Забытые тропы

      Дик спал, и ему снился сон. Во сне он был камнем, который яростное извержение вулкана вышвырнуло в небо, оставив без всякой поддержки и опоры. Он упал с высоты, покатился по склону, увлекая за собой других таких же неприкаянных, как и он, толкаясь боками и меряясь острыми гранями, пока не остановился далеко внизу, у подножия гор.       Там он пролежал бессчетное количество времени. Звезды над ним плясали свои бешеные пляски. Его заносило песком, и снегом, и пылью, и увядшей листвой. Мягкая почва затягивал вглубь, окутывая собой, обещая мрак и покой. Затем его накрыло водой, и мерцающие искры в небе надолго исчезли, их слабый свет не мог проникнуть сквозь толщу вод, а когда вода ушла, знакомых звезд на небе не осталось, они унеслись куда-то за горизонт. Снова были снег и жар, ветер, разъедавший бока, и дождь, безучастно скользивший по поверхности. А потом появились руки, много рук, и веревки, опоясавшие его, и пирамида валунов, злых, равнодушных, рядом с которой оставили и его.       – Добрый гранит, – произнес чей-то низкий голос.       Дик-камень почувствовал прикосновение теплой ладони к своему боку и понял: этот человек из тех, что говорит со скалами. Он заворчал, загудел, а человек слушал.       – Мы заключим с тобой союз, – предложил человек. – До тех пор, пока я и мои потомки будут слышать тебя, ты будешь нерушимо стоять опорой моему Дому. Что скажешь?       Камни не бывают разговорчивыми. Дик-камень согласился и надолго – даже по меркам камня – затих. Его поместили в основании высокой, тяжелой башни, такой, что, возвышаясь над окрестностями, не тянулась вверх, а твердо стояла на земле. От нее в обе стороны расходилась добротно сложенная крепостная стена, охватывающая вершину горы. Дик-камень видел, как возводили новые каменные сооружения, как укладывали надежную широкую дорогу, как меняли русло протекавшей внизу реки и наводили мост. Когда туманы – частые гости в горах – расходились, он видел на хорны вокруг: нижний городок и густые леса в долине, овечьи стада и хижины пастухов на пологих склонах гор, глубокие копи в заповедных местах и извилистый тракт, уходящий вдаль. Время от времени он слышал голоса людей, которые откликались на его зов, и был доволен.       В ночь, когда под землей возник гигантский разлом, когда твердь закачалась, словно была бушующим морем, когда задрожали и начали рушиться стены, камень остался на прежнем месте. Единственный, он устоял среди хаоса обвала и уничтожения, потому что союз не был нарушен. Камень ждал.       Дик проснулся. Морщась от резкой боли в голове, он неловко отер мокрые от слез щеки, привел себя в порядок и поспешил к выходу из пещеры. Утешало то, что свидетелей его слабости не было, но в то же время отсутствие Алвы и Эпинэ – пусть и недолгое – тревожило его.       Свежий воздух помог прийти в себя. Дик перевел дыхание и окинул взглядом окрестности. Ночь была так тиха, что все вокруг казалось ненастоящим, словно искусно выписанным темным фоном старинной картины. За его спиной чернела Мон-Нуар, а перед ним дорога в Гальтару утопала в плотной дымке, которая, как приливная волна, поднималась все выше и выше. Таких туманов Дик не видел и в Эврийском проливе, славившемся среди моряков дурной погодой, особенно на Весенние Скалы и Осенние Молнии.       В надежде нагнать спутников он начал осторожно спускаться по крутой тропе и почти дошел до Теневых ворот, когда во мгле прорезалась высокая фигура.       – Ричард, это вы?       – Робер! – Дик не ожидал, что так обрадуется, увидев бывшего соратника.       – Но… но если вы здесь, то кто же был там?       – О чем вы? – после удара по голове и тяжелого сна Дику показалось, что он разучился понимать человеческую речь.       – Мы с регентом стояли здесь, и вы позвали его. Он направился вам навстречу, – Иноходец указал рукой на Гальтару, – и вошел в город.       – Это какая-то ошибка. Может быть, кто-то из гвардейцев разыскал нас?       Эпинэ покачал головой.       – Готов поклясться, что это был ваш голос. А впрочем… – он нахмурился, и Дик поневоле разделил его опасения.       – Пойдемте за ним.       Вдвоем они спустились к тому месту, где когда-то находился самый мрачный выход из столицы, но, чем ближе они подходили, тем сильнее отставал Эпинэ. Наконец, он остановился не в силах продолжить путь.       – Здесь какое-то препятствие! Меня что-то не пускает, я словно гребу против течения... – озадаченно произнес он.       Дик обернулся и увидел, что Иноходец наклонился вперед и против всех законов природы не упал, а будто бы лег на безмерно уплотнившийся воздух.       – Ждите здесь, мы скоро вернемся! – крикнул он и упрямо двинулся вперед.       Пройдя под разрушенной несколько Кругов назад аркой, Дик будто бы пересек черту, отделяющую действительность от вымысла. Пустырь посреди заброшенной Гальтары разительно изменился: пропали заброшенные развалины, исчезли поросшие травой стежки, в прозрачном воздухе не было ни намека на туман. Вдоль мощеных улиц вставали серые покинутые хозяевами дома, чьи окна были черны, как пустота. На главной площади угадывались очертания громады дворца, пустого, одичалого, как и вся древняя столица. Купол собора и колокольня величаво плыли над городом, но выше них иглами устремлялись в небо четыре башни. Однако стоило лишь немного отвести взгляд, как здания тускнели, искажались, словно отраженные в кривом зеркале, и прямые, как копья, башни, изгибались клыками.       В холодном свете стареющего месяца четко выделялась каждая трещинка на камнях. Ни дуновение ветра, ни шелест трав, ни скрип ставней не нарушали мертвой тишины. Может быть, поэтому Дик почти сразу заметил Алву, единственного, кто осмелился потревожить покой проклятого города. Ворон зачем-то свернул с прямого пути в лабиринт кривых улочек. Бледный, весь в черном, он больше походил на выходца, чем на живого человека.       – Господин регент! – окликнул его Дик.       В ответ – ничего.       Дик поспешил за ним и снова позвал. Алва неторопливо остановился, покачнулся, как пьяный, и с трудом обернулся. Никогда, даже после нескольких бутылок крепкого вина, у него не бывало такого расплывчатого, мутного взгляда. Очень медленно он поднял руку и надавил пальцами на веки.       – Окделл? – раздался его нетвердый голос.       Тем временем Дик вдруг заметил, что Алва не один. Из темноты, – хотя Дику привиделось, что прямо из стены, – появился неизвестный. Это был высокий русоволосый дворянин в видавшей виды одежде. От удивления Дик потерял дар речи. Это был он сам! Его лицо, его тело, его манера держаться... Воспользовавшись замешательством, двойник отступил назад и мгновенно – Дик только и успел моргнуть, – возник прямо перед ним, вырос из лужицы отбрасываемой им тени. Дик отшатнулся не из страха, а из подсознательного отвращения. Молча, не говоря ни слова, близнец толкнул его в грудь, навалился сверху, и они покатились по земле, а затем расцепились и отпрянули друг от друга.              * * *       – Господин регент!       – Господин регент!       Голова была тяжелой, как после неурочного сна. Однажды в детстве Рокэ довелось нахлебаться соленой воды, – он плохо помнил, как один из выбранных отцом в его свиту рэев вытащил его на сушу, но ощущение собственной беспомощности из-за волн, которые с неожиданной силой влекли в открытое море, он не забыл. И сейчас, послушно следуя за кем-то, как конь, которого вели под уздцы, он вновь испытал это ненавистное чувство. Ему повезло, что он не ушел настолько далеко, чтобы не вернуться. Теперь Рокэ переводил взгляд с одного Окделла на другого и не мог сказать, за кем из них он шел и кто из них его догнал.       – Карьяра! Вы и один вызываете у меня головную боль, а теперь из-за вас обоих начинается мигрень!       – Господин регент, прошу вас…       Рокэ посмотрел на другого. Тот не спешил перебивать двойника, прикусил губу и, наконец, смущенно, будто через силу, произнес:       – Эр Рокэ!       – Это было излишне, я догадался, что это вы, – сухо отозвался Рокэ. – Не припомню, чтобы вы меня о чем-то просили… – и добавил мстительно: – Юноша.       – Я не юноша! – знакомо вскипел настоящий Окделл.       – А я не эр, – парировал Рокэ.       – Как вы жалки! – воскликнул второй Окделл.       Воздух вокруг него задрожал, как это бывает при сильной жаре или стуже, а затем мужское обличье сползло с него, словно старая ненужная одежда, обнажив хрупкую белокурую женщину в богатом, но полинявшем и местами истлевшем платье.       Рокэ мгновенно узнал ее. Он помнил ее быстрые взгляды из-под ресниц, ее маленькие, неожиданно сильные руки, запах гиацинтов, окружавший ее. Ее ловкость и безжалостность. Ее отвагу, и отчаянье, и лживость.       – Чему обязан, ваше величество? – осторожно проговорил он.       Королева склонила маленькую головку с затейливой прической, из которой выбилось несколько локонов. При этом простом движении с припыленных волос вспорхнуло несколько слепых белесых мотыльков.       – Вы должны оказать мне услугу… регент, – вымолвила она.       Рокэ неучтиво усмехнулся.       – Вы заблуждаетесь. Я не делал этого при вашей жизни и не вижу причин начинать после вашей смерти.       – Господин регент!       – Не вмешивайтесь, Окделл!       – Да, не вмешивайтесь, Окделл, – надменно обронила королева. – Не бойтесь, я не забуду про вас. Всему свой черед.       На ее платье под грудью расцвело темное пятно, а в воздухе запахло кровью.       Рокэ не дал Окделлу возразить.       – Уходите, – властно произнес он.       Королева нежно ему улыбнулась.       – Вы пожалеете, если откажетесь. Я долго не могла приблизиться к вам и, может быть, больше не сумею, но клянусь Создателем, что вернусь и заберу с собой каждого, кто вам дорог, если вы не сделаете то, о чем я попрошу.       – Вы несколько опоздали… – Рокэ осекся и нахмурился: – Вы поэтому увели рэя Оливейру?       – Сознаюсь, – мягко ответила королева, – это была случайность. Я искала его, – кивком головы она указала на Окделла, – и, наконец, нашла, когда вы обратились к нему по имени. Обычно при моем приближении все засыпают, но не ваш кэналлиец… Он увидел меня и узнал, так что у меня не было выбора. А что до того, будто бы я опоздала… Вы напрасно полагаете себя неуязвимым. Ваши братья, ваша мать, та юная рыбачка, которую вы возомнили новой Октавией, потом другая, – не эту ли историю не раз припоминал вам покойный кардинал? А несчастный граф Васспард?.. Сколько их было в вашей жизни, и сколько раз вы клялись, что это последний? Похоже, некоторым трюкам Ворона не выучить.       – Уходите, – не скрывая злости, повторил Рокэ.       – Я не уйду одна! Окделл клялся в верности вам и попытался убить, клялся в верности мне и убил. Перевес на моей стороне, он отправится со мной.       – Я никуда с вами не пойду, – мрачно отозвался Окделл.       – Забудьте об этом! – одновременно с ним произнес Рокэ.       – А ведь когда-то вы были готовы бежать за мной по первому же знаку…       Окделл дрогнул, но взгляд не отвел.       – Я любил вас, – признал он. – И вел себя, как глупец.       Королева презрительно пожала плечами.       – Все мужчины глупы, когда влюблены. Посмотрите, даже герцог Алва не избежал этой участи.       – Идемте, Окделл, – твердо проговорил Рокэ. – Пора заканчивать этот балаган.       Он повернул назад, надеясь разыскать арку Теневых ворот, и увлек Окделла за собой. Королева не делала попытки остановить их. Когда они подошли к границе, отделяющей их от привычного мира, раздался ее мелодичный голос:       – Он мой убийца, ваша светлость. Он мой по праву.       Рокэ оглянулся, но сзади никого не было. Миг, короче вдоха, – и королева оказалась прямо перед ними. Пальцем она ласково дотронулась до колета Окделла, точно напротив того места, где билось его сердце, и отступила в тень, растворилась в ней. Ни один из мужчин не успел даже взяться за эфес шпаги, бесполезной против выходца, но придающей уверенности в себе.       – Приятно сознавать, что в нашей жизни есть что-то незыблемое... Похоже, любовь ее величества к трагическим представлениям бессмертна. Вы в порядке? Идемте, – нетерпеливо проговорил Рокэ.       Окделл кивнул, сделал несколько шагов, но вдруг медленно опустился на землю, словно ноги перестали его слушаться. Рокэ сам не понял, как оказался рядом.       – Что с вами?       Повелитель Скал что-то прошептал, но очень тихо. Рокэ дотронулся до его руки и удивился тому, насколько она холодная.       – Окделл!       Тот с трудом, словно не владея собой, повернул голову на зов. Его лицо было мертвенно белым, будто присыпанным мукой, на лбу и над посеревшими губами выступила мелкая испарина.       Рокэ оглянулся в поисках королевы, но ее нигде не было. Призрак Гальтары неторопливо, как дымок от костра, развеялся, и сквозь него проступили руины. Понемногу пустырь захватывали полупрозрачные щупальца тумана. Вскоре послышались тяжелые мужские шаги, и, настороженно оглядываясь по сторонам, к ним приблизился Эпинэ.       – Что произошло? Это ведь была Ката...       – Молчите! – оборвал его Рокэ, не дав произнести запретное имя.       Герцог опустился на колени рядом с ними.       – Я видел ее, – прошептал он, – это была она. Она отомстила за себя.       Не слушая чужого бормотания, Рокэ взял Окделла за неподвижное запястье, надеясь нащупать пульс. Запястье было таким же ледяным, как ладонь и пальцы. Под кожей ощущались очень редкие, слабые удары. Однако, чем дольше он держал руку околдованного в своей, тем настойчивее становился ток крови.       – Он остывает, – растерянно, будто не веря в происходящее, проговорил Эпинэ.       В ответ на эти слова Окделл попытался дотронуться непослушной левой рукой до бедра, где висели ножны.       – Прошу... – едва слышно произнес он.       Впервые с его губ сорвалась мольба, но Рокэ не собирался ее исполнять. Он взял тяжелый, хорошо сбалансированный клинок, привычно взвесил его на ладони, – взгляд бывшего оруженосца, жадный, как у голодного, перед которым поставили миску с едой, был прикован к такой знакомой, удобной рукояти, – и отбросил кинжал в сторону.       – Как же… я вас... ненавижу... – отрывисто выдохнул Окделл.       Рокэ по-прежнему считал пульс. Тот бился не чаще, но и не реже.       – Не дайте ему остыть и стать выходцем, – попробовал воззвать к человечности Иноходец. В его глазах, обращенных не к умирающему, а к регенту, читалось глубокое сожаление, которое показалось Рокэ неуместным.       – Желаете сами прекратить его мучения? – предложил он с такой кусачей издевкой, что Повелитель Молний невольно отпрянул.       – Что вы собираетесь делать? – глухо спросил тот, и Рокэ не вовремя вспомнил, что Эпинэ пришлось своими руками убить Лжеракана, который был его другом.       – Нечто, что потревожит вашу чувствительную совесть... – невнятно ответил он. – Уходите наверх, к пещере, и не возвращайтесь до рассвета.       – Я не уйду.       – Уйдете. Сейчас не время изменять своим привычкам. Уходите!       Иноходец постоял немного над ними, затем сердито, беспомощно махнул рукой.       – Вы лишь продлеваете его страдания. И зачем вы пытаетесь его спасти? Для плахи? Или для изгнания? – он резко развернулся и ушел, вскоре отзвук его шагов стих в тумане.       