Забытые тропы

      Рыжий Мо не умолкал ни на минуту. Трещал хуже сороки. Когда не ворчал и не ругался, рассказывал рыбачьи байки – все они заканчивались плохо, – или пел до надрыва голоса, сыпал божбой и проклятьями, как пьяный в таверне мелкой монетой. Тогда в трюм спускался Тимезис Две плетки и парой незлых оплеух заставлял Мо замолчать. Его брат Жанно, такой же рыжий, немой от рождения, каркал от ярости и рвался на помощь, но веревки на руках и ногах держали крепко. Так повторялось изо дня в день, словно Рыжий Мо, Жанно, Тимезис Две плетки были актерами, знавшими свои роли назубок. Дик хотел бы держаться от шумных южан подальше, но тоже был связан и заперт в трюме «Пиньи».       После того, как три дня назад его подло схватили и заставили подняться на борт, он говорил мало, если не считать первой, дорого стоившей ему вспышки негодования. Благодаря словоохотливости Мо теперь он знал, что попал в руки гайифских приватисов, которые рыскали вдоль побережья и захватывали агарисских и клавийских рыбаков, заходивших в имперские воды ради богатого улова.       – Сущие гниды, – говорил Мо, – чтоб им пусто было.       Жанно в подтверждении слов смачно сплевывал на пол.       Братья были родом из Эпине, с восьми лет выходили в море, промышляли рыбой и «еще кой-чем», как туманно выразился Мо, проявив несвойственную ему сдержанность. Впрочем, Дику было все равно. Возможно, зимним вечером за бокалом вина он охотно послушал бы о скитаниях братьев по всему побережью Померанцевого моря: от Эр-Сабве до Бордона, а затем и Агариса, – но сейчас, брошенный в трюм чужого корабля, он безуспешно пытался понять, что с ним произошло и – главное – что делать дальше.       В первый же день Дик поклялся, что отомстит гайифцам за все унижения. Сгоряча он предложил товарищам по несчастью захватить корабль, но Рыжий Мо лишь посмеялся над ним, а Жанно сморщился, как от боли в зубе… Про таких в Надоре говорили: «Смел, как овца».       Несколько часов до захода солнца прошли за рассказами Мо и в безуспешных попытках ослабить путы, а ночь заполнили кошмары: Дик бежал по узким извилистым коридорам, слышал гудящие от гнева камни и неторопливые, уверенные шаги за спиной. Постепенно коридоры заволокло липкой лиловой тьмой, и от удушья он проснулся, чувствуя себя совсем разбитым, как в детстве после приступа грудной хвори.       На той поляне, где его схватили, он тоже очнулся, хрипя и задыхаясь, словно ему заново пришлось учиться дышать. В горячем, как из печи, воздухе разносился стрекот цикад и кузнечиков. Запах трав мешался с запахом сосен, плотным и тяжелым, как одеяло, и этот запах был первым, что ощутил Дик, медленно приходя в себя. Он открыл глаза и сразу же зажмурился от пронзительной головной боли. Губы сушил привкус земли, руки, которые он с трудом поднес к лицу, оказались в грязи и крови…Он еще никогда не чувствовал себя таким слабым – беспомощнее новорожденного, – хотя ни ран, ни заметного кровотечения не было.       За спиной раздался шорох, и Дик из последних сил заставил себя перекатиться под защиту дерева. Он мешком привалился к сосне, больно ударившись плечом и лопаткой. Теперь напротив него чернел зев пещеры, скалы у входа растрескались от жары и ветра и, к счастью, молчали.       В глубине пещеры что-то зашуршало, оно неспешно приближалось, тяжело ступая по камням, присыпанным прошлогодней хвоей и песком. Напряженно вглядываясь в темное горло грота, Дик попытался наощупь найти рукоять кинжала или эфес шпаги и не смог, – он был безоружен и даже не помнил, как это произошло. Наверное, потерял в одном из тех подземных коридоров, куда бросился бежать, когда Альдо смахнул лиловую слезу и вдруг словно перелился из краев одежды в бесформенную гигантскую глыбу с прожорливой пастью, полной острых, как иглы, зубов.       