Erode

Тоору аккуратно подхватывает Шоё под бедрами и прижимает к себе бережно, словно боится навредить. Он зарывается бледными пальцами в его волосы, гладит лохматый затылок, небрежно ерошит пряди, от переизбытка чувств чуть впиваясь и оттягивая их назад. Руки жадно скользят по телу, поднимая рубашку. Ойкава высвобождает несколько пуговиц на ней, трётся носом об углубление между выступающими ключицами. Вдыхает запах, ощущая, как по спине пробегаются мурашки. Приникает губами к косточкам, оставляя на них рваные, хаотичные поцелуи. С особой осторожностью и нежностью убирает прилипшие ко лбу Шоё пряди и касается его горячих щек прохладными ладонями. Соскальзывает со скулы на щеку, тыкается в нее носом, а когда, наконец, касается губ, то целует — с чувством, медленно и сладко. Хината цепляется за его плечи и отвечает на поцелуй, не в силах пошевелиться. Это слишком напоминает сон, приторную дымку небытия, но в то же время ощущения — реальны, пугающе реальны, и от этого приятно кружится голова, а вместе с тем появляется знакомое покалывание в кончиках пальцев — предвкушение. Между ними нет и сантиметра, и от чего у обоих захватывает дыхание: слишком близко. Тоору без слов перехватывает тонкую кисть и подносит к губам, поочередно целуя каждую костяшку. От неожиданного прилива нежности в груди становится тесно до боли. Он переплетает пальцы своей руки с его, а другой проскальзывает под ткань бридж — резко, но Хината не отстраняется, а лишь прижимается ближе. Осторожное движение вниз — и Ойкава судорожно выдыхает в подставленное плечо. Кусает, оставляя собственнический след алеть на коже. Тихий стон быстро приглушается поцелуем, когда куртка падает на пол. Он не его. В этой мысли есть что-то мучительное — то, что он хочет спрятать, изорвать в клочья и забыть, пока кто-то внутри играет с огнем. Голос сознания пытается потушить его, дать возможность дышать, но Тоору игнорирует это. Ему все равно. Ойкава покрывает все лицо Шоё поцелуями и с упоением ловит внимательным взглядом трепет его ресниц. Он думал об этом, представлял столько раз, что сбился со счета, и теперь не может поверить, что действительно делает это. И от осознания происходящего бьются и замирают в животе чертовы бабочки. Тоору практически впивается в его губы, а рука скользит вниз — по пуговицам на рубашке, которую еще предстоит стянуть. Хината снова стонет — ладонь Ойкавы возвращается на бедро, сжимая ягодицу, и теперь он с особым упорством пытается расправиться с молнией его штанов, не разрывая поцелуя. Его мягкий и полный любопытства взгляд становится немного испуганным, когда пальцы Ойкавы задевают эластичную резинку боксеров. — О-ойкава-семпай. — его шепот ломается в конце, и он инстинктивно толкается к нему бедрами навстречу. Тоору ловит непроизвольное движение. Поглаживает его промежность сквозь ткань трусов, сжимая руку в кольцо, и чувствует затвердевший член. Ойкава одним движением стаскивает с него боксеры и робко касается его плоти пальцами, осторожно обхватывая ствол у основания. Ведет вверх, лаская нежную кожу подушечками, но этого оказывается достаточно, чтобы Хината закусил губу и заерзал. Он медленно двигается по всей длине, размазывая капли смазки. Стыдливо глядя вниз, Шоё краснеет до кончиков ушей и как-то мимолетно думает, что сейчас это совсем не украшает его внешность, в то время как у Тоору от вида такого Хинаты сносит крышу. Даже в такой момент называет его семпаем. И это забавно, размышляет Ойкава, целуя его челюсть и шею, прикрыв глаза. — Не называй меня семпай, Шо-чан. — он может чувствовать его полностью: на своих губах, на своих руках и между пальцев. И это заставляет все внутри вспыхивать — чем-то похоже на взрыв сверхновой, но в тысячу раз ярче. — Мы больше не в старшей школе. Шоё не его, и лгать себе — значит сделать только хуже. Хината никогда не будет принадлежать ему и попытка завладеть им — самое худшее, что он мог бы сделать. Потому что Кагеяма находится в другой комнате — так близко, что они могут слышать его приглушенный голос — так близко, что они должны убавить громкость до минимума, потому что тонкие стены не обеспечат им защиту. — Ойкава, — тихо говорит Хината, прижимаясь лбом ко лбу. — Нет, — качая головой, — Тоору. — тут же исправляется он, и хватается за его голые плечи, заставляя Ойкаву ухмыльнуться. Тот двигает рукой быстрее, скользя вверх-вниз по всей длине возбужденного органа. Шоё сотрясает дрожь и неожиданно все его чувства схлопываются в одно — яркое ощущение прикосновения чужих пальцев, что отзывается сладкой истомой в теле. — Пожалуйста… — его дыхание учащается и становится похоже на всхлипы. Хината обнимает Ойкаву за шею, приподнимаясь. Первый поцелуй выходит у него смазанным — в уголок губ, а второй — увереннее, эмоциональнее, влажно. Шоё не пустая замена. Ведь он такой живой, такой красивый с разгоряченной кожей и обкусанными губами, опухшими багровыми засосами, расцветающими на его шее, как цветы, и горящими желанием глазами. В нем нет ни грамма фальши и, быть может, именно это в нем привлекает Тоору больше всего, изголодавшегося по редкой искренности. Сердце колотится где-то в горле. Ойкава дрожит, целует горячо, почти отчаянно, вкладывая в это все свои бушующие чувства. А потом, разрывая поцелуй, шепчет ему на ухо: — Шоё, — это почти мурлыканье, перекатывающее по его языку и эхом повторяющееся даже на таком близком расстоянии между ними, — Я люблю тебя. И он знает, что не хочет держать в своих руках никого другого.