Рокэ, не меняя позы, сидел на земле. Назидание Эпинэ било наотмашь и эхом вторило наивному вопросу Окделла, ради чего он спасает Кэртиану. Однако теперь он не мог бросить свысока: «Ради удовольствия совершить невозможное», – потому что лгать самому себе – последнее дело.       Рокэ негромко позвал Окделла, но тот не ответил. Его глаза были закрыты, на влажных ресницах поблёскивал иней. Может быть, действительно было бы милосерднее убить его до того, как он станет выходцем? Ведь спасти его Рокэ не мог. Он знал, как это сделать, но не мог.       Догадка осенила его, когда Эпинэ произнес: «Остывает». В памяти, будто королевский фейерверк, вспыхнули слова епископа Оноре о том, что смерть – это вечный холод, а жизнь – дар тепла и любви… Загвоздка заключалась в том, что в нем давно не было ни того, ни другого. Он запретил их себе, выдавил, как хирург – гной из раны.       Рокэ сжал руку Окделла, не понимая, мерзнут ли его ладони или отогревается чужая. Пальцами он нащупал бугорок шрама, оставшийся после Фабианова дня.       – Из всех неприятностей, Ричард, вы всегда умудряетесь попасть в самые невозможные, – монотонно сообщил он непутевому надорцу. – Вы оказались негодным оруженосцем, бессовестным судьей и неумелым убийцей, и все же... я хочу, чтобы вы жили. Вы слишком упрямы и горячи, чтобы умереть вот так.       А затем сделал то, что делал много раз в своей жизни, но впервые с чувством беспредельной обреченности, – он шагнул в пропасть. И разрешил себе чувствовать.       Рокэ хрипло, с трудом, вздохнул и притянул Окделла к себе. Тяжелый, неповоротливый, в его руках он словно уменьшился. Странно, но, прижимая его к груди, он неожиданно ощутил, что нашел самого себя, того, которого потерял в круговерти дворцовых интриг и обманов, кого оставил в особняке на улице Мимоз, с гитарой в руках и оруженосцем у плеча. Он ждал, ощущая, как сквозь слои одежды пробирается навевающий сон холод. Тепла было мало.              * * *       Дику показалось, что слуга зовет графа Горика, и он зарылся носом в подушку еще глубже. Уже на грани бодрствования он понял, что ему приснился дом, каким он сохранился в детских воспоминаниях, и впервые за долгое время это был добрый сон. Едва заметный знакомый запах морисских благовоний подсказывал ему, что он в своей каюте на «Северянке», но потянувшись и открыв глаза, он не сразу понял, где находится. Вместо деревянных перегородок над ним раскинулось бескрайнее небо, подсвеченное на востоке розовым золотом. От земли тянуло холодом, и теплый плащ не мог защитить от него полностью: правый бок замерз, зато левый был согрет. Дик осторожно повернул голову, уже зная, что его ждет, но до последнего надеясь, что ошибся. Он встретился взглядом с Алвой и замер, словно зверь, почуявший опасность. Как и сотни раз до этого, он ничего не мог прочесть по его лицу, слишком усталому для человека, проведшего спокойную ночь.       – Вы живы, – без всякого выражения произнес Алва.       – Пока да, – после небольшой заминки ответил Дик, понимая, что повторяется их первый разговор в лагере на берегу Пенной.       Не говоря ни слова и стараясь не смотреть друг на друга, они встали и так тщательно занялись своими костюмами, словно готовились вступить в зал посольского приема.       В нескольких шагах от себя Дик обнаружил кинжал, до которого не мог дотянуться ночью, и его вновь накрыло давешним ощущением холодного липкого кокона, сковавшего тело и разум, и горького безликого ужаса, как в детстве после ночного кошмара. Он поднял клинок и вложил в ножны.       – Полагаю, вы плохо помните…       – Я все помню, – быстро сказал Дик.       Ему показалось, что Алва рад возможности избежать объяснений.       – В таком случае, не стоит благодарности, – отрешенно проговорил регент Талига, стряхнув травинку с рукава.       Дик посмотрел на него в упор.       – Благодарности? Вы не сделали того, о чем я просил.       На лице Алвы мелькнуло удивление.       – Вы, что же, недовольны тем, что я вас не убил?       – Вы вольны решать за себя, но не за меня... По-прежнему вы не считаетесь ни с чьими желаниями, кроме своих.       – И всегда оказываюсь прав.       Едва не задохнувшись от гнева, Дик сумел сдержаться и заставил себя продолжить в том же тоне, что и Алва.       – В таком случае, – ровно произнес он, – не хотелось бы оставаться у вас в долгу. Как мне расплатиться за эту услугу?       Он увидел, как на виске Алвы быстро забилась жилка, и обрадовался тому, что оскорбление достигло цели.       – Ваши друзья-гайифцы научили вас торговаться? – ядовито уточнил Ворон.       – Пусть так. Но то, чему меня научили друзья, вы усвоили у своих врагов. Ведь только они существуют в вашей жизни.       Сложно сказать, насколько далеко они бы зашли, но их прервал шум подъезжающего отряда, и вскоре они увидели казара, Давенпорта, Валме и дюжину гвардейцев. За ними следовали три оседланные лошади: Дор, Сона и конь Эпинэ. При виде красавицы-Соны, которую предоставил в его распоряжение Алва, Дика охватили смутные сожаления из-за тех колкостей, которыми они обменялись, но они быстро исчезли при воспоминании о сковавшей его ледяной беспомощности, когда он думал, что станет выходцем по прихоти регента Талига.       Возвращение в лагерь вышло каким-то скомканным, словно над людьми довлело чувство незавершенности и растерянности. Алва скакал впереди, за ним следовали казар и Валме, остальные всадники сбились в разрозненные нестройные группки. Не было слышно ни разговоров, ни шуток, до Дика лишь доносился урывками рассказ Бааты о том, как он без лишних приключений пересек ночную Гальтару и, добравшись до заставы, обнаружил, что всех, кроме теньента, сморил беспробудный сон. Некоторое время они с Давенпортом пытались растолкать солдат, но безуспешно... К возмущению казара примешивалась изрядная доля недоумения, которое и Дик, и ехавший неподалеку от него Эпинэ могли бы без труда развеять, однако оба не сказали ни слова, углубившись в свои мысли.       Лишь раз за всю дорогу Иноходец заговорил. Он нагнал Дика, поглядывая на него так, словно не мог решить, стоит ли начинать беседу.       – Не знаю, как регент сделал это, но я рад, что вы выжили, – наконец, проговорил он. – Я не верил, что это возможно.       Дик исподлобья посмотрел вперед, на спину Алвы, и вновь подосадовал на свою несдержанность этим утром. Он помнил, как отчаянно цеплялся за тонкую, будто паутинка, ниточку тепла, связавшую его с регентом, и только теперь подумал, что при ином исходе вполне мог утянуть его за эту ниточку за собой, обрекая обоих на рабство Холода. Тряхнув головой, он постарался отогнать навязчивые мысли.       – Вероятно, вы желали бы завершить то, что не закончила королева? – думая о другом, обратился он к Эпинэ.       В косых лучах восходящего солнца было видно, как тот нахмурился.       – Нет. Увидев ее… и вас той ночью, я изменил свое мнение. Не думаю, что мне стоит вмешиваться.       – Вот как?       – С меня довольно смертей, – Эпинэ неловко улыбнулся, и улыбка эта странным образом была печальнее любой гримасы. – Все, кого я знал, все мои родные и друзья, – они мертвы. Порой мне кажется, что и я умер, просто призраком Осенней охоты несусь рядом с живыми…       – Так сделайте что-нибудь… Живите!       – Я не помню, каково это… Порой я вспоминаю Агарис, нашу беспечность… и безоглядность, и мне кажется, что это было в другой жизни.       – Мне тоже, – невольно вырывалось у Дика.       