Шаги становились все громче. Стоило бы помолиться, но во рту пересохло, будто в горячке, дышать становилось все сложнее.       – Выходи! – хрипло проговорил Дик.       Медленно, неотвратимо из пещеры на свет появилось какое-то чудовище, огромное – ростом выше мужчины, – мохнатое и грязное, как из болот Ренквахи.       Дик с трудом сделал вдох, потом еще один.       Это был вепрь, старый, как горы. Он неторопливо вышел на середину поляны и остановился меньше, чем в пяти бье от человека. Его клыки пожелтели от времени, а глаза, крохотные, скрытые нависшими седыми бровями, были подернуты белесой пеленой. Зверь был слеп.       Морда, которую Дик не смог бы охватить руками, повернулась к морю, уши чутко дрогнули, вепрь замер, прислушиваясь, а затем размеренно пересек поляну и скрылся в кустарнике, не обратив на Повелителя Скал ни малейшего внимания.       Дик еще глядел зверю вслед, когда ветер донес до него голоса людей. У него не получилось подняться с земли – ноги не слушались, – тогда он плотнее прижался спиной к стволу сосны и попытался разобрать, о чем переговариваются незнакомцы. Слов было не различить, но радовало то, что это не приспешники Карваля, – где бы Дик ни находился, жаркое солнце и мерный шум волн свидетельствовали о том, что он оказался далеко от мрачного тракта, которым его везли навстречу смерти.       Очень скоро его окружили пятеро мужчин, одетые в простые рубахи и штаны, все с ножами или кинжалами, у двоих из них были сабли. Слова, с которыми к нему обратились, звучали странно и отдаленно знакомо. Дик откашлялся, надеясь, что голос его не подведет.       – Сожалею, что не имею чести понимать вас. Я герцог Ричард Окделл.       Один из мужчин с саблей сказал что-то остальным, вызвав со всех сторон неприятные смешки. Дик попытался приосаниться, но, очевидно, не произвел должного впечатления.       – Ах, ваша светлость, – продолжил тот же грубиян на талиг, – прошу простить наши манеры, не каждый день встречаешь на Сосновом берегу герцога. В Зиндзлари таких не водится.       – Сосновый берег? Где это?       Ему не ответили. Второй мужчина с саблей, хмурый, как осенний день в Надоре, коротко что-то произнес, и двое, подхватив Дика под руки, резко вздернули его на ноги.       – Не смейте!.. – Дик задохнулся от ярости, не от слабости. – Немедленно отпустите!       – Квартермастер приказал доставить вас на борт, ваша светлость, – с издевкой поклонился тот, кто владел талиг. – И я не советовал бы вашей светлости отказываться от этого приглашения.       У него было очень неприятное и вместе с тем волевое лицо, словно грубая модель, но слепленная настоящим мастером. В ухе покачивалась крупная жемчужина неправильной формы. В Талиге они так и не вошли в моду у старой знати, да и навозники не спешили украшать себя подобным образом, но Дик видел похожие серьги у нескольких дворян, прибывших с Альдо из Агариса.       – Кто вы такой, чтобы так со мной разговаривать?!       – Зовут меня Иво Патрикис, и я помощник квартермастера нашей скромной «Пиньи», – недобро прищурившись, ответил толмач. – Справа от вас наш славный бондарь Тимезис.       Дик согнулся от удара под ребра справа.       – Слева – Левша Кивилл.       И с этой стороны последовал сильный удар поддых.       – Ну и, конечно, наш командир, квартермастер Грай Радзакис, – с этими словами Патрикис аккуратно и умело ударил повисшего на руках моряков Дика навершием сабли в висок.       Боль распустилась, как цветок, и тут же исчезла. Дик погрузился во тьму.              * * *       – Северянин… – слова звучали гулко, как в домашней церкви.       В лицо плеснули холодной соленой водой, Дик закашлялся и открыл глаза. Перед ним с миской в руке стоял тот, кого на поляне назвали Тимезисом.       Дик рванулся, пытаясь подняться на ноги, и тут только осознал, что привязан к большой тяжелой бочке, от которой шел тошнотворный запах. В тревоге он постарался осмотреться, но в темноте было сложно оценить размеры помещения. Все вокруг выглядело странно и незнакомо. Стены, пол, потолок, – деревянные, скрипучие и словно бы ненадежные, как старые качели. Неужели его действительно схватили и приволокли на борт какой-то закатной посудины?       – Ешь, северянин, – Тимезис освободил левую руку пленника.       Дику неслучайно в первое мгновенье показалось, что он слышит службу отца Маттео. Гайи звучал очень похоже на гальтарский.       – Я не буду ничего есть. Отведи меня к капитану, – проговорил Дик медленно, чтобы его поняли, едва ли не впервые испытав благодарность за бесконечные уроки на Эсператии.       Тимезис равнодушно пожал плечами, отставил миску и потянулся к узлам. Дик победно вскинул подбородок, но бондарь лишь заново привязал левую руку и, не сказав больше ни слова, забрал еду и ушел.       Лишь теперь Дик заметил, что остался не один. Неподалеку от него сидели двое беззастенчиво разглядывавших его мужчин, так же, как и он, связанные по рукам и ногам.       – Эй, северянин, – живо позвал его один из попутчиков, – как твое имя?       Дик, и в лучшие времена не расположенный к общению с незнакомцами, молча посмотрел на него исподлобья, стараясь дать понять взглядом, как велика пропасть между ними.       – Я Рыжий Мо, а это мой братец Жанно. Два дня назад гайифские кастраты схватили нас, будто бы мы заплыли рыбачить к Сосновому берегу, когда каждому ясно, что мы не покидали вод Святого города.       Дику всегда нравилось землеописание, и хотя название побережья по-прежнему ни о чем ему не говорило, он мысленно представил карту юга Золотых земель – Агарис, Агария, Клавия и между ними узкая полоска гайифской земли. Вероятно, где-то здесь он и оказался. Но как же далеко его забросило от Талига… И как это произошло? Мысли путались и скакали, как кости в стакане перед решающим броском: подлый чесночник Карваль, слепец Алва, Альдо и лиловый ужас, и коридоры, коридоры без начала и конца. Сердце его вдруг сжалось, – он вспомнил, с чего все началось.       Королева.       Он убил королеву.       И ее фрейлину.       Дик застонал, как от боли. Воспоминания об этом были смазанными, будто пейзаж за окном в дождливый день. Даже разговор с Алвой и бегство от Альдо – явно порожденные бредом виденья – сохранились в памяти четко и ясно в отличие от отвратительной и беспощадно унизительной ссоры в королевском кабинете. Тогда его накрыло гневом, как лавиной, и все что он помнил, – успокаивающее ощущение рукояти фамильного кинжала, зажатой в ладони, испуганные глаза фрейлины и искаженное злобой лицо королевы.       Сейчас вся сцена вызывала лишь брезгливость, гнев выкипел досуха, но что-то засело в глубине, как заноза, и Дик знал, что, если бы королева вновь стояла перед ним, он, несмотря на всю ярость и презрение, не ударил бы.       – Кто эти люди? – охрипшим голосом спросил он. – Что им нужно?       Рыжие переглянулись.       – Известно, кто, – последовавший поток брани сделал бы честь адуанам. – Пираты, чтоб их драли кошки Леврукого… Думают, раз есть бумажка от гайифского адмирала, то они, мол, приватисы, охрана побережья, а на деле – ублюдки, сукины дети, хватают ни в чем не повинных людей и наживаются на том…       – Зачем? Что они с нами сделают?       – Сделают? – переспросил Мо. – Известно, что. Да, известно… видать, дорога нам на Межу, а, Жанно?       Тот заухал, как сова.       Дик поморщился.        – Что за межа?       – Межа – остров, значит, межевой, – охотно пояснил Рыжий, – где гайифцы с морисками торгуют, ну и человечков черноголовые на работы разбирают.       Несмотря на боль в висках, а, может быть, из-за нее Дик не выдержал и осадил рыбака:       – Любой, кто хоть немного знает о морисках, знает и то, что они не пускают на свой берег чужеземцев. Им вера не позволяет.       Мо как-то странно взглянул на него, склонив голову к плечу, словно пытаясь понять, кто перед ним.       – Может, оно и так, – вздохнув, проговорил он, – да только немного я таких встречал, кому вера мешала бы себе в прибыток дела делать, потому как только святые на то способны.       Дик не нашел, что возразить, и промолчал, а Мо словно и не ждал ответа. Он завел какую-то заунывную песню, а затем другую, такую же протяжную и невеселую, а за ней третью… Песни как волны, вливались одна в другую и казались бесконечными. А потом рыбак вдруг заорал похабные стишки о гайифце, который по очереди сватался к трем подружкам, в каждой находил какие-нибудь недостатки, и в итоге сбежал с братом последней невесты, чьи достоинства не сравнить с девичьими. На взгляд Дика, сочинение Мо было не хуже, чем сирвенты Гильома Отэ, но команда «Пиньи» не оценила лихие вирши: люк над головами пленников открылся, и их окатило морской водой.       – Заткнись, ублюдок! – закричали сверху.       – Сам заткнись, шлюхин сын! – Мо не оставался в долгу.       В трюм быстро и ловко спустился Тимезис и вроде бы несильно ударил рыбака по лицу тыльной стороной ладони. Голова агариссца мотнулась, как у куклы. Тимезис прищурился, словно желая понять, нужно ли добавить или этого достаточно. Мо заворчал себе под нос, но глаз не поднял, и Тимезис, удовлетворенно кивнув, вернулся на палубу.       – Эх, если б Львы их перехватили… – пробормотал Рыжий.       – Львы? – Дик поначалу решил, что ослышался, но тут же встрепенулся. – Святые отцы могут нас спасти?       Братья понуро промолчали.       Дик и сам понял, что после разрушения Агариса и смерти Эсперадора у выживших из ордена Славы не сохранилось власти в Померанцевом море. Он привалился спиной к бочке, стараясь облегчить натяжение веревок, которыми были связаны руки. Он был очень голоден, мокрая одежда мерзко липла к телу, все болело, но глаза закрывались сами собой, и Дик не заметил, как уснул.              * * *       – Северянин… Эй, северянин!       – Мое имя… Дик.       – Ты чуть не задохся во сне, Дик.       – Пустяки.       – Ты бывал в Агарисе?       – Нет, я не бывал южней Сакаци… это в Алате.       – Хороший у нас был город, а, Жанно? Святые отцы любили, чтобы к столу подавали самую свежую рыбу. Старый Грийяк – это глава нашей гильдии, тот еще пройдоха, – был вхож к кавалеру стола магнуса Наталия… пусть земля им будет пухом… А Паком? Наш Паком, дурачина такой, полез в Верхние сады за вишнями для дочки Грийяка. Эх, нет бы тебе пойти с нами... глядишь, бы жив остался, дурачина…       – Как же вы спаслись от морисков?       – В море мы были, вот и спаслись. Мы же такие везучие, да, Жанно? Самые везучие сукины дети в Померанцевом море.              * * *       – Чем так несет от этих бочек?       – Золотом.       – Золото не пахнет.       – Ну, это как сказать. Гайифское смердит, как труп. Слыхал, что мориски ни с кем не торгуют из-за своих обычаев? Брехня это… Оружие не продают – это правда, а вот все остальное – на здоровье. Откуда, по-твоему, у святых отцов ковры во всю стену? И разноцветная посуда? И диковинные приправы?       – И это тоже приправы?       – А то как же… Сакотта это. Единственная вроде бы травка, которую черноголовые у себя не выращивают, потому как шады запрещают. Для себя, небось, где-то растят, а больше никому ни-ни. Вот и везут ее на Межу, отдают за чистое мориское золото. А там уж есть товар – найдется и купец.       – А на… людей тоже найдутся купцы?       – Отчего бы и не найтись. Хотя от сакотты, конечно, прибыли больше.              * * *       – Были у нас в Эр-Сабве две препаскуднейшие семейки. Одни вроде бы в родстве, дай Создатель, с герцогом Колиньяром, Аже-Мауссак их прозванье, а вторые – Монтрежайе, чтоб мне треснуть. Вот они нашу деревушку Ош и не поделили. На святую Марину одни приедут, народ на площадь сгонят, за рыбой идти некому, а на святого Андия – другие, и опять стой да кланяйся. А главное, паскуды такие, и тем, и другим талью вынь да заплати. В королевский суд не торопились, потому как понимали, что уплывет Ош из ихних рук. Пошли к епископу в Эр-Сабве, а тот, не будь дурак, дал им месяц, чтобы полюбовно, значит, все уладить, ну или подтвердить, значит, ихние права. Это мне уже наш отец Филипп сказывал. Ждет их епископ, ждет, а они ровно затаились. Ну и отправил епископ гонца узнать, что они поделывают. Вернулся гонец от Аже-Мауссаков, доложил, что те послали к губернатору Эпине, ждут его поддержки, а Монтрежайе вторую неделю пьют да охотятся. И опять тишина. Ну, снова отправил гонца епископ: Аже-Муассаки подняли все семейные архивы, ищут записи о передаче им Оша, а Монтрежайе пьянствуют да куролесят. И вот пришло время суда, съехались, значит, обе семейки в Эр-Сабве, к епископскому дворцу. Перед выходом к ним епископ спросил у секретаря, что они там поделывают, его ожидаючи. Тот вернулся и держит ответ: Аже-Мауссаки перебирают бумажки да кричат друг на друга, а Монтрежайе стонут да молятся. Епископ просиял: «Вот им и поможем!», – да и вынес решение в их пользу. Только напрасно все было. Аже-Муассаки не угомонились, да и губернатор на их стороне был, а епископ обиделся и отписал аж кардиналу Сильвестру, так что собрались мы с Жанно и отправились от греха подальше в Бордон, рыбаки везде дело найдут… Эй, северянин, ты спишь что ли?              * * *       Прошло несколько дней, похожих друг на друга, как близнецы, Дик оставил надежду, что разговор с капитаном сможет изменить его положение. Гайифцы не интересовались теми, кого захватили, словно заранее знали, как лучше всего распорядиться жизнями пленников.       Утром пятого дня их вывели наружу, и лишь тогда Дику впервые довелось увидеть верхнюю палубу «Пиньи». Щурясь от яркого солнечного света, он растирал ноющие запястья и жадно осматривался по сторонам. После трюма, темного, как нутро древней бестии из Эсператии, и почти такого же вонючего, пестрота судна оглушала. Взгляд цеплялся за различные детали, которые, как в мозаике, не сразу складывались в общую картину: две уходящие в небо мачты, огромные паруса над головой, черные начищенные пушки, множество канатов, переплетенных между собой в кажущемся беспорядке… На корме развевался флаг Гайифы – белый с золотом, хорошо известный во всех южных морях, на первой мачте плескался темный вымпел, принадлежность которого Дик не знал. Только хорошенько оглядевшись и не увидев за бортом даже полоски берега, Дик ощутил, что бриг на самом деле невелик, а море – бескрайне. На горизонте оно сливалось с небом, и от этого – а еще от свежего ветра и небольшой волны – кружилась голова.       Первым делом их с шуточками и смешками окатили соленой водой с едва заметным можжевеловым запахом. Платье Дика, и так невероятно грязное и обтрепанное, от этого не стало чище, но сам он, освежившись, почувствовал себя лучше, пока не заметил двух моряков, приставленных следить за ними.       – Поживее, мальки!       Кажется, это был тот самый Левша с поляны. Дик невольно выпрямил и без того прямую спину, мимолетно прикусив губу от отголоска боли в ребрах. Между тем Тимезис, посмеиваясь, подтолкнул к ним ведра и швабры.       – За работу, лентяи.       Братья мрачно переглянулись, словно не ожидали ничего иного, пожали плечами и принялись за дело. Мо даже начал что-то напевать себе под нос: все-таки двигаться на свежем воздухе было лучше, чем сидеть связанным в трюме.       Дик не мог сердиться на простых рыбаков за то, что те не осмелились противостоять гайифским пиратам, но сам, конечно, и не думал выполнять команды проходимцев. Он сложил руки на груди, досадуя, что в мокрой одежде выглядит не слишком внушительно.       – Берись за швабру, северянин, – с угрозой в голосе повторил Тимезис, и, оправдывая свое прозвище, будто невзначай потянулся за плеткой, висевшей у бедра.       Дик не шелохнулся, словно врос в палубу, даже легкие быстрые шаги за спиной не заставили его обернуться. По напряженной позе, упрямому наклону голову, – а больше всего по замкнутому, вызывающему выражению лица, – было ясно, что сам Леворукий не сдвинет его с места.       – Тим, не подобает так вести себя с его светлостью. Предложи-ка ему прежде бокал вина.       Не нужно было оглядываться, чтобы узнать этот голос – голос наглеца и смутьяна Иво Патрикиса, который приблизился к ним и встал в тени мачты рядом с Тимезисом и Левшой.       – Хотя, – продолжил он, – я слышал, не стоит переводить доброе вино на северян. Веселиться они не умеют, а стоять столбом могут и так.       – Если бы у меня была шпага, – процедил Дик, – вы, сударь, уже давно не были бы таким разговорчивым.       – А если бы у сельди были зубы, ее бы называли акулой.       Тимезис расхохотался и хотел было преподать твердолобому дураку урок, но вдруг согнал ухмылку с лица и кивком головы указал приятелям на квартердек, откуда к ним тяжелой походкой спускался квартермастер. Его простой коричневый камзол был расстегнут, словно для того, чтобы не сковывать движений. Чувствовалось, что ни грузность, ни возраст не помешают этому человеку в бою и что в нападении он будет быстр и безжалостен.       – Что происходит, Иво? – негромко спросил он.       Его помощник с улыбкой пожал плечами.       – Северянин, похоже, не знает, с какого конца взяться за швабру, говорит, шпага ему милее.       – Вот как? – Радзакис мельком посмотрел на Дика.       Тот ответил гневным взглядом исподлобья.       – Кивилл, – все также ровно произнес квартермастер, – моя палуба должна сиять, как ведьмина лысина. Если эти Создателем клятые прохиндеи не справятся, за дело возьмешься сам.       Левша поспешил вслед за рыбаками.       Квартермастер знаком подозвал юнгу.       – Оли, мои шпаги.       Юркий мальчишка стремглав бросился выполнять приказ, – только пятки дробно застучали по ступеням лестницы.       Едва он скрылся из вида, вахтенный дважды ударил в судовой колокол и перевернул склянку. Дик невольно вздрогнул от непривычного звука и заметил дерзкую ухмылку Патрикиса. Он многое бы дал за то, чтобы стереть ее. Не желая его видеть, Дик повернулся к главному человеку на палубе. Радзакис спокойно стоял на месте, словно составлял одно целое с кораблем. При звуке колокола он инстинктивно кинул взгляд на солнце, стоящее почти над их головами, мельком оглядел наполненные ветром паруса, прислушался к чему-то, что слышал он один, – так генерал Вейзель проверял свои пушки.       Юнга очень быстро принес требуемое. Квартермастер кивком велел помощнику подойти.       – Хотите, чтобы мы бились на шпагах? – вздернув брови, уточнил тот.       – Я бы предложил сабли, но не думаю, что наш гость ими владеет. А мне нужно знать, на что он способен.       Патрикис небрежно пожал плечами.       – Ни на что, кроме глупых поз, – он усмехнулся уголком губ и потянулся за одной из шпаг, забавляясь предстоящим поединком.       Квартермастер посмотрел на Дика.       – Ваше желание дать урок моему помощнику еще не пропало?       Дик был так зол, что взял оружие, хотя будь он немного спокойнее, вспомнил бы, что ему не подобает биться с этим отребьем.       – К вашим услугам, герцог, – шутливо поклонился Патрикис.       Дик молча встал в позицию и тут же был атакован. Назойливые взгляды гайифцев, предвкушавших неожиданное развлечение, сбивали с толку, но он без труда отвел простой укол, с которого начал противник. Ему показалось, что на лице Патрикиса мелькнуло удивление. Дик тут же торопливо перешел в атаку, но ошибся и был вынужден отступить, чтобы успеть защититься.       – Прах побери! – вырвалось у него.       Он, как новичок, пропускал самые подходящие моменты для нападения, и, вместе с тем, удачно парировал сложные удары. Желание поставить на место наглеца было слишком сильным, однако после нескольких столкновений, окончившихся вничью, злость и раздражение улеглись, уступив место сосредоточенности.       Много лет назад капитан Рут говорил, что хороший фехтовальщик не раздумывает над тем, куда ударить, он просто наносит идеальный укол; его разум, глаза и рука не тратят времени на то, чтобы отмести все неподходящие варианты и выбрать тот самый, ведущий к победе; им, как зверем, руководит чутье. До встречи с Рокэ Алвой Дик считал эти слова явным преувеличением, но, увидев, как дерется его эр, он понял, что владение шпагой состоит из нечто большего, чем мастерство; у Алвы был дар. А тем, кто подобно ему самому, таким даром не обладал, оставалось лишь упражняться – много и упорно.       Несмотря ни на что, Дик любил фехтовать. Ему нравилось быстро двигаться и предугадывать движения противника, нравилось чувствовать тяжесть оружия в руке и ощущать, как чужая жизнь трепещет на кончике клинка, нравилось, что дуэль не нуждается в сомнениях и размышлениях, а ее решения – просты и окончательны.       Как обычно, с тех самых пор, когда на тренировках с Алвой он перестал чувствовать себя совсем уж неуклюжим увальнем, его охватило упоение боем. Сражаться было так же естественно, как и дышать, и пьянило это занятие не меньше, чем хорошо выдержанное вино. Шпага привычно ощущалась продолжением руки, и Дик понемногу теснил обидчика к борту.       Внезапно Патрикис двумя большими шагами сократил расстояние между ними и лягнул противника ногой в колено. Тот хоть и увернулся в последний момент, все равно потерял ритм и скорость. Патрикис сделал глубокий выпад и увидел, как острие его шпаги рассекло ткань рукава талигойца, но и только. Вертихвостка-победа, казавшаяся поначалу такой легкой, в который раз за эту дуэль неожиданно ускользнула от него.       В это мгновенье его схватили со спины. Не ожидавший подобного Патрикис попытался вырваться и не сразу понял, что двое матросов крепко держат его под руки. В пылу боя он бы убил их, если бы не увидел, что и северянина тоже схватили и заставили остановиться.       – …довольно! – голос квартермастера гремел на всю палубу, наверное, он приказывал не в первый раз.       Патрикис заставил себя расслабиться в хватке приятелей и примирительно поднял руки.       – Зачем вы нас остановили? – силясь улыбнуться, переводя дыхание, спросил он.       – Я увидел то, что мне было нужно, – Радзакис мрачно смотрел на кипящего от негодования Дика. – Тим, отведи его в трюм.       