Нас учили быть птицами

Свет в конце тоннеля — это лишь один из многих сценариев ощущения смерти. Девочка упала на землю с крыши дома — заигралась, оступилась и упала. Ударилась головой о камень и больше не поднялась бы. Кровь растекалась лужицей. Щитилина Лана Фёдоровна отдала бы Богу душу ещё в семь лет. Отдала бы… Если бы не бабка. Если вовремя не остановить венозное или артериальное кровотечение, то смерть наступит через несколько часов. При этом человек начинает испытывать слабость, жажду и панику. Он буквально ощущает, как жизнь вытекает из него. У жертвы начинает падать артериальное давление, а после потери двух из пяти литров крови наступает потеря сознания. После этого следует смерть. Бабка целый день над внучкой хлопотала, до ночи боролась с самой смертью — лишь бы Лана любимая не померла, ведь совсем дитё ещё. Старая душу бы отдала ― хоть Богу, хоть Дьяволу, только бы внучонку воротить. ― Не позволю я чертовщину в дом пускать, ― пробасил Федор, отец Ланы. Бабка махнула на него рукой, продолжая шептать какие-то заклинания. Мужчина нахмурился и перекрестился. Вся деревня сказывала о том, что бабка Алевтина была ведьмой. Беря замуж ее дочь, Федор надеялся, что все это глупые слухи. Он был казаком, а значит не ему страшиться старой женщины. Козак, слава богу, чертей не боится. Кроме того, дочь ее была вполне спокойной ― Роза была умной и трудолюбивой, мужу не перечила, а единственную дочь просто обожала. А как в молодости она любила танцевать! Тонкая, словно былиночка, в вихре вальса она, казалось, потеряет голову и ничего-то путного из нее не выйдет. А вот мать её напротив ― из нежного цветочка выросла горькая ягодка. С возрастом Алевтина стала категоричной в суждениях, абсолютно нетерпимой к мнению других. Ей сложно было угодить, поскольку большей частью она всеми и всем недовольна, и, со свойственной ей задиристостью, не считает нужным этого скрывать. К тому же, Алевтине импонировала грубоватая манера поведения, она считала, что лучше всего выкладывать людям «правду-матку». Сама же совершала множество ошибок, так как чаще сначала что-то говорит и делает, а только потом думает, следовало ли так поступить. От этого её, возможно, ведьмой и считали. К сожалению, бабка Алевтина и отец Федор были единственными родными людьми Ланы ― мама умерла несколько лет назад, Федор новой жены себе пока не искал, целиком и полностью посвящая себя любимой дочурке. Скорбел, правда, что сына нет, никто его казацкое дело и род не продолжит, но Лана была хорошей дочерью. Федор, как бы ни хотел, не мог ограничить общение Ланы с ее бабкой. Алевтина, как и сам казак, души не чаяла в любимой внучке, всё повторяя, до чего та похожа на мать. Но только что-то не нравилось казаку в теще ― Алевтина могла Лану в лес отвести, и целый день с ней пропадать, а по возвращению обе загадочно молчали. ― Я не дам сгубить свою Ланушку! ― твёрдо произнесла бабка. ― Да будет Бог мне свидетель: свою душу в Адский костёр брошу, но внученьку спасу. ― Одумайся, глупая баба, ― крикнул Федор на старуху. ― Не бери грех на душу! Коли суждено моей дочери умереть в детстве, значит так тому и быть! ― Это ты глупец, ― сказала старуха. ― Посмотри, дочь твоя ― жива еще. Могу я ей помочь, да ты иди ― иди с казаками выпивай, иди с казаками в поле скачи, да только не мешай мне! Нахмурился Федор, да только видимо слава тещи его и вправду силы имели ― взял он люльку и вышел вон из избы. А бабка вернулась к внучке, вновь принялась над ней хлопотать, молитвы да заклинания шептать. Вернувшись уже за полночь, обнаружил пан Федор дочь свою целой и невредимой. Она играла с куклами и. увидев отца, бросилась к нему. Подхватил Федор на руки дочь свою, обнял. Старуха лежала на постели, спала мертвым сном, но через пару дней оклемалась. Никто не знал о том, как Алевтина вернула внучку свою к жизни. Возможно, то оно и к лучшему. Минуло 15 лет Девушки стояли в ряд. Все, как одна, со спутанными волосами, в грязной и местами порванной одежде, испуганные. Только несколько девушек держались спокойно, совсем без страха ― одной из них была Лана. Взгляд ее темных карих глаз был направлен прямо, без всякого страха смотрела она на раскинувшийся перед ними