***
— Так ты всё-таки решила уехать? — голос Дазая вместе с прикосновением до плеча всё-таки смогли вывести Дашу из внутренних переживаний с мыслями. Последние несколько дней она была сама на себя не похожа. Донцова не могла уснуть, вечно уходила в себя, тяжело вздыхая. В какой-то момент даже не выдержав, Даша сорвалась, как в старые времена купив пачку сигарет и немного порыскав по карманам, всё же сумела отыскать старую и любимую зажигалку, после наконец закурив — на пару секунд даже стало приятно. Всё-таки как бы время не шло вперёд, а годы не проходили, кое-что оставалось неизменным — последние деньки уходящего года добивали Дашу. Каждый раз в голову приходила и могла крепко засесть одна мысль — ей здесь не место. Не место в Йокогаме с новыми близкими людьми или где-либо с кем-либо ещё. Донцова не чувствовала, что находилась именно там, где должна была. В этом году ведь почти получилось. Получилось подавить все свои чувства к этому глупому и дурацкому празднику. Даша ненавидела Новый год. Каждый раз, когда дело близилось к этому идиотскому событию, невольно хотелось проклинать и презирать всё, что с ним связано. Пускай и со временем ярость с ненавистью чуть утихли, из-за чего Донцова не намного, конечно, но хотя бы на малейшую каплю стала спокойнее. — Да, решила, — тихо ответила она, кивнув головой. — Потому что я так не могу. Если проведу здесь хотя бы ещё один день до этого идиотского праздника, то, клянусь, меня ж стошнит до смерти. Ну, или желание сыграть в русскую рулетку возьмёт верх. Осаму лишь взглянул на Донцову, что продолжила собирать вещи. Её губы были сжаты, изумрудные глазки слегка поблёскивали от влаги. Было достаточно всего одного взгляда на блондинку, чтобы почувствовать это напряжение, которое, как и его суть, было и без слов понятно. — Если будет время, хотя бы напиши, как долетишь. И, пожалуйста, постарайся вернуться, скажем так, в прежней сохранности. — сказал Дазай, взяв Дашу за руку. — Главная крыса Санкт-Петербурга, как, впрочем, и всей России в целом, мертва, — она хмыкнула, после издав болезненный смешок. — Поэтому, не думаю, что со мной может что-то случится.***
«Ну, здравствуй, моя любовь и ненависть одновременно.» — мысленно вздохнула Даша, наконец выйдя из аэропорта. Идя по городу, Донцова всё больше осознавала несколько вещей. Во-первых, блондинка заметила странность — Санкт-Перебург, кажется, почти не изменился с её последнего пребывания здесь, но при этом было и чувство, что теперь всё иное, время точно сделало свой ход. Всё как будто остаётся, но при этом слегка меняясь. Во-вторых, чуть ли не каждое место, где Даша проходила, невольно напоминало о прежних днях, почти со всем здесь было хоть какое-нибудь, да воспоминание. И, в-третьих, в голове постоянно крутилась лишь одна фраза «Добро пожаловать домой». Дом. Всё же, какая странная штука, этот самый дом. Вроде бы, и место, такое родное и любимое, но в то же время причиняющее столько боли, напоминающее лишь о временах, в которые, по-прежнему, так хотелось вернуться, хотя бы на пару мгновений. Однако это действительно дом — иначе, ведь, сказать и не получилось бы. «Как же давно я здесь не была.» — подумала Донцова, наконец зайдя в квартиру. Обычно, приезжая в Россию на пару деньков, она не возвращалась сюда, снимая где-нибудь жильё на время пребывания. Каждый раз просто не хватало сил вернуться в старую квартиру — Даша определённо боялась этого. Поэтому, даже наконец осмелев, Донцова застыла на месте, какое-то время не решаясь ступить и шагу вперёд. «Ну, давай, ещё помри тут от страха, Даш.» — ругала себя блондинка, после наконец сумев снять верхнюю одежду и обувь, а затем пройтись по коридору. Казалось, что совсем ничего не поменялось — разве что, цветы успели пропасть и пыль повсюду была. А остальное же осталось прежним — от такого вида Донцова даже почти улыбнулась. Ходя по квартире, Даша периодически закрывала глаза, вспоминая всё то, что происходило здесь когда-либо. Пусть и ненадолго, но стало чуток приятно. Гостиная. Боже, сколько же здесь всего было — от множества интервенций и до ночёвок с Санькой. Черноволосая частенько оставалась здесь на ночь на небольшом диванчике. Даша любила те вечера. Когда Донцова даже иногда доставала вино, зажигала множество свечей, а на кофейном столике всегда были ириски. Магнитофон, под музыку которого Дашка пыталась научить Достоевскую танцевать. А пол до сих пор пах то ли шампанским, то ли вином, ведь как-то раз девушки умудрились пролить алкоголь, а запах так и не исчез. Вспомнив про это, Донцова направилась в спальню, после начав долгие поиски в шкафу, результатом которых стал красный свитер. Дашка чётко помнила, как эта вещь оказалась тут. Перед тем злосчастным днём состоялась, как выяснилось позже, последняя ночёвка с Достоевской. Черноволосая принесла с собой красный свитер, который Даша и до этого, собственно, видела, но какой-либо симпатии к нему не испытывала. Это Санька всегда любила свитера, чуть ли не постоянно их нося. Донцова же наоборот — не видела ни грамма смысла носить такие вещи на постоянной основе. Даша считала, что свитер носят слишком долго лишь для того, чтобы скрыть что-либо на руках, а держать в тайне что-либо лично ей не было смысла. По крайней мере, до определённого момента. «Когда-нибудь ты точно его полюбишь. В нём очень уютно.» — невольно вспомнила слова подруги Донцова. Даша лишь прижала свитер поближе к груди, прикрыв глаза на пару секунд, затем начала немного пританцовывать, как будто кружась. Наконец остановившись, она вновь с тоской взглянула на эту вещь, после надев свитер на себя. Пожалуй, Санька была права — в нём действительно чертовски удобно.***
«А здесь ты мне сделал предложение, ублюдок херов.» — подметила Донцова, поднявшись на одну из крыш.«Много лет назад...»