Когда пленник и надзиратель исчезли в люке, квартермастер обвел взглядом собравшихся поглазеть на бой моряков.       – Разойтись, – коротко велел он.       Одного его слова было достаточно, чтобы люди, только что с азартом следившие за буйным представлением, беспрекословно вернулись к привычным обязанностям. Рядом с квартермастером остался лишь Патрикис.       – Зачем вы нас остановили? – снова спросил он, злой, как лесной кот, у которого отобрали добычу.       Радзакис так долго молчал, что его помощник уже решил, что ничего не дождется. Однако ему все же ответили:       – Тебе запрещено к нему подходить, Иво. И не дай Создатель, ты нарушишь мой приказ.              * * *       Квартермастер знал, что капитана нет на юте. Он спустился к капитанской каюте и негромко дважды постучал. Ему пришлось склониться, чтобы не задеть головой низкую притолку, к левому краю которой к тому же был прикреплен амулет, напоминающий эсперу.       – Что-то случилось, друг мой? – капитан, молодой, начинающий полнеть мужчина, сидевший за столом, поприветствовал гостя поднятием хрустальной рюмки, в которой светилась янтарная жидкость. Такую искусно граненую посуду раньше везли с севера Талига, но теперь ее было не найти.       Сделав приглашающий жест рукой, он пригубил напиток.       Грай Радзакис осторожно налил крепкое сладкое вино во вторую рюмку. Он знал капитана с тех самых пор, когда младший сын арматора Мануила Коллона был предназначен отцом для карьеры на судне, и давно пользовался привилегией обращаться к нему по имени.        – Все в порядке, Таппо.       – Я был бы удивлен, ответь вы иначе.       Они помолчали. Это была уютная тишина, которую не хотелось нарушать. Из кормовых окон в каюту падал мягкий свет, большая, самая новая карта юга Золотых земель и Померанцевого моря с основными морскими маршрутами занимала весь стол и свешивалась с краю, как скатерть. Ее центр занимала Империя, береговая линия которой была нанесена досконально, у некоторых неприметных на первый взгляд бухт рукой капитана были указаны глубины. На юге рваной линией обозначалась Зегина и россыпь Межевых островов, – у самых крупных по несколько названий на разных языках. Через всю правую часть карты, покрытую унылым равномерным слоем голубой краски без каких-либо пометок, вился искусно украшенный изображениями морских чудовищ девиз: «Здесь обитает смерть». Когда-то очень давно Таппо Коллон мечтал, что сотрет эту надпись и укажет путь к новым берегам.       Он сверился с компасом и отметил точное местоположение брига. «Пинья» шла курсом на юго-юго-восток, и, обойдя петлю, которое образовывало большое эврийское течение, скоро должна была устремиться прямо на юг, к Меже.       – Думаю, вам пора переговорить с талигойцем, – сделав еще глоток, предложил Радзакис.       – Уже?.. Это тот, кого вы нашли, когда высаживались, чтобы пополнить наши запасы питьевой воды…       Радзакис молча кивнул.       – …и тот, которого вы посоветовали подержать в трюме, потому что он – как же вы выразились? – «упрям и норовист, как кагетский мул».       – Полагаю, он дозрел. Вам стоит протянуть руку, и этот плод в нее упадет.       Капитана встал из-за стола и отошел к окну. Заложив руки за спину, он некоторое время смотрел на пенный след, оставленный «Пиньей».       – Что мне с этого плода? – вроде бы легкомысленно уточнил он.       – Никогда не знаешь, как поведет себя удача, – на лице квартермастера появилась очень редкая улыбка. – Но судя по тому, что я видел сегодня, он может заинтересовать дора Бенальмейду.       Коллон неспешно отвернулся от окна.       – Вы правы, Грай. Это любопытно, – он снова разлил вино по рюмкам. – Давайте потрясем эту ветку.