***
— Хах, Барби никак не изменилась. Мне это даже нравится. — Агния улыбнулась. — Хотя, признаюсь, я немного удивлена, что она выдержала комнату Бродского и не сошла с ума. Чтобы продержаться там столько времени, нужна огромная сила воли. Впрочем, у всего в этом мире есть предел. Поэтому, у меня важный вопрос — так ли нужны тебе те люди, которых ты вернул к жизни? — Можешь делать то, что считаешь нужным, — ответил Достоевский. — Но всё же, что именно ты хочешь сделать? — Для Дарьи её драгоценные товарищи — это всё. Думаю, что после того, что случилось много лет назад, она далеко не сразу пришла в себя. В какой-то момент Донцова явно достигла пика боли, она была сломлена. Я лишь хочу ей напомнить — каково это. Только в этот раз сделать это так, чтобы её захватило отчаяние, осознание того, что она не способна ничего изменить. Я хочу увидеть как из её глаз пропадает огонь, а весь её мир рушится. Когда Дарья будет загнана в угол, то мы сможем сделать всё, что хотим. — ответила Барто.***
— Даша, не изматывай себя. — Дазай коснулся плеча блондинки, которая периодически что-то бурчала и записывала. — Уже два часа ночи. Тебе нужен отдых. — Я не должна напортачить, — как будто находясь в некотором трансе, шептала Донцова. — А, это ты. Пока нельзя. Надо всё продумать. Всё должно быть сделано по максимуму идеально. Если с Барто в физическом плане не так много проблем — просто не брать ничего из её рук, то вот с Федей... Я боюсь. Одно неверное движение — и это будет концом. Это рискованно даже для меня, пускай я однажды уже убила его. — Вот поэтому и иди спать. Утром продолжишь. — Ты не понимаешь. Если я ошибусь, то я снова потеряю близких людей. Однажды я уже совершила ошибку, за которую плачу по сей день. И история устремила на меня свой взгляд. Я никогда полностью не искуплю свою вину, но если я спасу хотя бы тех, кто со мной рядом сейчас, то... Не суть. — Дашка вздохнула. — В такие ночи я невольно вспоминаю с чего вообще всё началось. — С момента, когда ты стала командующей? — Не совсем. Когда я была маленькой девочкой, мой дедушка взял меня в город, чтобы показать мне марширующий оркестр. Я до сих пор помню это — это был чёрный парад, все были в тёмных вещах. И отлично запомнила слова моего дедушки. Он сказал: «Милая, когда ты подрастёшь, будешь ли ты спасительницей разбитых, покалеченных и проклятых? Сможешь ли ты поразить их, своих демонов и всех неверных с планами, которые они построили? Потому что однажды я покину тебя, стану фантомом, который поведёт тебя в лето, присоединюсь к чёрному параду». Быть может, именно в тот момент меня осенило, я поняла чем хочу заниматься по жизни. Правда, с возрастом я начала понимать одну вещь — я просто человек, а не герой. Как-то так. — Так вот откуда появился чёрный парад. — Да, что вроде того, он имеет для меня несколько смыслов. В том числе и тот смысл, воплощение которого я не хочу допускать. Впрочем, это действительно следует оставить. Ибо после двух часов ночи ничего никогда не происходит. Поэтому, когда ты видишь это время, просто иди в кроватку и не о чём не думай.***
— Даша, это интервенция. — это было первое, что услышала Донцова, когда вошла в квартиру, невольно напрягаясь. — По какому поводу? — не понимала блондинка. — Моя мания к костюмам? Или к тому, чтобы принимать вызов? Фразы про легендарность? — Нет. — Санька покачала головой. — Скажем так, нас беспокоит твоё моральное состояние. — попытался объяснить Маяковский. — Да всё со мной хорошо, — Дашка невольно издала нервный смешок. — Ага, особенно это выдают твои мешки под глазами, почти разбитый лоб и шрамы на руках. — заметил Чехов. — Слушайте, не нагнетайте ситуацию. Шрамы