Беспричудная

      Отцовские слёзы иногда бывают намного печальнее и горячее материнских. Этому имеется несколько причин.       Например, мать умерла, когда ребёнок был ещё совсем маленьким, оставив его на отца. Или же мать злорадная садистка, избивает бедное дитя, а отец единственный её спаситель. Или же мать отсутствует с самого рождения ребёнка, умерла при родах или же кинула ребёнка, тогда дитя остаётся целиком и полностью в руках отцовских.       Так и с Мизуки. У неё с рождения не было той, кто её вынашивал девять месяцев под сердцем и родил. Её с самого рождения оберегал Шота, защищал и растил, обучал всему, что знает сам, воспитывал.       Жила она всегда прекрасно, словно принцесса. Частые подарки, сладость всегда присутствовала в доме, постоянное внимание, любовь — неотъемлемая. Вопросы, на которые постоянно следовали ответы. Вот только не всегда ответы были точными и чёткими, особенно ближе к десяти годам, когда все, в окружении девочки, получили свои причуды, она же — нет. Но и это было самым замечательным для ребёнка, и она совсем даже не задумывалась о своей матери, пока…       Мама. Что, по сути, обозначает это слово — мама? Это тот человек, который вынашивал тебя, охранял и родил? Человек, который является главной частью твоего рождения? Или это тот человек, который, после рождения, должен находиться всегда рядом, поддерживать, оберегать и растить? Так ведь, вроде, подобает настоящим матерям? Должны, но не обязаны…       Это была первая мысль, которая посетила молодую голову, как только её ослабленное тело почувствовало на себе отцовское тепло. В этот момент ей что-то не хватило. Что-то важного и недостающего? Скорее всего — нет. Это интерес и любопытство. Девушке пятнадцать, она учится в геройской академии, на первом году, даже уже сразилась с некой шайкой злодеев, о которой она, непременно, расспросит отца, только чутка позже. Живёт, как жила, как принцесса, целый класс друзей, среди которых две лучшие подруги, защитники, на её удивление, тоже имеется. Всё бы ничего, но… кто является её матерью? Почему она все свои пятнадцать лет чувствует тепло, заботу, доброту, любовь отца, а матери — ни капли? Странно, не правда ли?       «Вряд ли он ответит… — подумала она про себя, когда горячая отцовская слеза упала ей на щеку. — Но спросить нужно!», — утвердила она себя, пытаясь очистить разум от всех этих мыслей.       Это у неё вышло. Девушка перестала думать о том, чем мысли были заняты буквально пару секунд назад. Сейчас она думала лишь об отце. О нём и ником больше. Она думала о том, что было бы прекрасно, если бы они остались одни на всём свете — ни героев, ни злодеев, ни добра, ни зла, — спокойствие и только, а ещё любовь и он — человек, который дороже ей на всём белом свете. Или же свет чёрный? А может, он, как инь и янь, разделяется на пополам? Половина чёрная, половина — белая? Заманчивые вопросы, возможно, рассуждения по ним были бы интересными и увлекающими, но это уже совершенно другая тема…        — Мизуки… — вновь прошептал Аизава-старший, приподнял немного голову и заглянул дочери в глаза. — Как ты?        — Уже лучше… — она попыталась улыбнуться, но лишь уголки губ слабо приподнялись вверх, из-за чего и так засохшие и потрескавшиеся губы треснули ещё в некоторых местах. — Правда…       Мужчина вытер с глаз слёзы, присел рядом и всё ещё дрожащий рукой дотронулся до лба девочки. Да, для родителей мы всегда останемся детьми, даже если нам будет далеко за тридцать, сорок, или даже пятьдесят. Так и с ним. Он медленно дотронулся полной ладонью до её волос и так же медленно стал их поглаживать, как раньше, когда девушка засыпала, а ему не спалось.        — Скоро ты поправишься, Солнышко… — непривычно для всех, он улыбнулся.       В этот момент в палату ворвались её лучшие подруги, вышибая своими телами дверь. Не заметив поломки, они обе встали прямо у ног кровати и, как и все, со слезами на глазах посмотрели на неё. Юки захлёбывалась слезами, прикрывая рот руками, ни одно слово не смогло вылететь из её уст. Куро же, вытирая слёзы длинными рукавами пиджака, собрала всю волю в кулаки, вдохнула побольше воздуха и сказала громко, достаточно громко, что у больной зазвенело в ушах:        — МИЗУКИ, СЛАВА БОГУ! — а после вновь слёзы и всхлипы.       К этому времени подоспели и остальные её одноклассники. Они окружили койку, дождавшись, когда классный руководитель отойдёт, а после начали радостно восклицать, улыбаться и пытаться разговорить свою подругу, хотя всем было прекрасно понятно, что этого не случится из-за тяжёлых ран.        — Как ты себя чувствуешь? — верещала Урарака, смотря прямо в больные и потерявшие силы глаза.        — Знаешь, сколько времени ты пролежала вот так, без сознания? — тороторил Каминари.        — Ты помнишь всё-всё-всё, что с тобой случилось в тот день? Ничего не забыла? — вопросы Мидории так и вылетали из его уст.        — Ученики 1-А класса академии «Юэй»! — громко и чётко сказал врач, в этот же миг все смолкли и обратили своё внимание на него. — Повторюсь, я очень рад, что вы её все навещаете, но поймите её положение! Даже та же самая головная боль ощущается так, будто тебя режут напополам раскалённым мечом. Понимаете, о чём я?        — Да… — виновато, и в какой-то степени разочаровано, проныли одноклассники и одноклассницы больной.        — Вы можете с ней поговорить, без вопросов, но не наседайте и не тараторьте все одновременно, по очереди, прошу вас, — после этого врач улыбнулся, его морщинки зашевелились с этой улыбкой — это заметила сама девушка, внимательно за всем наблюдая.       Спустя час трём учителям всё уже удалось спровадить неудержимых учеников. Остался лишь один. Тот, который понимал её чувства. Тот, кто смог почувствовать то, что она ощутила тогда. Да, это был именно он. Бакуго Кацуки.       Парень стоял около окна, опираясь о стену, руки сложил на груди и пристальным взглядом смотрел на пострадавшую, рядом с которой сидел его классный руководитель, а с другого боку, на табуреточках, ещё два учителя, истории и английского. В палате повисло молчание. Кацуки ожидал, когда кто-нибудь из взрослых, наконец, уже спросит его о том, как это всё произошло, ведь никто, совсем никто за эти полторы недели не соизволил задать ему и единого вопроса. Ему это было на руку, не нужно было отвечать, но головой он понимал, что этот день расспросов настанет, и уж лучше бы настал поскорее…        — Что там было? — решился на разговор первым Ямада, посмотрев на парня поверх очков.       Тогда блондин рассказал в точности, не забыв ни малейшей секунды, как было тогда, что там происходило и что делала девушка. Рассказал, как она прекрасно использовала свою причуду. Рассказал, какая у неё неземная сила (тут он, конечно, немного приукрасил, увлёкся рассказом). Рассказывал всё, что знал и помнил, а помнил он всё, даже те мгновения, когда несколько чёрных волосинок слетели с её головы при падении в обморок и медленно, покачиваясь в воздухе, упали на землю, не подняв и пылинки.        — …в её взгляде не было и капли жизни, они смотрели прямо в мои, но создалось такое впечатление, что устремлены они куда-то вдаль, не на меня и даже не за меня… не знаю, как это объяснить…       На такой ноте он закончил свой рассказ, который занял целых два часа, ведь в некоторые моменты у него в горле вставал ком. Во время всего рассказа все, кроме него, молчали.       Учитель английского смотрел в окно, внимательно слушая парня. Учительница истории переводила свои взгляды с юноши на крестницу и обратно, ощущая между ними какую-то странную связь, но эта мысль сразу покидала её голову, как только возникала там. Классный руководитель не отводил взгляда от дочери, то гладя её по голове, то держа за плечо, поглаживая кожу большим пальцем. Девушка же, в свою очередь, первый час монолога одноклассника смотрела на отца или в потолок, а во время второго часа перевела, прикладывая чуть меньше усилий, чем тогда, когда очнулась, взгляд на парня и внимательно наблюдала за его напряжённым телом, за движущимися, слегка потрескавшимися от временного не ухода, или же стресса, губами, за бегающими глазами, в которых не присутствовал ни гнев, ни ярость, вместо них была некая тревога и беспокойство.        — Вот оно как, — как заезжая пластинка, сказала Немури, развивая после рассказа повисшую в воздухе тишину.        — Шота, — начал Ямада, повернувшись к своему куму, — тебе пора выбирать ей наставника. Причём сам знаешь, кто нужен, — он сощурил свои зелёные глаза, но тут же привёл их в привычное состояние.        — Да… — хриплым голосом ответил отец девушки. Парень не вмешивался, лишь внимательно наблюдал и слушал. — Я ему позвоню и попрошу прибыть сюда. Может, чем сможет помочь по поводу рук, — мужчина посмотрел на руки в бинтах, а после вновь на лицо дочери.        — Тогда так и сделаешь, — как-то взбодрившись, сама не зная от чего, Каяма встала с табуретки. — Кацуки, — она повернулась к парню, — иди домой, с ней всё будет хорошо. Захочешь, придёшь завтра. Сейчас ей нужен отдых. Да и вечереет, — крёстная посмотрела в окно, в котором виднелся оранжево-розовый закат.        — Хорошо, — с трудом выговорил юноша, кинул прощальный взгляд на девушку и вышел из палаты, даже ни с кем не попрощавшись.        — Да уж, увидеть такое своими глазами… — тяжело выдохнул Хизаши.        — Пап… — прохрипела девушка, возвращая взгляд на отца. Все прислушались к ней. — Останься… со мной… пожалуйста… — она моргнула пару раз и глубоко, как только могла, вдохнула. — Если можешь… — последнее девушка сказала с некой подходящей обидой.        — Я останусь, — решительно ответил родитель и кинул взгляды на своих лучших друзей по школе.        — Главное — не опоздай на уроки! Ты, как никак, а являешься учителем, — к Немури вернулась её строгость.        — Ну, а мы пошли, — Сущий Мик улыбнулся своей доброй улыбкой, подошёл к крестнице, поцеловал её в лоб. То же сделала и Полночь.       Палата номер «666» тут же опустела, оставляя в своей защите лишь двоих — отца и дочь, две неотъемлемые части друг друга, две неотъемлемые части мира.