***
Сегодняшний день ему не принадлежал от слова «совсем». Во-первых, он совершенно неожиданно проспал важную встречу, вследствие чего вынужден был с извинениями звонить клиенту и слёзно вымаливать, чтобы время перенесли. Клиент был на редкость мерзким, капризным, словно ребёнок, долго ломался, опуская нелицеприятные комментарии и, видимо, отыгрываясь на Сухо за своё плохое настроение, но сошлись они в итоге на том, что встретятся где-то в середине дня. Эта середина, на которую так упирал клиент, выпадала у Сухо на обед, так что это было ещё одним минусом в копилку не успевшего ещё толком начаться «сегодня». Во-вторых, он пролил на себя горячий кофе. Пролитый кофе, конечно, можно было пережить, если бы он был пролит просто так, на пол или на стол, но он некрасивым пятном (к тому же, ещё и жутко горячим) расплылся по только-только вытащенным из чемодана чистеньким белым брюкам, к которым Сухо испытывал трепетную любовь, ибо, как говорил Бэкхен, они «просто потрясно облегали его задницу». Брюки, ясное дело, тут же отправились в химчистку, а Сухо вынужден был надеть неудобные джинсы, при местной жаре превратившиеся в пыточное орудие. К первым двум пунктам, конкретно подпортившим едва ли начало специфического отдыха, в силу профессии неотделимого от деловых встреч даже на курорте, добавился третий — но гораздо позже, уже вернувшись в Сеул, Сухо решит, что это обстоятельство относилось скорее к хорошему, чем к плохому, и вычеркнет его.***
Начинается всё с того, что его совершенно бессовестно обворовывают, не гнушаясь ни людного места, ни яркого солнца на безоблачном голубом небе, пока он, отложив вещи в укромном уголке под пальмой, отходит искупаться, ибо терпеть эту жару нет уже никаких сил. Вернувшись из воды, из вещей Сухо обнаруживает на прежнем месте только сложенную одежду и смартфон, которым она придавлена, словно камнем. И то ли у вора какая-то особая логика, то ли он не очень умный, но понадобились ему почему-то только карточка от номера (хотя, может, он принял её за кредитку?) и очки Versace. За последние Сухо становится особенно обидно — куплены только вчера, а поносить так и не поносил толком. Спустя где-то минут двадцать и несколько долларовых купюр, произвёдших на персонал незабываемое впечатление, потому что такого количества денег (в переводе на гаитянский гурд, разумеется) они в жизни не видели, Сухо всё-таки получает новую карточку от номера и тысячу извинений, что «такому господину приходится испытывать такие неприятности». Поднимаясь в номер, Сухо, правда, только недовольно отфыркивается, мысленно оплакивая потерю успевших уже полюбиться очков, но не считая это действительно… неприятностью на фоне того, что ему доводилось видеть на работе. Там «неприятности» обычно были куда масштабнее и куда печальнее, а очки… Очки можно купить ещё раз, даже точно такие же. Открывая дверь, Сухо от неожиданности стопорится, приваливаясь плечом к косяку, и думает, что он, наверное, поторопился с выводами. В его вещах совершенно бессовестным образом роется явно местный паренёк, темноволосый, худенький и не то чтобы очень высокий, покрытая лёгкой испариной кожа которого под серой потрёпанной майкой, висящей на нём мешком, перекатывается золотисто скорее юношескими, чем мужскими, мышцами, и в прорезях по бокам виднеются полоски ребёр. Он очень торопится, тонкими пальцами отметая одну вещь за другой, каждая из которых ложится в фундамент своеобразной пирамидки у ножек кровати, и Сухо первые пару секунд находится в таком недоумении, что просто стоит, наблюдая, пока парень, заметив, видимо, появление нового источника света, не поднимает взгляд. Пресловутые очки на его голове бликуют, солнечными зайчиками отражаясь на потолке. — Я глубоко извиняюсь, — замечая обидную пропажу и моментально вспыхивая возмущением, рявкает Сухо, в момент оказываясь возле непрошенного гостя и дергая его на себя за увешанное фенечками запястье, — но это немножко смахивает на преступление, гадёныш, ты в курсе?! Тот испуганно дёргается, вскидывая в ответ подёрнутые поволокой карие глаза, распахнутые так широко, что становятся размером с два блюдца, часто моргает, не зная, кажется, как реагировать и что Сухо вообще от него хочет, и тот, пользуясь чужим замешательством, шарится по карманам чужих джинсовых шорт, игнорируя возмущённое шипение, когда ладони ложатся на ягодицы, вытягивая следом из кармана смятую двадцатку неразменянных долларов, знакомую зажигалку и карточку от номера. Потом пацан, бросая что-то (вероятно, не очень приличное) на местном наречии, всё-таки вырывается, и Сухо ошалело наблюдает, как худое жилистое тело одним махом ныряет в раскрытое окно, в миг исчезая из поля зрения и оставляя в его руках только порванную майку. То, что очки так и остаются на чужой вихрастой голове, Сухо вспоминает только к вечеру, но от мыслей насчет заявления в полицию отказывается — почему-то возникает ощущение, что полиция скорее решит прикрыть местную голытьбу или, по крайней мере, разведет суматоху с заполнением бланков и прочими бумажками, за которыми придется провести и без того подпорченный отпуск, а уж искать парня никто даже не станет. Вряд ли здесь это в новинку. Тем более, что обеднел он только на парочку нервов и злосчастные очки.***