в конце концов заживут когда-нибудь, — Донцова пыталась отнекиваться. — Вам совсем делать нечего? — Да, нечего, — вмешался Серёжа. — Мы столько времени не проводили интервенции. Тем более, мы, что, зря новый плакат делали? Даша невольно соглашалась с этим утверждением. И смотря на этот плакат, она невольно вспоминала как вообще появились эти самые интервенции. Помнится, что как-то раз кто-то из отряда уже несколько недель носил причудливую высокую шляпу, что стало уже всех порядком раздражать. Тогда и появился первый плакат вместе с традицией. Суть интервенции всегда была одна — вразумить, объяснить и помочь кому-то принять верное решение с помощью заранее заготовленной речи. И какое-то время интервенции проводились часто, причины были разные — начиная от моральных переживаний и заканчивая фокусами с огнём. И именно из-за последней интервенции и пострадал тот самый плакат. И, пожалуй, меньше всего Донцова могла ожидать, что интервенцию проведут именно для неё, ведь ранее практически никогда такого не было — ну, разве что, исключением была интервенция из-за Дашкиной любви к фокусам с огнём. — Итак, если никто не против, то я начну, — Достоевская достала конверт, после открыв его. — Даша, за последние годы ты много чего пережила. Да, нас не было рядом, но сейчас мы все тут, можем помочь тебе, потому что мы друзья. — Мы все знаем, что ты держишь эмоции в себе — тебя так воспитывали. Но чувствовать — это нормально. Подавление не приводит ни к чему хорошему... — Дело не в этом, — Донцова покачала головой, перебив Володю: — У меня всё в порядке с выражением эмоций. — Вот как, — спокойно сказала черноволосая. — Продолжай. Мы не закончим, пока не разберёмся со всем. — У нас нет времени, чтобы тратить его на болтовню, — возразила Даша. — Нормального плана нет, Барто с Бродским на свободе, а про Федю я вообще молчу. Нет времени на то, чтобы играть в психологов. — А мы играем не в психологов. Мы просто делаем то, что всегда делал наш наставник, когда у кого-то из нас были проблемы, — брал вино, садился вот так рядом и давал выговориться, выслушивая нас. — Есенин протянул блондинке кружку, в который был явно не чай. — Так что, уважаемая командующая Донцова, выкладывайте то, что у вас на душе. — Сегодня мы будем вашими наставниками, Гражданин Начальник. — Маяковский слегка улыбнулся. — Ты знаешь, я не люблю, когда ты меня так называешь. — Как скажете, Гражданин Начальник. — усмехнулся черноволосый. — Послушайте, мне, правда, приятно, что вы хотите меня поддержать, но это не нужно, вот честно. Это слишком личное. — Дашка попыталась встать и хоть как-то уйти. — Сидеть на месте и бояться! — шикнула Санька. — И да, даже не думай, чтобы позвонить Дазаю — мы об этом уже позаботились. «Ага, конечно, на работе он задерживается». — фыркнула Донцова, после отложив телефон. — Я же сказала, что это не сработает. — сбежать не получится. — Господи, да что вы все хотите от меня услышать?! — блондинка была на взводе. — Что я жуть как переживаю?! Что мне страшно потерять вас снова?! Что сама я до сих пор себя не простила за то, что с вами произошло?! Даша могла это долго держать в себе, ничего никому не говоря, однако у всего есть предел. У Донцовой есть свой предел, который в этот раз пришёл к концу. Даша всхлипывала, после срываясь на крик, от чего горло ещё сильнее болело. Она верила и убеждала себя, что окончательно отпустила всё то, что было. Время должно лечить.Почему-то не сводит глаз, Улыбается мне, когда мимо проходит, Замечаю в который раз, Эта осень меня до безумия доводит. Здесь болтают уже о нас, Говорят о тебе, надо мною смеются, Я хотел подойти сейчас, Передумал опять, но тебе улыбнулся.
