Забытые тропы

      Возвращение в трюм было сродни падению в Закат. После открытой всем ветрам палубы тесное убогое помещение казалось вчетверо хуже, чем прежде. Дик в запале согласился бы сгореть заживо или уйти на дно моря, только бы это судно и всех, кто был на борту, постигла та же участь.       Очевидно, все мысли были написаны у него на лице, потому что Тимезис привязал его туже, чем раньше, да и смотрел иначе, более внимательно, словно опасался какого-то подвоха.       – Хочешь пить, северянин? – с сомнением спросил он.       Дик, не раздумывая, кивнул, хотя, наверное, нужно было отказаться.       Бондарь поднес деревянную плошку, из которой Дик сделал несколько торопливых глотков и поморщился: у воды, набранной почти неделю назад, уже появился скверный привкус.       Оставшись один, он попытался сесть так, чтобы веревки не врезались в кисти рук, прижался спиной к бочке и запрокинул голову, упираясь макушкой в железный обод. В трюме было темно и холодно, и все, что с ним происходило, казалось причудливым горячечным бредом. Может быть, он ранен и у него жар, в котором все случившееся ему только привиделось? Или… Даже если допустить, что тот выстрел на надорском тракте убил его, Дик отказывался признавать обрушившиеся на него злоключения посмертным воздаянием. В конце концов в Закате должно быть жарко, как Багряных землях, а вместо этого в брюхе проклятой «Пиньи» он мерз так, как не мерз и дома на севере.       В Надоре зимы были совсем другими. Когда в древний замок приходили холода, Нэн каждый вечер разжигала в спальнях графа Горика и его сестер маленькие переносные печурки, от которых шло такое ласковое долгожданное тепло. Решетка печки в комнате Дика была искусно украшена, и при свете огня на стенах плясали тени, напоминающие то животных, то какие-то невиданные растения. Айрис часто прибегала к нему полюбоваться на игру теней, иногда за ней спешили и маленькие Дейдри и Эдит.       «Все птенчики в гнездышке», – посмеивалась Нэн.       Она помогала девочкам забраться на высокую постель и укрывала всех одним большим одеялом. Тогда приходило время историй: о каменном человеке и лесном охотнике, о пастухе Томе, его снежных овечках и волке, о заблудившемся мальчике и стрекозе, – сказок у отцовской кормилицы было больше, чем звезд на небе.       Самой любимой была сказка о Горной госпоже, Дик и сейчас помнил ее слово в слово, помнил, как Нэн садилась у его постели, и, слегка покачиваясь в такт речи, начинала свой рассказ.       Много-много зим назад, – говорила она, – когда люди помнили, что у каждой горы было по четыре имени, жили-были брат и сестра. Они были очень дружны и все делали вместе. Куда бы ни шел Леччи, за ним всегда следовала Лиусэйдх. И как бы не проказничала Лиусэйдх, от нее никогда не отставал Леччи. И вот однажды брат ослушался родителей и решил подняться на вершину горы, у подножья которой стоял их дом. Это было заповедное место, но Леччи утверждал, что камни зовут его и обещают наперегонки сбежать с ним вниз к ущелью.       Делать нечего, Лиусэйдх пошла вслед за братом. Вместе они поднимались все выше и выше. Уже давно их домик нельзя было и разглядеть, вокруг были лишь голые камни да туман, который клубился под ногами, белый и мягкий, как овечья шерсть.       Вдруг из тумана появилась смутная фигура, она словно бы не видела детей, а просто покачивалась в белесой дымке. За ней возникла еще одна, и еще, и так без счету, будто целое воинство хотело преградить дорогу брату и сестре.       «Кто вы?» – спросил Леччи.       Однако тени лишь безмолвно надвигались на них.       «Матушка говорила, это души стариков, ушедших умирать в горы», – сказала Лиусэйдх.       Никого не боялся Леччи. Он шагнул вперед, и фигуры расступились, ни одна не заслонила ему пути. Но когда Леччи обернулся, он не увидел Лиусэйдх. Сестра заблудилась в тумане и не поспела за братом.       «Лиу!» – позвал Леччи. – «Лиу, где ты?»       На этом месте четырехлетняя Дейдри, знавшая историю едва ли не наизусть, обычно говорила в унисон с Нэн или даже поправляла ее, если рассказчице случалось изменить хоть слово. Дик хмурился из-за заминки, а Айрис нетерпеливо утихомиривала младшую сестру. Тогда Нэн продолжала.       Тишина была ответом на зов. Туман растворился, змеей уполз в каменные расщелины, и Леччи остался совсем один. Он огляделся и увидел между скалами узкий проход, в который не войти взрослому человеку. Леччи боком протиснулся внутрь, обдирая спину и живот о шершавые стены, и оказался в пещере, темной, как ночь, в глубине и ярко освещенной в середине. Свет исходил от большого багряного валуна с золотыми прожилками. А рядом с ним стояла статуя женщины, изваянная столь тонко и точно, словно была сотворена не из твердого камня, а из мягкой глины. Глаза статуи вдруг сверкнули, и Леччи услышал тихий низкий голос.       «Здравствуй, Леччи, брат Лиусэйдх».       «Здравствуй… госпожа, – ответил он. – Ты знаешь мое имя и имя моей сестры, но я не знаю твоего».       Леччи услышал смех, в котором звучал гул лавин и грохот обвалов.       «Зови меня горной госпожой, глупый мальчишка», – ответила каменная дева.        «Госпожа, я не хотел тебя обидеть. Я ищу сестру. Может, ты знаешь, где она?»       «Я многое знаю, мальчик. Не знаю лишь, зачем ты пришел сюда, на вершину горы, куда людям нет входа. И покуда ты, незваный гость, не ответишь мне правдиво, не видать тебе своей сестры».       «Я не незваный гость, – гордо ответил Леччи. – Я пришел потому, что меня позвали камни».       «Камни давно не говорят с людьми. И ты, маленький лжец, не обманешь меня».       «Я не лгу тебе, Горная госпожа. Если не веришь, испытай меня», – храбро проговорил Леччи.       Статуя молчала, а когда заговорила, задрожала вся пещера.       «Быть посему», – повелела она.       И тут же перед Леччи появились шестнадцать Лиусэйдх. Все, как одна, смотрели на брата, и все, как одна, будто его не видели.       «Лиу!» – вскричал Леччи, но никто не отозвался.       «Найди свою сестру, мальчик. Пусть камни тебе подскажут, которая из них настоящая, и я отпущу вас. А не найдешь – и ты, и твоя сестра присоединитесь к душам, охраняющим мою гору».       Дальше Нэн рассказывала по-разному. В хорошие дни она говорила, что Леччи посоветовался с камнями и безошибочно нашел сестру. Тогда Горная госпожа, скрепя сердце, позволила детям вернуться домой.       А в плохие Нэн надолго замолкала и со вздохом сетовала на глупого мальчишку, который не послушал родителей. По приказу Горной госпожи камни молчали, и Леччи так и не смог отыскать свою Лиу. Сестра, истаяв белой дымкой, исчезла под сводом пещеры, а брат в отчаянии бросился к багряному валуну и умер, напоив древнего гиганта своей кровью. Камни, не дождавшиеся мальчика, сбежали с вершины, но не к ущелью, а туда, где жили люди, погребая под собой дом и родителей Леччи и Лиусэйдх.       Детям нравились оба окончания. Дик всегда говорил, что, если бы он был на месте Леччи, то сразу бы нашел Айрис, а она отвечала: конечно, нашел.       Странно, но Дик помнил эти вечера до мелочей: как жарко пылал огонь в печи, как морщилось от улыбки лицо Нэн, как вокруг неугомонной Айрис одеяло сбивалось в настоящее гнездо, как в комнате пахло молоком и травами…       Уже гораздо позже, в особняке на улице Мимоз, в один из многих дней, которые его эр пожелал оставить вакантными, потому что «меньше оруженосца ему нужен только духовник», Дику довелось уютно устроиться с несколькими книгами в библиотеке. Ему нравилась эта комната, строгая и тихая, с рядами высоких резных шкафов, двумя глубокими креслами у большого камина и уединенной скамьей у витражного окна, которая обычно и служила его убежищем. По случайности ему в руки попал тяжелый том «Сказаний народов Талига, детских и семейных, собранных мэтром Шуппе, сьентификом королевского научного общества Дриксен, с дозволения и по велению ее величества Алисы, милостью Создателя королевы Талига». Листая книгу, Дик вдруг заметил знакомые с детства имена и будто утонул в напоминающих о доме историях. Он читал взахлеб, не видя и не слыша ничего вокруг, и очнулся только поздней ночью от странного ощущения, что за ним наблюдают.       Это было так давно, что казалось чьей-то выдумкой, словно все происходило с кем-то другим, а не с ним. Дик не думал о доме первого маршала с тех пор, как был представлен принцу Альдо, – мысли о старой жизни на службе у эра и о жалкой попытке его отравить царапали не хуже закатных кошек, и он замуровал их в самом далеком уголке памяти, – а теперь, в трюме гайифского брига, вдруг вспомнил о нем и о детских сказках Нэн.       Пути назад не было, та жизнь рухнула, как башня, из основания которой вынут краеугольный камень. Перед внутренним взором промелькнула бесконечная череда сотворенных глупостей и ошибок: он стал предателем ради женщины, которая оказалась насквозь лживой, не сумел сохранить жизнь сюзерена и друга, не успел примириться с матерью и Айрис, потерял Надор и всю семью, лишился свободы. Все, чего он добился, – мертворожденные химеры, утянувшие его за собой в небытие. Дика, будто пулей навылет, пронзило ощущение, как нелепо распорядился теми мгновеньями, когда держал в руках оружие. Вместо того, чтобы скакать по палубе на потеху морякам, у него был простой выход покончить со всеми унижениями, но он его упустил.       От злости на себя Дик ударил затылком о бочку, но этого ему показалось мало. Он ударил еще раз, словно надеялся прошибить дурную голову. От острой боли ресницы стали влажными.       – Эй, северянин, постой!       Дик открыл глаза и увидел пленных рыбаков. Их вернули в трюм, а он даже не заметил, что больше не один.       – Ты здорово погонял по углам того сукина сына, – ухмыляясь, продолжил Мо, – но вряд ли разобьешь бочку своей башкой. Да и разобьешь, – далеко не уйдешь.       Жанно весело заухал, поддерживая брата.       Дик сел ровнее, горячо сожалея, что его минутную слабость наблюдали чужие.       – Много же вы разглядели, вытирая грязь за гайифцами.       Рыжий Мо хотел что-то ответить, но смолчал, услышав знакомые шаги Тимезиса. Тот спустился в трюм, прищурился после яркого света и, тяжело ступая, подошел к Дику.       – Вставай, северянин. Капитан хочет тебя видеть.              * * *       Весь недолгий путь до капитанской каюты Дик думал о том, что скажет гайифскому пирату. Но когда его, как щенка за шкирку, с силой втолкнули внутрь, заготовленная гневная тирада осталась непроизнесенной. Из-за связанных за спиной рук он с трудом удержал равновесие.       Комната оказалась небольшой и хорошо обставленной. Из кормовых окон лился яркий свет, в середине стоял стол, за которым сидели двое мужчин, слева у стены находилась застеленная кровать, а справа – резной сундук, над которым висела картина новой имперской школы: на темном фоне светилась нежным светом перламутровая раковина, почти прозрачный початый бокал отбрасывал блики на блюдо с виноградом, гранатом и полуочищенным лимоном, чья кожура вилась по смятой льняной салфетке. Казалось, человек только встал из-за стола: вот он здесь, и вот – его нет.       – Вам по душе искусство? – у капитана был приятный баритон, и на талиг он говорил безупречно. – Господин Радзакис считает, что я непозволительно потворствую своей склонности к красоте, но, на мой взгляд, искусство не может быть излишеством.       В обычных вроде бы словах звучала тонкая издевка, и Дик лишь неловко пожал плечами, чувствуя, как сильно затекли руки, туго стянутые веревкой.       – Ах, да. Дайте слово, что будете вести себя разумно, и вас развяжут.       Дик перевел мрачный взгляд с капитана на квартермастера и обратно.       – Что вам от меня нужно? – внезапно севшим голосом спросил он.       По губам капитана скользнула беглая усмешка.       – Полагаю, что мы проведем немало времени вместе, и потому, дабы не прослыть невежами, было бы резонно представиться. Подам добрый пример и начну с себя. Я – Таппо Коллон, владелец и капитан этого судна, а это мой друг, квартермастер, благородный Грай Радзакис. Ваше имя, сударь?       Видя, что пленник не торопится отвечать, капитан продолжил:       – Я понимаю, вы сгоряча представились чужим именем, и теперь желали бы исправить эту оплошность. Очевидно, что вы чужак, и прибыли в нашу страну с севера. Господин Радзакис подтвердил, что вы умело обращаетесь со шпагой, по этому и по другим признакам мы можем допустить, что вы принадлежите к богатой и знатной семье… Так назовите ее. Или же у вас есть причины стыдиться своего имени?       Дик возмущенно вскинул подбородок, но сумел удержаться от необдуманных слов.       – Сколько вам лет? – вступил в разговор квартермастер.       Капитан недовольно оглянулся на него, однако ничего не сказал.       – Мне девятнадцать, – неожиданно для себя ответил Дик.       На лицах гайифцев промелькнуло удивление. Они обменялись между собой фразами на родном языке, и Дик смог уловить лишь несколько слов о том, что на севере поздно взрослеют.       – И как же вы попали в Зиндзлари?       – Я… не помню, как оказался на Сосновом береге.       – Вы сбежали из Зиндзлари. На Сосновый берег редко попадают иначе, – уверенно отозвался квартермастер.       Капитан остановил его жестом руки.       – Разрешите мне освежить вашу память. Зиндзлари, укромное, уединенное местечко, где содержатся преступники, вроде вас, незаконно ступившие на нашу землю. Там каторжники валят лес для карадских верфей, от чего мрут, как мухи, и пытаются сбежать к морю… Так как же вы сбежали?       Кровь бросилась Дику в лицо.       – Как вы смеете?! Я не преступник!       – Ну, разумеется, в Зиндзлари обретаются исключительно невинные. Они не выведывают тайные сведения, не грабят, не убивают…       – Я никогда… – Дик вдруг осекся, словно от нехватки воздуха.       Глаза фрейлины, – Дрюс-Карлион, безжалостно подсказала память, – мелькнули перед ним. Она ничем не походила на Айрис, но по причудливой игре воображения одно лицо сменилось другим. Айрис, матушка, Дейдри и Эдит, Наль, капитан Рут, Нэн и многие-многие другие, родные, знакомые с детства лица сбились в диком хороводе мертвецов. Дик разом побледнел и умолк.       Капитан и квартермастер внимательно наблюдали за ним, будто ожидали чего-то иного.       – Возможно… – протянул Коллон. – Возможно, вы не успели познакомиться со всеми прелестями Зиндзлари и сбежали по дороге… Это более вероятно. К тому же я не вижу на вас отпечатка, который накладывают те дивные места.       Капитан склонил голову к плечу, будто оценивая потрепанный вид пленника, а тот в свою очередь пришел в себя после обвинений.       – Избавьте меня, сударь, от ваших домыслов, – глухо произнес Дик. – Какими бы произведениями искусства вы себя не окружали, душа ваша и мысли подлые и грязные, как, очевидно, и ваше происхождение.       Капитан плотно сжал губы, его лицо стало жестче и старше. От вспышки гнева его удержал Радзакис:       – Не слишком умно в вашем положении бахвалится своим происхождением.       Вмешательство друга помогло Коллону сохранить спокойствие.       – К несчастью для вас, сударь, я не претендую на звание благородного человека. Я всего лишь законопослушный арматор, который по воле судьбы, – тут он бросил взгляд на амулет у двери, – имеет сомнительное удовольствие распорядиться вашей жизнью. И в ваших интересах назвать мне имена тех, кто пожелает дать за вас цену, которую я назначу.       – Пират и вымогатель!       – Довольно банальностей! Я начинаю сомневаться, что при столь вздорном нраве и умственных способностях найдется хоть кто-то, готовый ради вас расстаться и с парой вел.       Увидев, что талигоец стал еще бледнее, капитан налил себе вина и пригубил его, смакуя терпкий вкус.       – Поговорим начистоту, – продолжил между тем Радзакис, обращаясь к Дику. – Ваша жизнь в наших руках, и есть лишь две возможности изменить ваше положение. В первом случае вы назовете нам имя доверенного лица, которое сможет дать за вас выкуп, и, получив деньги, мы – что бы вы не думали о нашей честности, – передадим вас вашему щедрому покровителю. Во втором случае все сложится не так благополучно для вас. Деньги, которые вы поскупитесь заплатить, мы получим от наших давних друзей на Больших торгах, а вас будут ждать годы и годы тяжелой работы в Багряных землях. Подумайте над моими словами и решайте.       Дик смотрел в окно и не мог отвести взгляда от пятна света. Его до боли ослепила, оглушила мысль о том, что не осталось ни одного человека, кто мог бы прийти ему на помощь. Все родные были мертвы, а из знакомых, пребывавших в здравии, ни один не счел бы его жизнь дороже суана. Если бы он был мертв и забыт, если бы заразился смертельной болезнью, он и тогда не был бы более одинок, чем сейчас.       – Разве Гайифа не находится под властью эсператистской церкви и разве будут ее жители торговать с теми, кто напал на Святой город и разрушил его? – медленно, надеясь выиграть столь нужное ему для раздумий время, произнес он.       – Гайифой управляет его высочество Дивин, а не Святейший Отец. Император не объявлял войны Зегине, а Зегина не нападала на наши рубежи, – нетерпеливо ответил капитан. – Между нашими державами еще в конце прошлого Круга был заключен пакт о свободной торговле, который никем не нарушался и, будьте уверены, останется нерушим, так как он выгоден обеим сторонам.       Дик нехотя перевел взгляд от окна на сидящих за столом гайифцев.       – Мне говорили, что мориски не допускают чужих людей на свои земли.       Капитан снисходительно пожал плечами и улыбнулся.       – Это верно.       – Но в таком случае…       – Оказавшись в Багряных землях, вы будете изумлены, встретив несметное число бордонцев, агариссцев, кэналийцев, даже гайифцев… Видите ли, рабство никоим образом не нарушает обычаев наших южных соседей, ведь согласно им, невольник не является человеком.       Дик снова посмотрел на изумительную картину на стене, и сердце будто пропустило удар, – вот человек здесь, и вот его нет. Он сжал зубы и взглянул капитану прямо в глаза.       – Никто не даст за меня выкуп.       – Подумайте хорошенько, – призвал его Радзакис.       – У меня никого нет, – слова упали тяжело, как камни.       Квартермастер поморщился, а капитан равнодушно взмахнул рукой.       – В таком случае, не смею вас задерживать. Позовите его сопровождающего, Грай, – попросил он.       Выполнив приказ капитана, Радзакис вернулся к столу. Когда дверь за пленником закрылась, он подлил себе вина и сел за стол, вытянув ноги.       – Неприятная встреча, – задумчиво протянул капитан. – Вы были слишком добры к нему, когда сравнили с мулом.       Не дождавшись ответа, капитана пристально взглянул на друга.       – Или вы переменили свое мнение, Грай?       Тот покачал головой.       – Для этого ему стоило бы кое-чему научиться.       – Весьма прискорбно, но не думаю, что бы в будущем у него появилась такая возможность.              * * *       После беседы с капитаном прошло три дня, и за все это время Дик не сказал спутникам и пары слов. Впрочем, Мо не нуждался в собеседниках, чтобы петь и ругаться, – должно быть, привык к немому брату и считал, что талигоец недалеко от него ушел. Раньше подобное сравнение оскорбило бы Дика до глубины души, но теперь он чувствовал лишь странное холодное спокойствие и пустоту внутри: ударь, и под треснувшей оболочкой не окажется ничего – ни страха, ни мысли, ни надежды.       Что остается в зеркале, когда ему нечего отражать? У Дика не осталось никого и ничего, он больше не был ни герцогом Окделлом, ни самым молодым членом Регентского совета, ни безумно влюбленным в лучшую из женщин рыцарем Великой Талигойи… Он стал пленником гайифских пиратов, все достояние которого заключалось в грязных рваных лохмотьях и умении обращаться со шпагой.       – Не печалься, северянин, – Мо словно бы говорил сам с собой. – Для таких ублюдков, как эти гайифцы существует особое место. Знаешь какое?       Дик без всякого интереса посмотрел на рыбака. В его глазах, скорее, читалась просьба замолчать, чем желание услышать продолжение.       – Я тебе не рассказывал про Красный остров? Говорят, в Померанцевом море есть блуждающий остров. Он появляется только в бурю, и моряки идут к нему в надежде спастись, потому как воды его спокойны, будто в тенистом пруду. Но, ей-ей, уж лучше ветер и волны до небес, чем та тишь. Что-то темное там происходит с людьми. Темное и страшное, будто сам Леворукий их пытает. Говорят, столько там поумирало, что песок на его берегах пропитался кровью и стал красным, потому остров так и прозвали… Жаль, носяра мой говорит, что земля близко и бури не предвидится… Хоть нам с Жанно пожить охота, но, если б знать, что эта сучья посудина к тому берегу пристанет, мы бы только порадовались.       – И я бы порадовался, только все это глупые сказки. Не бывает ни волшебных островов, ни говорящих камней, ни прекрасных королев. Лишь дураки верят в подобное.       Мо понимающе усмехнулся.        – Ты что-то совсем опустил руки. Поначалу-то весь пылал, ровно головешка, а теперь, молчишь да дуешься. Нахохлился… Воробей воробьем, право слово.       – Я не могу стать рабом, – огрызнулся Дик. – Но таким, как вы, этого понять.       – Оно верно, мы из другого теста сделаны, нежели, значит, ваша милость.       Поддерживая брата, Жанно фыркнул, как лошадь.       Дик поморщился и закрыл глаза, чтобы не видеть надоевшие, хуже кошек, лица рыбаков. Он не открыл их, даже когда услышал приближающиеся шаги. Чересчур поздно понял, что походка слишком легка для Тимезиса.       – Так-так-так, дремлете, ваша светлость? – с притворным удивлением произнес Патрикис.       Он разглядывал Дика, как досадное пятно на выходном колете.       – Прошу вас, нас ждут.       Помощник квартермастера развязал веревки, с нескрываемым злорадством наблюдая, как талигоец неловко встает на ноги.       Полагая, что поздний визит обернется новыми неприятностями и чувствуя боль во всем теле, Дик медленно поднялся и, спиной ощущая насмешливый взгляд Патрикиса, направился к выходу.       На палубе было темно, но дышалось не в пример свободнее, чем внутри корабля. Над судном раскинулось глубокое ночное небо, в котором поблескивали сотни и сотни звезд, растущий серп луны висел над горизонтом. Вахтенный у склянок мельком взглянул на двух людей, вылезших из трюма, и отвернулся.       Больше на палубе Дик никого не увидел. Он удивленно обернулся к гайифцу, который только этого и ждал.       – Мы встали на рейде, и завтра счастливчики сойдут на берег, – улыбка Патрикиса напоминала акулью. – Межа – прекрасное место в своем роде, просто не всем дано это понять. Что скажешь, ваша светлость?       Дик попытался разглядеть в темноте очертания суши, но не преуспел.       – Зачем я здесь? – настороженно спросил он.       Патрикис беспечно развел руками, словно предлагая оглядеться, и тут же, едва Дик невольно отвлекся, шагнул к нему почти вплотную.       – Очень мне любопытно посмотреть, как ты дерешься, щенок, – выдохнул он. – Прямо до смерти любопытно.       Дик едва удержался от того, чтобы отшатнуться, когда Патрикис внезапно оказался так близко.       – Драться с вами? – презрительно проговорил он.       – Как угодно, ваша светлость. Здесь нет никого, кто отходил бы меня палками за то, что я посмел к вам обратиться. Только я, ты и две шпаги. И это твой последний шанс умереть с оружием в руках, потому что завтра ты будешь стоять у столба и ждать, пока за тебя сторгуется какой-нибудь мориск, которому нужен раб для сбора урожая или ухода за скотом.       Дик опустил глаза и заметил, что Патрикис держит за основания клинков две шпаги. Он сам не понял, как это произошло, но его рука потянулась за оружием. Гайифец опять оскалился в улыбке.       – Ан гард, – по-шутовски скомандовал он, занимая позицию.       На этот раз обошлось без заигрываний и разведки боем. Патрикис дрался зло и грязно. Сам того не желая, Дик оказался захвачен этой злостью и бился, не думая ни о чем, кроме неизбежности смерти – своей или противника. Но своей – в любом случае.       В отличие от помощника квартермастера он плохо ориентировался на неосвещенной палубе. Несколько раз он чуть было не упал, споткнувшись о канаты, свернутые в бухты. Когда он оступился в очередной раз, Патрикис с негромким вскриком сделал глубокий выпад и тут же отступил.       – Вот и первая кровь, ваша светлость, – с первобытным удовольствием сообщил он. – Всегда ненавидел таких, как ты, – надутых, спесивых идиотов.       Дик чувствовал, как ткань рубашки на боку становится влажной и липнет к телу.       – Должен признаться, что никогда не думал о таких, как вы. Продолжим?       Патрикис налетел, как вихрь. Дик знал, что долго в таком темпе не продержится: в боку тянуло с каждым резким движением. Он медленно отступал, парируя удары, и не пытаясь атаковать.       – Раз, два, три, – ноги протяни; четыре, пять и шесть, – сладкая, сладкая смерть, – мурлыкал Патрикис себе под нос.       Дик почти не слышал слов, в ушах барабаном стучала кровь. Он был готов погибнуть, но не желал умирать один. Отбросив все условности и неожиданно почувствовав себя свободным, как никогда, он стал наносить уколы, не думая ни о чистоте исполнения, ни о дуэльных правилах, ни о том, как выглядит со стороны, он просто сражался, каждое мгновение ожидая смерти. Сбитый с толку внезапным пылом, Патрикис всего на миг потерял самообладание и вместе с ним – шпагу, которая отлетела на десяток бье.       Патрикис быстрее, чем это казалось возможным, потянулся за ножом, спрятанным за голенищем сапога, но клинок, настойчиво прижатый к ямке горла, заставил его выпрямиться.       Дик тяжело дышал, прижав левую руку к боку, но правая рука не дрожала. Он нажал, и на коже Патрикиса в месте укола выступила кровь.       – Убейте его или опустите шпагу, глупец, – неожиданно прозвучал негромкий голос квартермастера.       Алва много раз повторял, что пока враг дышит, нельзя терять его из виду, и даже когда он мертв, стоит лишний раз в этом убедиться, потому что «вы не представляете, юноша, до чего живучи подлецы». Поэтому Дик не отвел взгляда от побежденного противника. Едва тот пошевелился, острие шпаги напомнило, что лучше бы ему не двигаться.       Всего несколько мгновений назад, в бою, Дик кипел от гнева и мечтал убить этого проходимца, но теперь, когда противник был обезоружен, мысль о его смерти не вызвала ни радости, ни удовлетворения. «Ради чести», – прозвучало откуда-то издалека эхо былого. Оно казалось очень тихим и каким-то несуразным. Дик опустил оружие и шагнул назад. Патрикис презрительно сплюнул на палубу.       – Вашу шпагу, – раздраженно произнес Радзакис.       Дик, как во сне, отдал ее.       – Ты списан на берег, Иво.       – Но…       – Списан на берег.       В ответ бурным потоком хлынули ругательства.       – Я отдал приказ, ты его нарушил. Твой отец был моим другом, поэтому тебя не протащат под килем. Но тебе больше нет места на моем корабле.       – Плевать мне на тебя и этот вонючий корабль.       Радзакис равнодушно отвернулся от взбешенного помощника, и тот мгновенно схватился за нож. Все произошло так быстро, что Дик не успел разглядеть деталей. Уже в следующее мгновенье Патрикис тяжело рухнул на палубу, а квартермастер аккуратно вытер влажный клинок ножа и убрал его обратно в рукав.        По его знаку один из гайифцев, появившихся на палубе вместе с ним, занялся телом, а второй подтолкнул Дика к люку, ведущему на нижнюю палубу.       – Подождите, – вдруг окликнул их Радзакис.       Дик обернулся. Квартермастер протянул ему платок.       – Зажмите порез. Вы неплохо деретесь, но вряд ли сумеете сохранить свою жизнь.       – Мне нет нужды в ваших советах, – вздернув подбородок, отозвался Дик.       Радзакис усмехнулся.       – О, нет, они вам очень нужны. Во-первых, научитесь убивать. А во-вторых – разбираться в людях. И, если уж не умеете решать сами, найдите достойного человека, к которому стоит прислушаться.        – Я не…       – В жизни не встречал такого упрямого и такого доверчивого болвана. Зачем вы пошли на поводу у Иво? – и, видя, что талигоец готовится возражать, квартермастер устало махнул рукой. – А, впрочем, поступайте, как знаете.              * * *       Остаток ночи Дик на удивление крепко проспал. На рассвете его и рыбаков вывели из трюма, а вслед за ними команда подняла на палубу тяжелые бочки. Дик уже привык к шедшему от них запаху, но на свежем воздухе он словно усилился.       – Дорогу зеленому золоту, – крякнув от натуги, один из моряков перекатил последнюю бочку на крепкую сетку, с помощью которой груз спускали в шлюпку, пляшущую на волнах под самым бортом «Пиньи».       С того места, где ждали пленники, был хорошо виден берег, и Дик никак не мог поверить, что перед ним ворота в Багряные земли. Когда-то давно, в Лаик, все унары мечтали о том, что изменят мир. Дик мечтал о Великой Талигойе, Колиньяр – о том, что станет новым Первым маршалом, мечты Арно менялись каждую неделю, мечты Придда – если они у него были, – оставались тайной тайн. Норберт и Йоганн были по-бергерски скромны. А вот Берто всегда хотел побывать в Багряных землях, пройти вдоль них на корабле и нанести на карту новые берега.       «Он просто надеется сбежать от невесты», – под общий смех пояснял Паоло.       У Дика так и не появилась невеста, и, хотя он собирался сбежать из Олларии в ужасе от того, что совершил, Багряные земли никогда не приходили ему на ум. Его дом был на севере, и пусть Надор был разрушен, он не мыслил себе жизни на юге.       Теперь, глядя на чужой порт и дивясь странным кораблям с косыми парусами, усеявшими гавань, как стая гигантских чаек, Дик убедился, что бежать с острова невозможно. Ни один корабль не взял бы на борт нищего беглеца. Но если иного выхода не останется…       Тем временем гайифцы спустили на воду вторую шлюпку, поменьше, в которую усадили узников. Место на носу занял квартермастер. За капитаном должны были прислать шлюпку после полудня.       Всех – и команду, и пленников, – охватило общее, древнее, как само мореплавание, желание: скорее ступить на сушу и наконец-то ощутить твердую землю под ногами. Еще одно путешествие было окончено, и они выжили, – это стоило отметить. Возбуждение росло, шестеро гайифцев на веслах бодро гребли в такт, перекидываясь шутками о том, как потратят свою долю добычи.       Земля становилась все ближе и ближе, уже можно было легко различить причалы, склады, людей, снующих между ними, как муравьи. Теплый ветер нес с берега сильные незнакомые запахи еды и животных.Дик с трудом дождался, когда ему позволят выйти из шлюпки, и после стольких дней на судне ему показалось, что земля качается и куда-то ускользает. Ненадежные камни подвели своего Повелителя, он едва не упал, вызвав смех у моряков.       За причалом их встречали. Незнакомец в темном широком халате и красной шляпе без полей, похожей на невысокий перевернутый стакан, степенно поклонился квартермастеру и дождался ответного поклона. Дик впервые видел мориска и смотрел на него во все глаза. Тот чем-то напоминал слуг в доме Алвы, только темнее цветом кожи: темноглазый, черноволосый, белозубый.       – Мархабба.       – Мархабба, мархабба, мархабба, мархабба, – из учтивости мориск повторил приветствие четырежды.       Обменявшись несколькими фразами на чужом языке, квартермастер и портовый сборщик подати еще раз поклонились друг другу, и небольшой, но тяжелый мешочек, висевший у Радзакиса на поясе, сменил владельца.       Попрощавшись с островитянином, квартермастер бросил взгляд на своих людей.       – Фока, пойдешь со мной. Присматривай за ним, – кивком головы указал он на Дика. – Кивилл, отведешь этих почтенному Маллеку и возвращайся. Отвечаешь за разгрузку. Капитан обещал премию, если все будет сделано до двух пополудни.       Дик только теперь понял, что его и рыбаков ждут разные дороги. Он посмотрел на их набившие оскомину лица и вдруг почувствовал, что расстается с последними близкими людьми. Ему стало не по себе.       – Удачи вам, Мо, Жанно, – неуклюже попрощался он.       – И тебе, Дик Северянин, – отозвался Мо. – Не поминай лихом.       Дик не успел проводить их и взглядом, когда матрос грубо дернул его за разошедшийся на плече рукав и подтолкнул вслед за шагающим в сторону набережной квартермастером. Они быстро миновали уходящие далеко вправо ряды рыбного рынка и свернули в тенистый пустынный проулок, по обеим сторонам которого тянулись небольшие домишки из светлого песчаника, стоящие так близко друг к другу, что было непонятно, где кончается один и начинается другой. Извилистые, как след змеи, улицы, все время шли в гору, и чем выше поднимались, тем больше становились дома и красивей – дворы.       Почти на самой вершине, откуда открывался захватывающий дух вид на гавань, квартермастер постучал в неприметную калитку в глухом заборе. Ее тут же отворили, и их с поклоном встретил слуга.       Прохладной аллеей они приблизились к утопающему в зелени дому. К ним навстречу вышла женщина, каких Дик никогда не видал: кожа цвета шадди, голова начисто выбрита, на поясе два изогнутых кинжала. Она была одета в светлые широкие штаны и такую тонкую рубаху, что Дик покраснел и невольно отвел взгляд.       – Добро пожаловать, дор, – с мягким незнакомым акцентом сказала она.       – Рад вас видеть, Алайайа.       – Это для господина? – спросила она, указав на Дика.       Радзакис кивнул. Дик снова вспыхнул, на этот раз от гнева.       – Он ранен?       – Пустяки. Он немного запальчив. Полагаю, вам стоит испытать его. Не удивлюсь, если в Багряном круге он будет не из последних. Возможно, его умения порадуют нар-шада.       – Проходите, дор, – Алайайа вежливо уступила дорогу. – А ты пойдешь со мной.       Квартермастер поклонился, прощаясь, и мельком взглянул на пленника.       – Хоть вы и не любите советов, примите один напоследок: советую вам ей не перечить, – без улыбки произнес он.       Дик проводил его злым растерянным взглядом.       – За мной, – повторила женщина.       – Я не…       – Ты понимаешь гайи, но не слушаешь. Это плохо. Песок заберет тебя раньше времени.       – Не понимаю, о чем вы говорите…       Земля вдруг качнулась, и Дик, сильно ударившись затылком, распластался на спине. И хотя женщина казалась неподвижной – так быстры были ее удары, – Дик догадывался, что, если попробует пошевелиться без ее ведома, она возьмется за кинжал.       – Я – Алайайа, начальник личной охраны дора Бенальмейды, командира львиной гвардии нар-шада Мораял-ар-Загалла, повелителя Зегины. Ты будешь делать то, что я скажу, и, тогда, возможно, выживешь.       Сердце отбило несколько ударов – один, другой, третий, – прежде чем Дик ответил.       – Я не хочу такой жизни.       Глаза Алайайи, темные, как ночь, чуть заметно сузились.       – Хорошо. В Багряном круге всегда побеждает смерть. Может, ты и станешь гебаллом. Вставай.       Дик осторожно поднялся, морщась от боли в боку, где, похоже, разошелся вчерашний порез.       – Смерть может быть разной. Можно умереть, корчась под палящим солнцем, а можно умереть с оружием в руках. Это путь гебалла, воина.       – Вы хотите, чтобы я бился за вашего командира?       – Я хочу, чтобы ты пошел за мной. Что будет позже – я скажу позже.       Дик чувствовал себя так, словно попал под камнепад. Ничего не понимая, он последовал за женщиной.       У входа в небольшую пристройку она знаком велела ему идти первым. За темным коридором оказалась комнатка с каменной скамьей у стены и выложенным булыжниками полом. На скамье лежал мыльный корень, рядом с ней стояла бадья с водой и ковш.       Алайайа хлопнула в ладоши, и в комнату вбежали две девушки, одетые в темные свободные, длиной почти до пола рубахи. Они поклонились ей, бросая любопытные взгляды на гостя.       – Я не могу представить тебя господину в таком виде. Мойся. Они принесут еще воды и проследят, чтобы все было в порядке.       Дик ошеломленно уставился на нее: с детского возраста при его купании не присутствовали служанки. Заново закипая от гнева, вызывающе глядя туземке в глаза, он снял грязную потрепанную одежду. К его удивлению, одна из девушек тут же схватила его платье и исчезла за дверью. Решив вести себя так, словно он здесь один, Дик облился холодной водой. Порез на боку защипал, но даже это не испортило удовольствие от возможности смыть с себя грязь. Присев на скамью, он осторожно намылился и снова опрокинул на себя ковш с водой. По полу побежал пенный ручеек. Проследив за ним взглядом, Дик убедился, что сток для воды настолько мал, что туда не пролезет и его кулак.       Тем временем другая девушка принесла еще воды и прощебетала что-то на своем непонятном языке.       – Она говорит, что никогда не видела такой светлой кожи и волос, как у тебя. Даже те, кого обычно продают на Больших торгах, не такие светлые.       От смущения Дику хотелось провалиться сквозь землю. Между тем девушка без всякого стыда подошла к нему, присела рядом и нажала пальцем на порез на боку. Крови не было. Она кивнула головой, словно что-то поняла, и достала из кошеля на поясе склянку с тягучей мазью. Снадобье было едким и страшно пекло, но покраснел Дик не из-за него.       Он был счастлив, когда вернулась первая девушка с чистой одеждой, и быстро натянул ее на себя, путаясь в незнакомых завязках. Рубаха и штаны из некрашеного грубого полотна казались ему высшим достижением портновского искусства.       Вслед за Алайаей он вышел наружу, по-прежнему глубоко переживая недавнее унижение. Не обращая внимания на то, куда его ведут, он быстро шагал за ней, словно надеялся убежать от горьких мыслей. Внезапно Алайайа остановилась и поклонилась. В глубине внутреннего дворика на низком диване, укрытом от солнца навесом из густых виноградных лоз, сидели двое: квартермастер и мужчина в черном камзоле и повязанным по-кэналийски платком на голове. Дик замер, не в силах пошевелиться: это был Алва.