сидел и упрямо просматривал каждый пост профиля @miracle_cherry, с конкретной целью даже — пытался вспомнить, как выглядит Черри, потому что в его памяти она зафиксировалась только кадрами (порезы-волосы-губы, и все предательски алое, масляное). Ни на одной фотографии Артур не находит лица полностью, как будто все это — набор каких-то картинок из Pinterest. Он знает, что это будет заметно. Что Черри откроет «просмотренные», увидит его ник и надумает себе бог весть что. Но все равно делает. Какое-то неясное жадное любопытство заставляет его скроллить страничку как последний сталкер, как будто это поможет хоть как-то ее понять (или как там Артур еще себя оправдывает). Какая разница. От одной просмотренной истории его положение не станет хуже (он вспомнит эту фразу через пятнадцать секунд на грани истерики). Артур ожидает чего угодно: ее поцелуя с такой же разноцветно-радужной, нового партака вдоль старых шрамов, фотку свежих порезов со стекающей по рукам кровью, в конце-то концов, но никак не этого. Снова рисунок, снова портрет какого-то… Ой блять. Ой пиздец. Артур узнает себя, но не сразу — на бумаге он выглядит куда лучше, красивее будто, но это точно он. Это его серые глаза и острые скулы, и дурацкая манера чуть хмурить брови. Это Артур, но какой-то прокачанный, через фильтр пропущенный, дымно-акварельный. У него скулы сводит от того, как это талантливо, как это метко, да она пишет лучше, чем коммуницирует. Именно. И этот рисунок… такой однозначный, как зашифрованное в стихах «я люблю тебя», как будто она это со сцены в микрофон объявила и объявила. Это как плевок в лицо и лучшее из признаний. А он такой дурак.За порезы на руках И за тело в партаках Нарисуешь на стене Долгожданный хэппи энд