Донцова отлично помнила, почему вообще появилась эта песня, как она писала эти строчки. Дашка любила наблюдать за Есениным с Достоевским, они и их отношения отлично вдохновляли блондинку. Эта песня всегда была, есть и будет про них. Пускай каждый раз эта парочка отмахивалась, говоря, чтобы Донцова ничего такого не надумывала:Ты летаешь в моих снах, Словно ветер в облаках Ни забыть, ни достать. Ты летаешь в моих снах, Словно ветер в облаках Ни забыть, ни достать.
Но, быть может, сейчас Даше впервые, наконец захотелось обратить эти слова и на себя. Не только у её друзей есть любовь, у неё самой теперь она тоже есть. И определённо Донцова иногда прокручивала в голове один урок, который смогла усвоить. Это была длинная и сложная дорога, но тем не менее, блондинка была рада этому. Потому что если бы она не прошла через это всё, то не усвоила бы свой урок. С того момента, как Даша встретила Осаму, как осознала, поняла и приняла свои чувства, она знала, что должна любить этого парня так сильно, как только может, так долго, как она сможет, и никогда не перестала бы его любить. Донцова вспоминала это во время каждой глупой ссоры, в пять утра, в каждое утро выходного дня, во время каждой преграды, укола некой ревности, скуки или неопределённости на их пути. И даже, когда Даша сама понимала, что может умереть, то могла лишь вспомнить шатена и благодарить бога, вообще всех богов, всю вселенную и любого человека, которого она могла поблагодарить, что увидела этого молодого человека, откинула собственных тараканов, набралась сил взять и протянуть тому руку, просто заговорить с ним:Я тюльпанов купил букет, Разузнал где живёшь, записал на ладони, Ты наверно меня не ждёшь, Но я еду уже, мы увидимся вскоре. Тихо-тихо в трамвае пустом, Капли бьют по стеклу, листья падают ловко, Зажглись фонари за окном, Мне пора выходить на твоей остановке.
Даша никогда и никому не призналась бы в подобном. Пожалуй, это то, что она навсегда будет продолжать держать в своей голове вместе с сердцем. Уж не могла Донцова так расплываться на эмоции — воспитание, принципы и жизненный опыт того не позволяли:Ты летаешь в моих снах, Словно ветер в облаках Ни забыть, ни достать. Ты летаешь в моих снах, Словно ветер в облаках Ни забыть, ни достать.
«Так, сейчас не до этого. Сосредоточься на другом», — пыталась угомонить себя Даша:Я проснулся в двенадцать дня, Оглянулся вокруг и не сразу поверил, После долго смотрел на тебя, Не решался будить и в реальность не верил, Мне хотелось от счастья кричать, Мне казалось, что я в сновидениях остался, Не заставила долго ждать, Ты меня обняла, ну, а я улыбался.
Всё определённо приходило в норму. В том числе и Даша Донцова. Особенно, когда рядом были близкие и родные люди. Даже, быть может, ощущалось чувство возвращения назад, в те времена, когда всё действительно хорошо. Возможно, что когда-нибудь они определённо настанут:Ты летаешь в моих снах, Словно ветер в облаках Ни забыть, ни достать. Ты летаешь в моих снах, Словно ветер в облаках Ни забыть, ни достать...
— Знаете, я не знаю, соберёмся ли мы так ещё когда-нибудь, быть может, я не доживу до нашего общего триумфа, но я буду рада сражаться, просто провести это время с вами, — наконец сказала черноволосая. — Думаю, когда-нибудь мы научимся прощаться, — усмехнулся Маяковский. — Но точно не сегодня, — блондинка улыбнулась. — Потому что я заявляю, клянусь женой пророка, что все вы выживете, мы будем живы. И снова вот так соберёмся через несколько лет. Разве что, выглядеть будем чуток старше. В конце концов, я всегда держу обещания. Или не быть мне больше королевой винтовки.