Он понимал, что разговор не иссяк, но продолжать не хотелось. Ему вдруг подумалось, что Алва, даже погребенный под завалом, говорил о будущем, а Иноходец и при свете солнца толкует о прошлом, словно сам себя осуждает на каторгу. Дик надеялся, что эта печать Людей Чести больше не лежит на нем.       Прибывший в лагерь отряд утолил голод и жажду, но перевести дух и хотя бы немного восстановить силы не удалось, – неутомимый регент приказал им почти сразу же выдвигаться к постоялому двору в деревне, а оставшимся – свернуть лагерь не позднее завтрашнего утра. Дик не догадывался, с чем была связана эта спешка, его все больше занимали другие тревоги: королева, Надор и его собственное шаткое положение то ли преступника, то ли изгнанника.       У мэтра Жолимона ему предоставили отдельную комнату, но времени отдыхать не было. Он велел слуге принести воды, чтобы освежиться, а сам спустился в общий зал, где надеялся спокойно пообедать и обдумать, что делать дальше. Последние лучи солнца еще проникали внутрь сквозь небольшие, выходящие во двор окна, однако по распоряжению регента свечей не жалели, и в их теплом свете празднично поблескивали пузатые графины и кружки, в воздухе витал запах жаркого. Поприветствовав занявших лучшее место у камина казара и офицера для особых поручений, Дик сел за стол у стены. По пристальному взгляду Валме он решил, что Алва посвятил его последние события, но у навозника хватило учтивости дождаться, пока он поест, прежде чем подойти.       – Приятно видеть, что ничто не омрачает вашего аппетита, – с улыбкой проговорил виконт.       Дик промолчал, и Валме усмехнулся, словно не ожидал иного.       – Господин регент велел вам провести эту ночь у него, – во всеуслышание объявил он.       Дик знал, что изумление, написанное на его лице, не может не стать поводом для шуток, и видел, что виконт доволен произведенным эффектом. Наклонившись к нему, Валме тихо добавил:       – Выходцы имеют привычку приходить четырежды.       – Благодарю за заботу, – сквозь зубы ответил Дик. – Теперь, когда вы с блеском исполнили ваше поручение, не смею вас задерживать.       Пожав плечами, виконт удалился.              * * *       Вечер был теплый, но Рокэ приказал развести в комнате камин, – память о последней ночи, когда от холода ему казалось, что при первом же движении он разлетится на осколки, словно треснувший от удара лед, была слишком свежа. На закате он проснулся, быстро расправился с поданным наверх ужином и послал за письменными принадлежностями.       Рокэ слышал, как скрипнула дверь, но писать не прекратил, и дверь тихо закрылась. В следующий раз его побеспокоили, когда он запечатывал последнее письмо.       – Входите, Валме, – задумчиво пригласил он.       – Вы ведь не настолько жестоки, чтобы отправить меня на ночь глядя с поручением доставить депеши? – предположил виконт, разглядывая небольшую стопку бумаг на столе.        – На ваше счастье, это терпит до утра.       Валме расцвел в улыбке.       – Великолепно. Не хотелось бы пропустить явление выходца, я ни разу с ними не встречался, а это, судя по всему, весьма любопытно.       Рокэ усмехнулся.       – Вряд ли вы будете иметь удовольствие встретиться с ним, если засыпаете, как сурок, при его приближении.       Виконт нахмурился.       – Я что-нибудь придумаю.       – Пока вы не слишком углубились в размышления: вот это письмо отдайте Санчо Медине, пусть он отправит гонца в Олларию к его преосвященству. Полагаю, повторное успение ее величества – его епархия, а если нет – пусть найдет тех, кто на это способен. По крайней мере, его участие будет нелишним. Второе письмо – маркизу Медина, супрему. Их нужно доставить как можно скорее. А это вы передадите лично герцогу Ноймаринену. Позже я дам указания, как с ним держаться.       – Как прикажете, ваше высочество, – легко согласился Валме. – Казар Баата предполагает вскоре отправиться в Кагету. До своего отъезда он хотел бы увидеться с вами и обсудить союзный договор.       – Непременно, – ответил Рокэ и негромко про себя добавил: – Вот еще один человек с обостренным пониманием чувства благодарности... Да, к слову, вы передали Окделлу мой приказ?       – Разумеется, господин регент. Однако, боюсь, я не преуспел в этом поручении, – без малейшего сожаления доложил Валме.       – Вот как?       – Думается мне, что если бы я стоял у входа в Рассветные сады, Окделл и тогда бы не принял приглашения и прямиком отправился в Закат.       Рокэ смерил своего офицера внимательным, не слишком довольным взглядом и некоторое время молчал.       – Вы правы, – наконец, произнес, он. – Полагаю, от приглашения гвардейцев отказаться будет не так просто. Но время еще есть...       За разговором вечер прошел незаметно. К удивлению Валме, Рокэ попросил принести гитару и сыграл старинную кэналлийскую кансону из тех, что, скорее, можно было услышать на рыночной площади, чем в замке. Затем, глядя на язычок свечи, он начал наигрывать какой-то спокойный мотив, чувствуя себя собранным и готовым к поединку, как вдруг заметил, что голова виконта немного склонилась к груди.       – Вот уже не думал, что от моих экзерсисов так тянет в сон, – усмехнулся Рокэ и внезапно понял, что это значит. – Карьяра!       Уже в следующее мгновенье он был на ногах и распахнул дверь в коридор: там было темно и прохладно. Дежуривший гвардеец лежал на полу и мерно посапывал. Перескочив через него, Рокэ бросился к дальней комнате. Он дернул за ручку, но дверь не поддалась.       – Уходите! – услышал он из-за стены уверенный голос Окделла.       – Квальдэто цэра!       Не располагая временем спорить с безумцем или выламывать дверь, Рокэ слетел вниз по лестнице, натыкаясь на заснувших в самых разных позах людей, и выбежал во двор. Не для того он пережил эту долгую ночь, чтобы теперь проиграть из-за чужого упрямства!       – Господин регент! – услышал он встревоженные голоса Давенпорта и Эпинэ, но не остановился и свернул за угол.       Они нагнали его, когда он оказался под окнами комнаты Окделла.       Теньент без слов сложил руки лодочкой, чтобы подсадить, и Рокэ, давно не утруждавший себя визитами к дамам через окно, мог лишь порадоваться его догадливости и своей неутраченной сноровке. Он подтянулся, схватился за скрипучую раму и при первом взгляде внутрь понял, что опоздал. По стене расплылось темное, будто влажное, пятно, и Окделл, как завороженный, дотронулся до него рукой. Его ладонь прошла сквозь преграду, словно он окунул ее в воду.       – Ричард, не смейте!       Тот удивленно обернулся и вдруг улыбнулся окрику, как хорошей шутке. Рокэ готов был поклясться, что сейчас он скажет, будто «смеет все», но Окделл предпочел словам дело. Он шагнул вперед и исчез в стене.              * * *       Мясо каплуна было сухим и жестким, а шадди отдавал плесенью. Поморщившись, Рокэ оставил завтрак почти нетронутым. За столом, к которому были приглашены Баата, Эпинэ, Валме и Давенпорт, царило молчание, словно головная боль терзала всех сотрапезников.       После невеселого завтрака было не избежать беседы с казаром, полной самых пылких уверений в дружбе со стороны Кагеты и твердых обещаний торговых преференций со стороны Талига. Неожиданным стало лишь предложение Бааты в обозримом будущем соединить кровь Повелителей Ветра с наследниками маркиза Альберто Салины. Учитывая, насколько зыбким было грядущее всего несколько дней назад, Рокэ не видел причин возражать против столь отдаленных планов.       Простившись с кагетцем, Рокэ велел седлать Дора для прогулки. На глаза ему попалась одинокая Сона, и он ожесточенно отвернулся. Все ждали его приказа возвращаться в Олларию, но Рокэ медлил.       