***
Йен сидел в комнатке, не включая свет, и обнимал себя руками за колени, до боли жмуря глаза и пытаясь не сходить с ума. Его сознание плыло, его подташнивало, он косился на стены, и ему казалось, что они колышутся и надвигаются на него. Закрытую крепкую дверь можно было открыть в любую секунду – он не запер ее, но открывать не собирался. Он до сих пор боялся замкнутых помещений – а эта комнатушка была даже меньше карцера, да еще и такая же темная, - он знал это и ушел сюда специально, надеясь, что клаустрофобия заглушит другую, куда более сильную боль, но она не заглушала. Она лишь подчеркивала ее, выделяла, усиливала, у Йена сбилось дыхание – с ним почти не бывало этого, но сейчас… все было по-другому. Он прижался затылком к холодной стене, вспоминая, как Эван через стенку карцера успокаивал его, и парню хотелось долго, тихо выть от этих воспоминаний. А ведь казалось, что все стерлось, что все страхи исчезли вместе с тюрьмой, но нет – все было даже хуже, чем раньше. Раньше-то он был не один… Парень уперся головой в колени, при этом чуть расставив ноги, и смотрел на пол. Первая капля. Вторая. Третья вначале стекает по щеке, и только затем срывается вниз. Судорожный вздох – и Йен зарывается пальцами в волосы, падая на бок, как тряпичная кукла, и сжимается в комок, дыша быстро и часто, едва ли не задыхаясь от боли и тихо плача. Он не пытался вытирать слезы, не пытался справиться с эмоциями: знал, что не получится. Слишком больно, чтобы получилось. Очень, очень больно. Дрожащей рукой он вытащил из кармана зажигалку, несколько мгновений смотрел на рыжий огонек, а затем поднес к пальцам, смотря, как жадный огонек облизывает их. Ему было наплевать на то, что это было больно. Ему было плевать, что на пальцах останутся ожоги. Но… перед глазами возник Эван, орущий на него, зовущий уебаном и выдирающий зажигалку из пальцев, Эван настолько живой, что парень потянулся к нему, а затем осознал – и с коротким криком отчаяния отшвырнул от себя зажигалку, теперь просто царапая свое запястье, раздирая его и задыхаясь от слез. - Нет, нет, нет, нет, - судорожно бормотал он, глядя на наполняющиеся кровью царапины. Он не мог поверить. Его Сказочник был мертв. Пустота в его душе, вновь утратившая что-то до невозможности важное, медленно покрывалась стылой коркой льда.***
Йена не искали до следующего дня – а затем Док поднялась, ни с того ни с сего наорала на Дина матом и пошла на поиски, но нос к носу столкнулась с парнем, выходящим в большую комнату. Тот даже не заметил этого, кажется – и Док не посмела, впервые не посмела заговорить с ним, с ужасом глядя на покрасневшие глаза, на разодранные скулы и руки, на кровоподтек у виска. Она позволила себя отстранить, и лишь когда парень направился к лестнице, крикнула: - Ты, блять, куда?! Йен не ответил – он поднялся наружу, обыскал валяющийся рядом со входом труп, забрал у него пачку сигарет и зажигалку, и долго курил, глядя в пустоту, а затем, даже не обернувшись на убежище, направился в сторону леса.***
Дни в убежище пролетали за днями. Сначала было тяжело – известие о смерти Эвана напрочь лишило уверенности в завтрашнем дне, у них возникло негласное табу – никто и никогда не упоминал ни Эвана, ни ушедшего Йена, но стоило только заглянуть им в глаза, и становилось ясно, что никто не забыл. А затем… слишком много дел и слишком много тревог: нужно было вновь помочь раненным, вновь думать о том, что делать дальше, вновь беспокоиться, бегать от одного человека к другому… И они все замыкались в себе – Проф часами сидел рядом с неподвижной Мелочью, Док стала почему-то куда раздражительней, чем раньше, курила как паровоз и постоянно материлась, не желая ни с кем разговаривать, а Дин день и ночь проводил с Мартином, помогая ему. Но на пятый день пребывания в бомбоубежище случилось то, что раз показало – друг про друга они тоже не забыли. Это произошло, когда Профессор подошел к Доку, перевязывающей руку какому-то парню, и пьяными от счастья глазами воззрился на нее. Она моргнула, сначала не понимая, но затем с воплем бросилась парню на шею, обнимая его, и сразу же метнулась в угол, где, смертельно бледный, но все же живой, сидел слабо улыбающийся Мелкий. Прижала его к себе, громкими матерными воплями оповещая всю округу о том, что она теперь хрен от него отойдет, а затем повернула голову и заорала: - ДИ-И-ИН, ТВОЮ МАТЬ, ХУЯРЬ СЮДА! Дин просьбу выполнил, причем не просто выполнил, а с подарком – в руки Мелочи была всунута маленькая подтаявшая шоколадка, но тот буквально расплылся в улыбке. - Спасибо, - прошептал он, едва шевеля губами, и слегка прижался к присевшему рядом с ним Профессору. Тот счастливо улыбнулся и прикрыл глаза, зарываясь пальцами в волосы юноши. С губ сорвался вздох. Док с