Она отлично помнила тот вечер. Тридцать первое декабря. Оставалось лишь совсем немного до двенадцати часов. Помнится, Даша тогда только следовала за Достоевским, который не отвечал на множество вопросов блондинки, куда же именно они шли. В какой-то момент Донцова даже успела замёрзнуть, начав ворчать от этого факта и бурча что-то под нос, в какой-то момент даже чуть не потеряв Фёдора из виду. — И зачем было идти в такое время-то? — еле слышно фыркнула Дашка, когда снег вновь начал бить по лицу. Вдруг Достоевский остановился, затем заведя Донцову в какое-то здание. Она лишь косо взглянула на него, но тем не менее, продолжая следовать за Фёдором куда-то наверх. Постепенно пройденных этажей становилось всё больше, пока они не дошли до крыши. — Не упади. — сказал Достоевский, помогая блондинке подняться. Даша оглянулась. Она определённо не понимала, что будет далее. Руки вновь начал мёрзнуть, из-за чего Донцовой вновь захотелось согреться. Но тем не менее, тут было даже как-то приятно и по-своему атмосферно. На удивление, даже стояла чуть ли не сплошная тишина, от чего чувствовалось некое спокойствие и умиротворение. — Дарья, — Достоевский взял её за руку. — Три года назад примерно в это же время мы признались в том, что чувствуем друг к другу. За это время произошло много чего. В том числе и тот факт, что ты изменила меня, помогла открыть и понять многие вещи. Душа моя, я благодарен тебе за это. И я долго готовился и представлял этот момент, — он стал на одно колено, затем достав бархатную коробочку, приоткрыл её, после чего Донцова увидела кольцо. — Дарья, душа моя, ты выйдешь за меня? Она застыла на месте, несколько секунд не решаясь ничего ответить, а ноги как будто стали ватными. Даша определённо часто представляла этот момент в своём воображении. Помнится, даже как-то раз, когда она поняла, что любит Достоевского, тихо, но серьёзно ляпнула: «Наши дети будут умными и красивыми», на что тут же получила ответ от стоящей рядом Саньки: «И что самое главное — воображаемыми». — Да, — шептала Донцова. — Конечно, безусловно, естественно. Я согласна.Настоящее время...