Выехав из деревни, он пустил коня галопом, предоставив эскорту глотать за ним пыль, но уже через несколько сотен бье придержал жеребца. Послушный туго натянутой узде, Дор шел широким собранным шагом. Покачиваясь в седле, Рокэ видел перед собой его темную холку и блестящую длинную гриву, гладкую лоснящуюся шею с напряженными мускулами. Он неохотно огляделся по сторонам: новый день обещал быть погожим, и в ласковом дуновении южного ветра отчетливо ощущалось приближение лета, которое станет просто еще одним летом для Золотых Земель, а за ним последуют осень, зима, весна и снова лето… Рокэ сбросил с плеч тяжелую обязанность, которую не надеялся выполнить, и должен был бы испытывать окрыляющий восторг победы, однако его не было.       Он чувствовал себя, скорее, не победителем, а отступившим с поля боя. Ему вспомнилось предложение Валме отнестись к гибели Окделла философски. «В конце концов, – сказал виконт, – если посмотреть на произошедшее отвлеченно, то во всем можно найти хорошую сторону. Теперь вам не придется распутывать поистине змеиный узел: ведь в Талиге Окделл оказался бы, как говорит граф Рафиано, персоной нон-грата, а за его пределами – угрозой мира в Надоре, что, согласитесь, никому невыгодно…» В ответ неожиданно для самого себя Рокэ приказал виконту убираться. Он надеялся, что прогулка отвлечет его, но настроение по-прежнему было мутным, как вода на дне заброшенного колодца.        Из-за поворота дороги навстречу ему появились гвардейцы из числа тех, кто вчера остался в лагере под Мон-Нуар. Вместе с ними приближалась кавалькада всадников, которую возглавлял незнакомый дворянин в богатом дорожном камзоле. Справа от него ехал полковник, ранее сопровождавший Окделла. Цеситас, вспомнил Рокэ.       Незваные гости поступили весьма мудро: чтобы избежать недоразумений и не волновать понапрасну охрану, они пропустили гвардейцев вперед. К тому времени, когда они приблизились, свита нагнала Рокэ, и непредвиденная встреча вышла неожиданно церемонной. Принимая чужие приветствия, Рокэ сохранял внешнее спокойствие, но пару раз ловил на себе беспокойные взгляды Валме, наводившие на мысль, что он не так хорошо владеет собой, как обычно.       – Несколько дней назад я велел вам, Цеситас, возвращаться на родину, но вот вы снова здесь. Неужели просторы Талига так вам полюбились?       Ответил ему всадник в широкополой, украшенной по имперской моде пряжкой и перьями шляпе, которая затеняла утомленное худощавое лицо.       – Ваше высочество, не вините господина полковника в нарушении ваших указаний. Мы повстречались на гайифском тракте неподалеку от Монтарно, и, исполняя письменные распоряжения проэдр-конхессора Гайифы, он присоединился к нам.       Цеситас ровно добавил:       – Ваше высочество, имею честь представить вам господина Маркуса Тагрина, сына его высокопревосходительства проэдр-конхессора Империи Гайифы Петра Тагрина.       – Полагаю, вы привезли послание его высокопревосходительства? – сухо осведомился Рокэ.       – Нет, ваше высочество, – гайифец открыто встретил его взгляд и сделал вид, что не заметил холодности. – Я прибыл в Талиг, чтобы сопроводить Ричарда Окделла в пределы Империи после завершения тех дел, ради которых он вернулся в ваше государство.       – Это просьба вашего отца?       – Нет, ваше высочество. Я говорю лишь от своего имени.       Рокэ хотел было спросить наглеца, на чем зиждется его уверенность в успехе, но ему надоел этот спектакль.       – Вы опоздали, – негромко произнес он.       Гайифец на миг закрыл глаза.       – Он казнен? – его голос дрогнул.       – Окделл погиб по собственной… – Рокэ хотел сказать «глупости», но не смог. – По своему выбору.       Тагрин выглядел, как человек, чьи худшие ожидания сбылись. Он немного помолчал, собираясь с мыслями.       – Могу я увидеть его тело? – наконец, спросил он.       Этот простой вопрос привел Рокэ в замешательство. Вряд ли сын могущественнейшего человека в Империи подозревал, что его друга могли объявить умершим и заточить в каземате, как безымянного узника, скорее всего, он действительно хотел попрощаться, но это не облегчало положения.       – Его нет… он ушел за выходцем.       Только произнеся эти слова вслух, Рокэ понял, насколько неубедительно они звучат, однако Тагрин не выказал недоверия, – наверное, действительно хорошо знал, на что способен Окделл. Немного смягчившись, Рокэ тронул коня и дал знак гайифцам следовать за ним на постоялый двор.       На душе скребли закатные кошки, – Окделл не имел права умереть после того, как они выбрались из Лабиринта, и Рокэ самолично вырвал его у Холода. О чем он думал, когда добровольно последовал за выходцем?       – О чем он только думал! – вторил на гайи его мыслям Тагрин.       – Вспомните, сколько раз его считали погибшим, господин адмирал, – ответил ему незнакомый голос с северным акцентом. – Может быть, и на этот раз святой Танкред сотворит чудо.       Рокэ обернулся и заметил ехавшего рядом с предводителем гайифцев монаха со знаком совы на груди.       – Приблизьтесь, господин Тагрин, – негромко позвал он. – И пусть ваш почтенный спутник к нам присоединится.       Когда они его нагнали, Рокэ продолжил:       – Вы не упомянули, что являетесь адмиралом имперского флота.       – Я возглавляю собственную небольшую флотилию, господин регент. У меня три корабля и разрешение его величества Дивина на плавание под имперским флагом.       – Вы торгуете?       – Нет, господин регент. Мы... обеспечиваем превосходство Гайифы в Померанцевом море и… там, где это необходимо.       – Любопытно, – откликнулся Рокэ и внимательно вгляделся в бледное сосредоточенное лицо собеседника. – Вам нездоровится?       – Нет, господин регент. Это напоминание об одной ране… Если бы не она, Дик никогда бы не отправился в Талиг в одиночку.       – Как вы познакомились с Окделлом?       – Мы нашли его на побережье Зегины. Он бежал из плена.       – Насколько мне известно, мориски не позволяют чужакам приставать к их берегам.       – Это так, господин регент. И еще вам должно быть известно, что из их плена не бегут.       Рокэ усмехнулся.       – Редкое совпадение! – он перевел взгляд на танкредианца.       – Брат Густав, – поспешил представить его Тагрин.       – Что вам известно о выходцах, брат Густав?       – Это заблудшие души, ваше высочество. Они отринуты и жизнью, и смертью, у них нет надежды на спасение… Его Святейшество Бонифаций IV в своей булле «Тропою холода идущие», названной так по первым ее словам, внушает всем верующим, что выходцы суть неупокоенные мертвецы, алкающие тепла живых и уводящие их на свои тропы в надежде согреться, но будучи прожорливы, как гнусь, не насыщаются и возвращаются за каждым, кто позволит к себе приблизиться. Единственное спасение от выходцев – в горячей искренней вере.       Рокэ, сощурившись, смотрел вдаль.       – И только?       – В горячей искренней вере и знаниях, ваше высочество, – после короткой паузы ответил монах.       – Существуют ли ритуалы, чтобы призвать выходца?       – Да, ваше высочество.       – И чтобы его уничтожить?       – И такие тоже, – неохотно признал танкредианец.       К этому времени они подъехали к постоялому двору, гудевшему, как улей, от снующих с поручениями людей.       – Вечером вы призовете Окделла, – велел Рокэ.       Он заметил, как Тагрин и монах переглянулись, поняв друг друга без слов.       – Как прикажете, ваше высочество, – согласился брат Густав.       – У вас найдется все, что необходимо?       – Нужные травы я, верно, разыщу в деревне. Понадобятся свечи, дрова для костра и кровь.       – Чья кровь?       – Для призыва нужно зарезать собаку, ваше высочество.       – А вы не побоитесь запачкаться, святой брат?       – Нет, ваше высочество. Возьму на себя этот грех.       На языке Рокэ вертелась насмешка над столь невзыскательной верой, но он сдержался, потому что чувствовал, что за решением монаха стоит готовность рискнуть душой ради друга.       – Если вам что-то понадобиться, обращайтесь к теньенту Давенпорту. Он в вашем распоряжении.       – Благодарю вас, ваше высочество.       Второй вечер подряд Рокэ проводил в ожидании. На этот раз компании Валме он предпочел одиночество. Едва начало смеркаться, со двора донеслись мужские голоса, лошадиное ржание и позвякивание сбруи, – это гайифцы в сопровождении Давенпорта и нескольких гвардейцев направились на окраину деревни. Позже, когда приготовления уже должны были завершиться, к ним в сопровождении немногочисленной охраны присоединился Рокэ.       Тракт, проходивший через деревню, был пуст, вечер стоял тихий, теплый, безветренный. В Кэналлоа в эту пору в городках, селах и даже замках праздновали Ночь костров, творящую волшебство не хуже самой ароматной Черной крови. В последнее новолуние Весенних Молний молодость и беспечность рушили любые границы и устои, но когда впереди показались отблески разведенного на перепутье костра, Рокэ не чувствовал себя ни молодым, ни беспечным. Юркие рыжие блики осветили хмурые лица собравшихся, громко треснуло большое полено в огне, сноп ярких, как светлячки, искр взметнулся к небу.       В яму, вырытую на перекрестке, уже заложили душистые травы. Рокэ показалось, что брат Густав хотел помолиться, но с тяжелым вздохом оборвал себя и молча потянул за веревку безродную дворнягу. Пес, чуя недоброе, надрывно заскулил.       – Чего вы ждете, брат?       Монах не ответил, всматриваясь в исчезающую в темноте дорогу. Вскоре и остальные услышали медленные, упорные шаги.       Рокэ перехватил у одного из солдат факел и выступил вперед, полностью полагаясь на чутье, подсказывавшее, что к ним приближаются не обычные путники. Вот из тьмы появилась невысокая неуклюжая тень, которая отчего-то казалась знакомой.       – Вы... – выдохнул Рокэ.       Чумазый мальчишка в черном бархатном камзоле вышел на свет, всхлипнул и вдруг подбежал к нему.       – Господин регент! – выкрикнул он.       Вслед за ним из ночного сумрака появился дворянин с ребенком на руках. Их лица и одежда были так же испачканы, как и у мальчишки.       – Ваше величество, – впервые едва не лишившись речи от удивления, произнес Рокэ. – Ваше высочество, – обратился он к девочке.       – Дикон! – воскликнул Тагрин.       Окделл приблизился к костру, отпустил принцессу Анжелику и устало потер лоб.              * * *       Дику досталась лошадь одного из солдат. Не отвечая на вопросы и даже не поприветствовав друзей и знакомых, он послушно сел на подведенного коня, до сих пор не веря, что страшный путь закончился. Ни появление Марко, ни благословение брата Густава не вывело его из того состояния окаменелого сна наяву, в котором он пребывал. Талигойцы и вовсе старались держаться от него подальше, посматривая на ушедшего за выходцем и вернувшегося обратно, как на Закатную тварь. Только высокий детский голос короля, сидевшего в седле перед регентом, иногда врывался в его сознание.       – ... двери не открывались, и из-под них валил темный дым, и Анжелика расплакалась, а дамы кричали, что начался пожар...       Пожара Дик не запомнил. Он помнил холод, такой, что под конец ощущался, как жар, от которого вздувается кожа и лопаются глаза, помнил тень королевы, скользящую впереди него по тропе, утянувшей его, как стремнина, ледяной блеск подземных камней-звезд, мерцание инея и невозможность сделать хоть вздох. Сколько это длилось? Ему казалось – вечность. Когда он, падая от изнеможения, оперся о пыльную стену, она вдруг прогнулась под его рукой, как лист бумаги, треснула, и он мешком повалился в комнату, полную испуганных женщин. Плохо понимая, что делает, он взял на руки девочку, а мальчик с криком: «Ваше величество! Матушка!», – пошел за ним сам.       – ... там было пыльно и грязно, и Анжелика почти все время спала, и мы очень утомились...       На этот раз королева держалась от них гораздо дальше, и они шли, пусть медленнее, но зато это было не за пределом человеческих сил. Усталые, все в пыли и прахе, они едва переставляли ноги, но тропа сама влекла их вперед, не резко и безжалостно, как до этого, а плавно и незаметно, будто река тумана, пока, наконец, они вдруг не оказались на темной пустынной дороге.       Лошадь остановилась, и Дик не сразу понял, что нужно спешиться. Ноги подогнулись, когда он ступил на землю, но кто-то подхватил его, и он устоял. Затем его отвели в комнату, где тут же развели огонь в камине. Слуга раздел его и обтер полотенцем, смоченным в теплой, пахнущей травами воде. Дик повалился на кровать, веки, тяжелые, будто налитые свинцом, смежились, и он забылся сном без сновидений.       На следующий день его разбудило громкое пение птиц, доносившееся из распахнутого окна. Перина была мягкой и свежей, и, нежась в дреме, Дик даже не мог припомнить, когда в последний раз спал на кровати. Наверное, такого не случалось с тех самых пор, как отряд полковника Цеситаса пересек границу Империи. Не желая привлекать к себе лишнего внимания, гайифцы держались особняком и избегали ночевок в трактирах и на постоялых дворах. Что же было потом?.. После прибытия в Талиг все постигшие их перипетии вырисовывались смутно и путано, словно кто-то неумелой рукой перетасовал воспоминания, как колоду карт.       – С возвращением в царство живых, Дикон, – негромко произнес знакомый голос на гайи.       Не веря своим ушам, Дик медленно, с трудом сел на постели и огляделся.       – Марко! – он увидел друга, устроившегося на жесткой скамье у стены. – Ты здесь? Я думал, мне привиделось…       – Скорее, это ты был как привидение.       – Я?       – Как твое самочувствие?       Дик замялся, не зная, что сказать в ответ. Верно истолковав его молчание, Марко осторожно проговорил:       – Ты в Эпинэ, в деревне неподалеку от Гальтары, идет шестнадцатый день Весенних Молний.       При слове «Гальтара» в голове, будто полк кавалеристов по захваченному городку, пронеслись последние события: возвращение в Талиг и встреча с Алвой, подземные ходы и Лабиринт, зов камней и стук Сердца мира... Холод! Дик прижал руки к вискам.       – Нам многое нужно обсудить, – упорно продолжил Марко, – но прежде я хочу знать одно: мне сказали, что ты ушел за выходцем. Зачем, Дикон?       Дик поморщился от резкой головной боли.       – Не будем сейчас об этом…       Марко нахмурился, но не стал настаивать, спросил только о том, что было действительно важно:       – Он… Она вернется?       – Нет.       Дик откинулся на подушку и попытался привести мысли в порядок, но они метались, как вспугнутая стайка птиц, не желая выстраиваться в определенную последовательность, и ему казалось, что что-то постоянно ускользает от его внимания.       В отличие от него Марко твердо знал, что имеет значение, а что нет. Он распорядился подать поздний завтрак, и слуге пришлось еще дважды спускаться на кухню, сетуя на разыгравшийся аппетит молодых господ. Когда дверь распахнулась в третий раз, за ней оказался один из кэналлийцев.       – Соберано спрашивает, в силах ли дор прийти к нему?       Переглянувшись с Марко, Дик сказал, что будет у регента через четверть часа.       Он не предполагал, что путь до комнаты в другом конце коридора покажется ему таким длинным, и чувствовал себя слабым, как ребенок, в то время как общение с Алвой и в лучшую пору требовало большего самообладания, чем было в его распоряжении.       