Дином переглянулись и обнялись – впервые за долгое время. - Лидия, - начал было парень, но та только помотала головой и тихо выдохнула: - Молчи, - и он молчал, целуя ее в щеки и губы и прижимая к себе так, что не оставалось ни малейшего сомнения в том, что он чувствует. Но счастливый день вновь перетек в суетливые будни. Теперь Проф, правда, не сидел постоянно с Мелким – тот отправлял его помогать Дину или Доку, но получалось в основном Дину, потому что Док стала совсем уж раздражительной. Несколько дней она вообще ни с кем не общалась, лишь шипела на всех, потом начала ненадолго пропадать и запираться в ванной – вернее, в том, что заменяло нормальную ванную в убежище. Причины такого поведения были абсолютно непонятны, она прекратила подпускать к себе Дина, и тот, как бы ни пытался выяснить, оставался ни с чем. Один раз он подбежал к ней, когда она сидела в углу и, кажется, плакала, но девушка тут же вскочила, заорала на него, и очень скоро Дину пришлось оказывать срочную медицинскую помощь – ему разбили нос и едва не вывернули руку. - Не смей даже приближаться ко мне, сука, ты понял?! – проорала она напоследок, и парень лишь что-то прошипел в ответ, ничего не понимая. А Лидии было плохо. Ее тошнило целыми днями, начала кружиться голова и скакать давление, она даже не могла уследить за своими эмоциями – и она не зря звалась Доком, она понимала, что с ней происходит. Иногда уходила во внутренние комнаты, сидела там в одиночестве и касалась своего живота ладонью, словно пытаясь что-то ощутить, а потом ложилась на пол и, глядя в потолок, тихо плакала, глотая слезы и боясь показывать их кому бы то ни было. Даже Профу и Мелкому. Даже Дину. Не показала бы даже Йену. Она думала о будущем – впервые оно начало ее пугать. Раньше она хотя бы была готова к смерти, но теперь… и она снова касалась ладонью своего живота и снова тихо плакала. На вторую неделю вернулся Йен. Он был весь в грязи – русые волосы запачкались землей, как и его руки и одежда: он явно ночевал на ней или хотя бы просто лежал, потому что, судя по черным кругам под глазами, спал он мало. За эти почти две недели он изменился. Он вновь начал горбиться и вновь похудел – и казался теперь призраком, вестником смерти, одиноко плывущим по полу пытающегося бороться убежища. Его глаза смотрели холодно и равнодушно, мертво, они даже словно вновь потускнели, а рот был одной кровавой раной, выделяющейся на бледном лице так ярко, что страшно было смотреть. Он подошел прямо к Доку – та смотрела на него сухими глазами, не шевелясь, и надеялось, что ей лишь чудится. Надеялась, что в помещение вошел Йен… и вместе с тем она понимала, что это не так. Вышел – Йен. Вошел – Пустой. - Мне нужны наркотики, - произнес он тихо, и Док вышла из оцепенения. Она не верила своим ушам. - Ты слез! – воскликнула она, но Пустой лишь слабо пожал плечами. - Плевать. - Блять, придурок, ты что, не помнишь, каких усилий это стоило?! - Плевать… - Ебись ты конем, да ты что, забыл, сколько Эван сделал для того, чтобы ты прекратил колоться! На нее уставились страшные мертвые глаза. - Мне плевать. И девушка не выдержала – она заорала во все горло, кидаясь на парня с явным намереньем его убить, но Йен лишь отступил на шаг, перехватывая руку Дока и выворачивая ее. К ним уже бежали Дин и Проф, и Дин успел первым, но Док заорала и на него, попыталась ударить ногой, и теперь уже Йен не удерживал ее, а держал, пока девушка материлась. Она укусила его – Йен не обратил внимания, он даже не смотрел на нее, глядел куда-то в пустоту, ужасая этим взглядом Профа и Мелкого, но не ужасая Дина – тот больше был занят брыкающейся девушкой. - Да что с тобой, ко всем чертям, такое?! - ЧТО ТАКОЕ?! Что, сука, со мной такое?! – закричала она, чувствуя, как щеки обжигают слезы. – Да то! ТО! Как же я ненавижу тебя, блять! Почему ты просто не мог взять и держать свой хуй за штанами, а?! Почему ты вообще приперся в мою жизнь?! – ее вопль сорвался на крик, и ей плевать уже было, что вокруг них собралась толпа. – Поздравляю, тварь, ты станешь папой! – она громко истерично расхохоталась и вырвалась из рук Йена, подбегая к Дину и с ненавистью заглядывая ему в глаза. – Что, рад?! РАД?! ДАВАЙ, РАДУЙСЯ, УБЛЮДОК! – она плюнула на пол и, оттолкнув от себя парня, метнулась внутрь убежища, а Дин, глядящий огромными непонимающими глазами, через несколько мгновений кинулся за ней. Йен остался стоять один в центре толпы, мало обращая на нее внимания. Он проводил Дока взглядом, прикрыл на пару секунд глаза, а затем направился к друзьям, стоящим чуть позади остального народа. Проф до боли сжал плечо Мелочи, стараясь выдержать равнодушный взгляд глаз, которые, кажется, совсем недавно были удивительно живыми. - Привет, Пустой. С возвращением.