лагерь ляхов. Их выстроили в ряд, когда привезли с очередного разграбленного хутора. Отрывали от семей, убивали отцов и братьев, младенцев оставляли на верную погибель, а красивых дивчин свозили в крепость ― на потеху пану Казимиру Мазовецкому и его слугам. Между ними сейчас ходила женщина ― сгорбленная, но одетая в богатую одежду, с множеством медальонов на шее. Она подходила к каждой дивчине, сжимала лицо толстыми грубыми пальцами, поворачивала его в разные стороны, чтобы рассмотреть лучше. Потом обходила кругом, смотрела на волосы, фигуру, и отходила к следующей. ― Поторопитесь, ― крикнул один из ляхов. Рядом их стояло пятеро, которые, собственно, их и привезли. ― Выбирайте одну пану Казимиру, а остальных сразу на работы отправляйте. ― Без тебя разберусь, ― отмахнулась женщина. Она рассматривала невысокую пухлую блондинку, что со слезами на глазах смотрела на всех. Старуха что-то пробурчала на польском, и отошла. Лана услышала, как высокая красивая брюнетка шепнула блондинке: ― Не плачь, не бойся. Ты слышала ― мы всего лишь будем работать. Стирать да готовить ―не привыкать. Лана улыбнулась, и в этот момент женщина что-то гаркнула на польском. Она подошла к Лане, и заглянул той в лицо. Минуло пятнадцать лет с тех пор, как семилетнюю дивчину бабка буквально с того света вернула. Давно нет Алевтины, да и отец Федор преждевременно свет покинул. Оттого, видимо, и была дивчина так спокойно ― ей нечего было терять. ― Имя? ― спросила женщина, поворачивая лицо Щитилиной. ― Лана, ― представилась девушка. Женщина рассматривала ее как товар на рынке. С таким лицом скотин покупают. Лицо ее было белым, как снег, а брови черны, как немецкий бархат. Глаза ― темные, словно земля сырая, теплые, безбрежные как море. Волнистые каштановые мягкие волосы. Милая, хорошенькая, обаятельная, очень женственная. Преобладало во внешности женское начало. Обычная, светлая, белая. Женщина смотрела на девушку, а потом внезапно подняла руку, сжимая какую-то цепочку с шаром на конце, и показала Лане. Щитилина уставилась в стеклянный шарик, в котором были сухие цветы белой хризантемы. Эта девушка доброжелательна и улыбчива. Миролюбивая. Порывистость в движениях. Она неравнодушна к искусству, особенно к музыке. Внешне она может быть холодна, даже груба, но в ее мягком и любящем сердце всегда найдется место состраданию и сочувствию. Очень обидчива, порой даже трудно определить, что послужило поводом для ее обид. Она не так проста, как кажется. ― Ну так что? ― прикрикнул лях. Старая метнула на него пронзительный взгляд и спрятала стеклянный шарик. Потом еще раз окинула Лану внимательным взглядом. ― Ты, ― сказала она, указывая на коротковолосую темную девушку почти в самом начале ряда. ― Ее отправляйте к пану Казимиру. Остальные, ― она смерила строгим взглядом остальных девушек, на лице которых появилось более-менее спокойное выражение. ― Марш за работу. В течение недели их гоняли с одного места на другое, смотря, что какие девушки умеют делать лучше всего ― убираться, стирать, готовить, шить. Лана и еще несколько девушек должны были стирать вещи ляхов. Никто больно не возмущался ― работай себе, получай еду и не перечь. Кроме того, стирали они у реки, и их охранял один старый лях, который пристально смотрел за ними. Но девушек это не останавливало ― они не пытались сбежать, лишь сопровождали работу песнями и разговорами. Лях, даже если и не одобрял девичьей болтовни, возражать не спешил. Пылью под пологом голос мне полоза слышится… Полные голода очи-золото в пол-лица… Он зовет меня вниз: «Родная, спустись, Обниму в тридцать три кольца!» Девушки рассмеялись, и припев затянули вместе. Удержи меня, На шелкову постель уложи меня. Ты ласкай меня, За водой одну не пускай меня… ― Ты неплохо поешь, ― сказала Лана одной девушке. Пани была очень красивой ― темноволосая, тонкий стан, красивые формы. Девушку звали Катерина. Вместе с ними работали еще две девушки ― та пухленькая блондинка по имени Глафира с зелеными глазками, и крепкая девушка с темными короткими волосами с ярким румянцем. Она оттого красной была, что от печи отца-кузнеца всю жизнь не отходила. Ее звали Дарина. Они вчетвером стирали одежду ляхов, практически с утра до