Предоставленное регенту помещение с порога встречало посетителей едва заметным пряным запахом благовоний, который каким-то неуловимым образом накладывал отпечаток роскоши даже на походные покои и для Дика служил не менее очевидным знаком принадлежности Алве, чем черно-синие цвета известного во всех Золотых Землях штандарта. Эти комнаты оказались просторнее и лучше обставлены, чем все остальные, в них было тепло, даже жарко, а за глядевшими на улицу и тракт окнами вовсю бушевала весна.       – Входите, Окделл, – пригласил Алва, отдавая секретарю запечатанное письмо и отпуская его и своего офицера.       Из-за стола он пересел в кресло и жестом предложил Дику устроиться в таком же кресле напротив. Одетый в черное, подвижный и стремительный, он как никогда напоминал ворона с фамильного герба.       – Вновь не могу не выразить своего удивления тому, что вы живы. Одни коллекционируют оружие, другие – картины или драгоценности, третьи – женщин, а вы словно задались целью побывать в самых безнадежных переделках.       – Уверяю вас, я, как и многие, скорее, отдам предпочтение хорошему ужину или любопытной книге.       Дику показалось, что при этих словах на лице Алвы мелькнула едва заметная улыбка.       – Помню, как вы пропадали в моей библиотеке, когда имели несчастье быть моим оруженосцем, – непривычно мягко произнес он и усмехнулся: – Вы были, как щенок, которого впервые вывели на охоту против крупной дичи… Надеюсь, вас не оскорбит это сравнение?       Дик нахмурился и ничего не ответил, но, погрузившийся в воспоминания регент словно не заметил этого.       – Скажите, – в его голосе звучало неподдельное любопытство, – отчего вы тогда не выбрали мою сторону?       Вопрос застал Дика врасплох, – столько времени прошло с тех событий и так много изменилось в его жизни, что теперь все виделось иначе, чем в те дни.       – Возможно, – с сомнением отозвался он, – если бы я знал, что вы не идол войны и не воплощение зла, а обычный человек – надеюсь, вас не оскорбит это сравнение, – я бы рассудил по-иному. Но тогда выбор для меня стоял не между сторонами, а между смертью и смертью, и я выбрал, как сумел… Отчего вы не дали мне совета или хотя бы не поговорили со мной?       – Не вы ли недавно упрекали меня за то, что я следую лишь своим желаниям и не предоставляю свободы выбора? – возразил Алва. – Впрочем, к чему сравнивать несравнимое? Я заключил глупое пари с судьбой и проиграл, хотя, казалось бы, у вас было все…       Дик удивился ноткам сожаления, прозвучавшим в тоне Ворона.       – Все, кроме человеческого тепла, – не согласился он.       – Что ж, прошлой ночью вы получили его довольно, – Алва сам невольно осекся от непредвиденной двусмысленности.       Дик вспыхнул и смутился.       – Я… Вы пошли на большой риск… Разрешите узнать, зачем?       Ему приятно было увидеть, что его вопрос тоже может заставить собеседника замяться с ответом.       – Я не мог позволить вам умереть. Считайте это моей прихотью, – наконец, проговорил регент.       – Разумеется. Как и все, что вы делаете, – не стал спорить Дик. – Брат Густав часто говорит, что мир был бы намного лучше, если бы люди руководствовались знаниями и поступали так, как подсказывает разум. Но я рад, что наш мир пока далек от подобного совершенства, в противном случае я был бы мертв.       – Как и все мы. Эпинэ был прав, когда говорил, что нас спасло ваше неосмотрительное, – прямо скажем, опрометчивое, – возвращение в Талиг.       – Напрасно вы полагаете, что я не понимал, что делал. Вы не ошиблись, предположив, что гайифцы не оставили мне выбора, но в то же время я добровольно, по собственному желанию, согласился вернуться в Талиг, так как считал это своим долгом.       – Сунули голову в петлю, как истинный Человек Чести, – с незлой насмешкой проговорил Алва.       Дик лишь едва уловимо улыбнулся в ответ.       – Вас, вероятно, позабавит, что я пытался придумать образ действий, который помог бы мне получить некоторые преимущества. Одно время мне казалось, что в обмен на свое участие в обряде я смогу потребовать от вас клятвы сберечь – нет, не мою жизнь, – а Надор, однако признаю – меня остановили два соображения: во-первых, я никогда не был ловким крючкотвором, чтобы должным образом обговорить условия соглашения. И во-вторых, я знаю, что ни при каких обстоятельствах вы не позволили бы принудить себя к исполнению того, что не было бы вам угодно.       – Вполне разумно, – брат Густав высоко бы это оценил. Но довольно о прошлом, – регент сменил тему, словно перевернул страницу книги. – Скажите, чего нам ждать этой ночью? Теперь, когда вы знаете, что я лишь «обычный человек», я могу признать, что с удовольствием воздержался бы от новых свиданий с ее величеством.       – Не думаю, что она нас побеспокоит.       – Вы уверены? В таком случае, полагаю, вы не откажитесь сообщить, что вами двигало, когда вы решили встретиться с ее величеством один на один?       – Я полагал это делом чести, которое должно быть улажено только ей и мной, – просто ответил Дик. – И должен сказать: она полностью разделяла мое мнение.       – И как же вы его уладили?       Дик отвел взгляд, но заставил себя продолжить:       – Я предложил сделку, подсказанную ею же: либо она уводит меня, и тогда я вернусь за тем, кто ей дороже всего, либо – если это в моих силах – я окажу ей услугу, о которой она просила Вас, и на этом мы расстаемся навсегда.       Алва смотрел на него со смесью удивления и одобрения во взгляде.       – Не ожидал от вас подобного, – произнес он.       Стараясь сохранить невозмутимость, Дик пожал плечами.       – Мне нужно сообщить вам то, что сказала королева. Это может быть важно для всех участников этого похода, – он увидел, как Алва нахмурился и выпрямился в кресле. – Она стала выходцем в результате бесчеловечного колдовского ритуала, проведенного отцом-настоятелем обители святого Торквиния, что расположена в горах на границе между кесарией Дриксен и герцогством Ноймаринен. Королева высказала подозрение, что имела неосторожность одарить своим локоном посла кесарии, графа Глауберозе, который в свою очередь мог, как верный сын Эсператистской церкви, расстаться с ним по приказу, исходившему от столь праведного лица. Этот настоятель, являющийся не последним человеком в Ордене Истины, создал темный амулет, который защищал его от возмездия поднятой им из гроба королевы и в то же время направлял ее действия.       – Весьма неблагоразумно с его стороны, – не удержался от замечания регент. – Даже если с помощью угроз и амулета он принудил ее величество поступать так, как ему угодно, он не был знаком с ней при жизни, иначе бы понимал, что по части изворотливости и лжи ему с ней не сравниться.       Дик согласно кивнул.       – Ранее я уже получал свидетельства причастности истинников к покушениям на мою жизнь. Один монах под пытками признал, что им было приказано избавить Кэртиану от нашего влияния… от влияния потомков Абвениев. Вероятно, я не единственный, кого пытались убить?       – Вероятно, – подтвердил Алва. – Я давно не веду счет попыткам со мной расправиться. Они как острая приправа к жизни, вы не находите? – и не дожидаясь ответа, он продолжил: – Выходит, в своем начинании они не гнушались попытками убить нас чужими руками, а когда их усилия оказались бесплодными, настоятель погубил свою душу обращением к потусторонним силам… Он хотел, чтобы ее величество увлекла нас на пути выходцев?       – Да. Но она была не слишком рада существованию, на которое ее обрекли, и мечтала отомстить. Мне кажется, что ее не удержал бы даже амулет, но, кроме него, была еще угроза жизни ее детям. В этом и заключалась услуга, о которой просила королева: ей стало известно, что в свите его величества и их высочеств был верный человек настоятеля, кто-то из северян, исповедовавший эсператизм…       – Абентханд? – с сомнением предположил Алва, понимая, что главному церемониймейстеру, присланному Ноймариненом, легче всего было бы привести угрозы в исполнение как во дворце, так и при дворе Северного Волка.       – Имя мне неизвестно. Но он обрек на смерть его высочество Октавия и способствовал гибели ее высочества Октавии в надежде, что взаимная неприязнь подтолкнет вас и герцога Ноймаринена к военным действиям, которые могли бы повлечь вашу кончину. Королева нуждалась в вашей помощи, чтобы спасти сына и дочь, – тогда бы у настоятеля не было бы возможности угрожать ей. Сама же она не могла приблизиться к детям, опасаясь увести их за собой в небытие. Я согласился оказать ей эту услугу, и, как оказалось, вовремя, поскольку охвативший дворец пожар сложно посчитать случайностью. Скорее всего, в Ордене Истины поняли, что мы каким-то образом миновали Излом, и решили наказать ее величество за неповиновение или неудачу… Как бы то ни было, убедившись, что ее дети спасены, она обещала исчезнуть, на этот раз – навечно, и я верю, что свое обещание она сдержит.       Алва задумчиво посмотрел на Дика.       – Я рассказал Карлу, кто вы, – медленно проговорил он, – и его величество, полагая себя и свою сестру обязанным вам жизнью, счел справедливым отменить вынесенный вам ранее смертный приговор.       Дик нимало не сомневался в том, кто на самом деле вершит государственными делами Талига, и понимал, что Алва знает, что он знает.       – Его величество очень великодушен, – осторожно произнес он.       – Верно. И вместе с тем, любому великодушию есть предел. Вам, виновному в мятеже и смерти королевы-матери, должно быть ясно, что не стоит питать надежды повторить судьбу Ричарда Горика?       – Мне это ясно, господин регент.       – Однако я хочу, чтобы вы знали, что после нашего возвращения из Лабиринта, я отправил гонца к супрему и велел ему внести изменения в готовящийся брачный контракт ее высочества Анжелики и внука герцога Ноймаринена, закрепив за ней земли герцогства Ларак.       Эти слова будто оглушили Дика, он давно не чувствовал себя таким растерянным.       – А Надор?.. – его голос дрогнул.       – Ни Надор, ни Горик не уйдут Северному Волку.       Дик долго молчал, стараясь побороть волнение.       – Мне снился Надор, и камень, который ждет меня, – невольно вырвалось у него. – Кому вы предназначите мои земли?       – Время покажет, – и поскольку Дик больше ни о чем не спрашивал, Алва продолжил: – Вы думали о том, что ждет вас в будущем?       Дик прикусил губу.       – Я не размышлял об этом, поскольку не предполагал исхода, при котором мог бы остаться в живых. А теперь… Вы, должно быть, знаете, что некоторое время я провел среди морисков, которые верят в судьбу, и сам в какой-то мере разделил подобный взгляд на жизнь. Я знаю, чего желал бы достичь, но что приготовила мне судьба – предсказать не берусь.       – Сказать по правде, мне не близок такой подход, но поспорить мы можем и в другой раз. Я… согласен принять вашу службу во второй раз. Со временем вы вернете дворянство, а земель в Кэналлоа довольно. Что скажете, Ричард?       Дик сознавал, что ему не скрыть удивления. Он постарался собраться с мыслями.       – Это щедрое предложение, – начал он, еще не зная, как закончит. – Намного смелее того, что вы объявили в день святого Фабиана, ведь вам хорошо известно, каков я...       – Но вы, похоже, менее смелы, чем в тот день, и желаете отказаться, – заметил Алва.       – Да, господин регент. Этот выбор я делаю с открытыми глазами.       – Отчего же? Почему вы так стремитесь уехать? И чем гайифские края лучше талигойских? Вы же понимаете, что всегда будете в Империи чужаком?       – Это неважно. Важно, что я нашел тех, для кого я больше не чужак, и дело, в которое верю. В этом году мы упустили время, но в следующем – направимся к Бирюзовым Землям и откроем их для Империи… если мне будет позволено покинуть пределы Талига.       Алва отвернулся. Поднявшись из кресла, он остановился у окна, глядя на уходящую вдаль дорогу.       – Вам это будет позволено, – отстраненно произнес он.       Чувствуя себя усталым и в то же время довольным, Дик встал и поклонился.       На пороге он задержался, желая искренне поблагодарить регента, но тот уже сидел за столом, склонившись над очередным письмом. В спину ему донеслось негромкое:       – Вам также будет позволено вернуться.       Дик быстро обернулся и успел перехватить острый и мудрый, как у ворона, взгляд Алвы.              * * *       Прошло несколько дней, и деревенька постепенно возвращалась к тихой жизни. Первыми ее покинули кагетцы, ушедшие на юг под флагом с белым лисом в золотой короне. На следующий день этим же трактом двинулся небольшой отряд гайифцев, однако Рокэ медлил с отъездом: по всем окрестным дворянским семьям искали карету для его величества и ее высочества. К вечеру карету прислал барон Пюилозак, не замедливший явиться сам в сопровождении своей вдовой матери баронессы.       Приняв изъявления радости в связи с возможностью услужить королю и сказав несколько учтивых фраз, Рокэ ускользнул наверх, предоставив Эпинэ и Валме занимать земляка. Вернувшись к себе, он приказал дежурившему у двери гвардейцу пригласить к нему Санчо Медину.       – Готовьте отъезд на полдень завтрашнего дня, – велел он новому командиру гвардии.       Тот поклонился и исчез за дверью.       Рокэ начал перебирать оставшиеся на столе бумаги, чтобы определить, что взять с собой, а что – сжечь. В это мгновенье дверь беззвучно приоткрыли, и в комнату заглянул слуга. За ним показался Валме, и Рокэ пригласил его войти.       – Барон счастлив, баронесса счастлива, – возвестил виконт. – Мы с Эпинэ выжаты досуха. Боюсь, нам не удалось воспрепятствовать настойчивому желанию баронессы сопровождать ее высочество в столицу. Но, может, это и к лучшему, в окружении принцессы будет хоть одна дама… Господин регент, вы не слушаете меня?       – Как я могу! – шутливо возразил Рокэ.       Валме улыбнулся, но глаза его оставались серьезными.       – Вас будто подменили в последние дни.       – Вы правы. Я как раз размышлял над тем, что небольшая военная кампания оказалась бы в самый раз, чтобы войти в привычную колею.       – Так-так, – виконт с любопытством посмотрел на Рокэ. – Небольшая военная кампания… На Юге пока все спокойно, на Севере… если бы вы намеревались осадить Ноймариненов, вы не назвали бы такую кампанию небольшой… Речь идет о Надоре?       – Нет, Надор теперь в безопасности, – спокойно проговорил Рокэ.       Валме пожал плечами.       – Тогда… – протянул он.       – Полагаю, нам есть, что обсудить с кесарией Дриксен.       Виконт не выглядел удивленным.       – Помнится, вы уже хотели отправить меня в какой-то дальний монастырь…       – И теперь пришла пора напомнить святым отцам о мирском неблагополучии. И о том, что прежде чем ответить за свои деяния перед Создателем, которого они так чтут и ожидают, им придется ответить передо мной.       – Великолепно, я готов, – согласился Валме. – Мне не хотелось бы жаловаться, но наши будни здесь стали довольно однообразны, а ведь жизнь так прекрасна и удивительна.       Редкая улыбка тронула губы Рокэ.       – Вы даже не представляете, как вы правы, Марсель. Конец