— Если бы это была только одна из причин, почему я ненавижу этот идиотский праздник, — Даша мотнула головой. — Пусть ты и мёртв, но тебя по-прежнему хочется закинуть в яму, прямо как в том дурацком фильме. А если серьёзно, — она прикрыла глаза. — Что бы я действительно сказала бы тебе, как человеку, которого больше всего ненавижу? Ни черта, ведь, несколько лет назад я тебе не всё сказала, — она тяжело вздохнула. — Знаешь, я ведь действительно долгое время и вправду желала тебя убить, однако сейчас я задаюсь вопросом — а что бы это дало? Твоя смерть не вернёт близких мне людей. Не вернёт времена, по которым я порой по-прежнему скучаю и тоскую. Не вернёт и слёз, потраченных нервов, всего того времени, что мне снились кошмары по ночам. Что мне дал бы твой жалкий конец существования? Удовлетворение, что такой подонок, как ты, наконец умер? Как выяснилось, этого надолго не хватает. Ты был прав — я никогда не буду удовлетворена. И определённо правда заключается в том, что много лет назад я бы подошла и сказала тебе, что ты сильно ошибся, упустил ту самую, быть может, выбрал не ту. Однако, думаю, сейчас мне хотелось бы сказать тебе только одну вещь — я стала намного счастливее, чем раньше. И знаю, что тебе нужно, чтобы я вечно страдала и была сломлена, ведь как ты обычно говорил, именно в такие моменты я становлюсь сильнее. В чём-то это, возможно, действительно так. И отлично понимаю, что в глубине, не знаю что именно там было у такого больного ублюдка, как ты, но обычно люди зовут это душой, тебя корёжило бы от осознания факта, что у меня действительно что-то получилось, что я больше не твоя кукла или пешка для исполнения приказов, что ты уже не можешь подёргать или потянуть за струны моего сердца.***
— Спустя столько лет, — прошептала Даша, зайдя в разрушенное здание. — И я снова здесь. Немногое же тут поменялось. Раньше Донцова никогда не решалась прийти в то самое, где всё и произошло в ту роковую ночь. Она присела на корточки, коснулась пальцем холодного и ледяного пола, почувствовав несколько трещин. Даша закрыла глаза, после в очередной раз начав видеть картину, о которой в какой-то степени даже хотелось забыть. Она не забыла совершенно ничего. Порой Дашка действительно была готова саму себя ненавидеть за эту ужасную способность — помнить абсолютно всё. Донцова отлично помнила, где и кто лежал, где она еле держалась, находясь на грани между жизнью и смертью, где разбились как её розовые очки, так и всё остальное — сама Даша разбилась. В ушах, прям как и тогда, вновь раздался чей-то пронзительный крик, больше напоминающий вой раненного дикого зверя. Быть может, это просто воспоминание, однако горло чуть ли не разрывало от мучительной боли, точно так же, как и в ту ночь. В последнюю ночь в году. — Я пытаюсь двигаться вперёд, но каждый раз воспоминания возвращают меня в зиму. —Донцова наконец открыла глаза, задрав голову вверх.***
— Простите, что не смогла прийти пораньше. Даша с тоской взглянула на могилы, что стояли приблизительно на одном расстоянии друг от друга. Вдруг Донцову невольно пронзило странное чувство — она находилась именно там, где должна. Определённая потребность, чтобы прийти сюда у неё определённо была. Кажется, даже будь у Даши закрыты глаза, она всё равно смогла бы показать пальцем и безошибочно определить, где и кто похоронен. Пожалуй, Донцова на всю жизнь запомнила те похороны. Как в тот день было трудно держаться, стыдно не то, что смотреть, взглянуть в глаза присутствующим. Это ведь её вина. Это она сделала выбор, приняла подобное решение. Даша не должна была так ошибиться. Не должна была сгубить людей, у которых вся жизнь была впереди. Она не должна была выбрать этот путь. — История одной зимы, да? — размышляла Донцова вслух. — Порой я будто вновь слышу все ваши голоса, которые не дают покоя, пока я жду. Пусть время и годы шли, однако она по-прежнему хотела лишь одного — наконец суметь проснуться. Проснуться в один день, оглянуться, поняв, что всё это был просто большой ночной кошмар, быть может, ущипнуть себя, дабы убедиться в подлинности реальности. Но каждый раз подобного никак не происходило. Каждый раз после пробуждения чувствовалась некоторая пустота и появлялось ощущение, будто все страхи ушли прочь. — Возможно, что в чём-то я потеряла саму себя. Ну, а как могло быть иначе? — болезненно хмыкнула Даша, — И я всё ещё ужасно скучаю по всем вам. Мне вас не хватает. Простите, что так и не научилась держать собственные обещания, — она взглянула на часы. — Осталось совсем немного до двенадцати часов... — Донцова притихла, после задрав голову и крикнув: — Нахер небеса и их телефонную связь, слышите?! Я крупно облажалась, а история так и не спускает с меня свой взгляд. Однако сегодня вновь та самая ночь, которую я не переношу, так же, как и этот глупый праздник. Мне бы определённо хотелось пожелать, чтобы вы все жили и процветали. Но всё, что я могу сказать — спокойной ночи. Спокойной ночи и с Новым годом. Даша поклонилась, не в силах более сдерживать слёзы. Она никогда не перестанет винить себя. Быть может, вообще никогда не забудет о подобном. Шрамы на сердце не исчезнут. На крик не было сил. Поэтому по лицу лишь текли слёзы, губы были поджаты, периодически раздавались тихие всхлипы. Донцова чуть не ударила рукой по земле, вовремя себя одёрнув. Даже спустя столько лет она не могла отпустить их. Даша определённо любила их всех и каждого. За те несколько лет они стали будто семьёй, которой она более чем дорожила. Донцова была готова не только, в случае чего, умереть за товарищей, но и убить за них. Даша любила их. Никогда не перестанет, ни на секунду. И она определённо будет продолжать так долго, как сможет, и так сильно, как может. Зима, как и Новый год, Донцовой не по душе. Она точно не любит эти две вещи и, быть может, в глубине души по-прежнему ненавидит. Вновь почувствовался холодный ветер вместе со снегом, в очередной раз напоминая историю. История одной зимы точно не забудется. Ведь проснуться по-прежнему нельзя.