вечера находясь на реке. Порядок был прост ― утром их поднимали, девушки собирались, их кормили и отправляли на речку с корзинами грязной одежды. Ближе к обеду приходила одна из девушек, что отвечала за готовку ― приносила еду ляху, что сторожил дивчин, и самим работницам. Потом они снова принимались за стирку и освобождались только вечером. В этой же речки дивчины, по большей части, и мылись. Только в этот раз к ним присоединялись другие девушки. Те, которые работали лучше всех, отправлялись в бани чаще, а так в баню девушки попадали раз в месяц. Чаще, если это была зима или холодная осень, или весна. ― Ну, по крайней мере, работать не так скучно, ― весело произносит Глафира, которую все звали просто Глаша. Она и Катерина стояли в нижних белых рубашках по пояс в воде, а Лана и Дарина сидели на маленьком помосте. ― Да и работка не пыльная, ― соглашается Лана. Она очень любила воду, никогда не боялась нырять и плавать на глубине, как ее подружки. Катерина была старше их всех ― ей было двадцать пять. Дарине за несколько дней до нападения ляхов исполнилось семнадцать, Лане было двадцать два, Глафира же была самой младшей ― ей только минуло шестнадцать. ― Ну, хотя бы не к пану Казимиру, ―тихо произносит Дарина. ― Говорят, он страшный распутник. ― Да так про каждого мужика сказать можно, ― замечает Лана. Катерина смеется. Как самые старшие, они уже были в отношениях с мужчинами, только если Катерина уже не была невинна ― подобное тоже проверялось, насколько слышала Лана, Казимир Мазовецкий не любит «использованных» дивчин ― то Лана со своим паном не вступала в близкие отношения. Они расстались почти полтора года назад, когда умерли последние родные люди Щитилиной. Катерина, заметив задумчивый взгляд Ланы, спросила: ― Что с тобой? Лана посмотрела на девушку, продолжая стирать чью-то рубашку, и качает головой. ― Интересно, а правда, что он колдун сильный? ― испуганно спрашивает Глаша. ― Есть люди похуже колдунов, ― резко говорит Дарина. ―Мне думается, что он просто власть большую имеет, а оттого все его колдуном и величают. Лана не стала присоединяться к теме. Она продолжила заниматься работой, смотря в чистую водную гладь. Мысли были далеко. К обеду появилась Марушка ― девушка, которая обычно носила обед. Она сначала отдала еду ляху, сторожившим девушек. Это был немолодой, усатый мужчина со шрамом на лице. К девушкам он отнесся вполне дружелюбно ― не ругался, когда они пели, болтали, даже озорничали. К моменту, когда Марушка спустилась к реке, Глафира и Катарина вылезли из воды. ― Вечера доброго, ― поприветствовала Марушка стиральщиц. Девушки ответили ей нестройным хором и приняли из ее рук корзинку с едой. Лана заметила, что Марушка была как-то не весела сегодня, уж слишком мрачной. Заметила, как оказалось, это не одна Щитилина. Катерина спросила: ― Марушка, а что с тобой? Никак плохое что случилось? Марушка бросила на нее тоскливый взгляд. Для них самое плохое уже случилось ― они оказались в плену у ляхов, куда уж хуже? Но некоторые девушки вполне быстро прижились здесь, не слишком сильно скучая по родному дому ― чаще из-за того, что этого дома просто не было. ― Да мне приказано сегодня ужин снести пану Казимиру, ― Глафира и Дарина ахнули, прикрыв рот рукой. Катерина и Лана переглянулись. Когда девушек просили отнести еду Казимиру, значит сегодня ночью они будут ублажать его. И вроде, всё не так плохо, однако девушек, что были до Марушки, более не видели. Поговаривали, что Мазовецкий из них душу выпивает и тела бросают на съедения собакам; один лях же сказал Лане, что девушек, которые были с Казимиром, обычно отдают в жены кому-то из его приближенных. И это было вовсе не отвратительно, как посчитала Лана ― получить женщину Мазовецкого считалось добрым знаком. Лана отломила кусок от ломтя хлеба и закинула его себе в рот. Она посмотрела на Марушку, которая жевала вместе со всеми, словно нехотя. Дивчина была ― стройная, как тростиночка, с волосами цвета свежей соломы. Лана чувствовала, как Марушка пахла свежей травой, только что распустившимися цветами ― она была невинна, как первый снег. ― Послушай, ― сказала Лана, слегка наклонившись к Марушке. ― Хочешь, я за тебя отнесу Мазовецкому ужин?