Второй раз они встречаются ближе к вечеру. Заметив знакомое лицо, которое предпочел бы не видеть еще лет сто, у небольшого местного магазинчика, Сухо совершенно не удивляется, но приходит почти что в священный ужас, когда понимает, что одетый в явно новую (и очевидно украденную) футболку парень пытается втюхать мимо проходящим людям его собственные очки. Разумеется, безрезультатно, потому что кому вообще может прийти в голову, что какой-то ободранный пацан, явно еще даже не переступивший возрастную отметку «18+», станет вдруг на улице торговать настоящей брендовой вещью? Сдерживая привычное раздражение, он подходит ближе, рассматривая неестественную, но, впрочем, весьма приятную взгляду худобу, впалые щеки и полные, яркие губы, слишком привлекающие к себе внимание на загорелом лице, и останавливается прямо напротив, чтобы затем поинтересоваться, не слишком повышая голос: — И сколько ты за них хочешь? Парень в ответ на звуки идеального английского, который наверняка даже не понимает, поднимает на него растерянный взгляд, тут же превращающийся в откровенно опасливый, стоит ему только узнать заговорившего человека, отступает на шаг к нагревшейся за день стене магазинчика и молчит, слегка поджимая губы — то ли боится, то ли еще что. — Давай так, — не дождавшись отклика, Сухо достает из кармана купюры, чтобы разложить их веером перед самым носом удивленного парня. — Можешь выбрать сам. Мальчик в ответ глядит диковато из-под нависшей на глаза темной челки, не понимая слов, но затем, неуверенный, что догадался правильно, в неловком смятении, уже гораздо менее бойкий, чем утром, тянет тонкие пальцы к знакомой бумажке с портретом Франклина и числом «100», но быстро тушуется под внимательным взглядом Чунмёна, выхватывая лишь привычную двадцатку с Вашингтоном и протягивая очки взамен денег. — Умница, — усмехается Сухо, сразу цепляя очки на нос, и, совершенно теряя на этом интерес к воришке, следует дальше в поисках банкомата, к которому изначально и шел. На обратном пути они, правда, видятся снова. Неспешно прогуливаясь, Сухо замечает парня сидящим на низкой скамейке с поджатыми под себя ногами — тот вгрызается в приличных размеров гамбургер так, словно не видел еды как минимум год, и, мысленно отвесив себе пару подзатыльников за то, что опять ввязывается в подобное, Сухо подходит ближе, роется по карманам, а затем протягивает настороженно глядящему снизу вверх мальчишке пятьдесят долларов новенькой хрустящей купюрой: — Купи себе хоть штаны нормальные, чудо, — хмыкает он, оглядывая худые коленки, трогательно торчащие из-под коротких джинсовых шорт. — Эти ведь даже не мужские. Парень в ответ молчит, сверкая чёрными глазами с едва заметным удивлением и толикой любопытства, затем, облизываясь, неуверенно тянется за бумажкой, чтобы, без труда ее забрав, вдруг цепко ухватиться за теплую сухую ладонь и, чуть покопавшись в кармане шорт, вложить в нее такую же фенечку, какой увешаны обе его руки. Разглядывая криво вышитое на браслетике латинское «Kai», Сухо, поколебавшись, невольно улыбается самыми краешками рта, на что мальчишка едва заметно розовеет, смущенно опускает взгляд и больше в его сторону не смотрит.***
Сухо успевает напрочь забыть о существовании Кая, пусть даже и носит браслетик с его именем на запястье, не снимая. Длинная неделя, переполненная деловыми встречами, ужинами и новыми контрактами, остается позади, а впереди его ждет последняя — но гораздо более приятная, потому что ничего, кроме отдыха, не содержит, и первым же делом Сухо выбирается с Бэкхеном — одним из партнеров по бизнесу и по совместительству другом — в небольшой круиз на трехпалубной беленькой яхте с баром. Расслабившись на удобном диванчике в тени, Сухо с наслаждением вытягивает ноги, закуривая, заказывает им с Бэкхеном, лежащим рядом, по еще одному пиву и обсуждает какие-то отвлеченные темы, не слишком даже задумываясь о смысле того, о чем они с другом болтают, осененные красноватым блеском закатного, но еще довольно яркого, солнца. Спустя минуту раздается резкий грохот, словно где-то что-то опрокинули, затем — недовольный окрик грубым мужским голосом, и Сухо, выискивая нарушителя спокойствия глазами, натыкается на занимательную картину: — Ублюдок, куда ты дел браслет моей жены? — Кай, а Сухо видит именно его, огромными непонимающими глазами глядит на прижавшего его к стене полного лысеющего мужчину в костюме и мелко дрожит, даже не пытаясь скинуть толстые короткие пальцы, цепко держащие его за рубашку. — Ты, мразь, хоть представляешь, сколько он стоит и что я за это с тобой сделаю? Выворачивай карманы! — мужчина встряхивает мальчишку так, что тот ударяется затылком о стену и невольно выдыхает от болезненного ощущения. — И молись, чтобы я его у тебя нашел. Чунмен, повинуясь внезапному порыву и списывая его исключительно на действие алкоголя, встает из-за стола, чтобы под удивленным взглядом тоже чуть разморенного пивом и парой коктейлей Бэкхена пройти невозмутимо к эпицентру конфликта, не обращая внимания на машущего руками бармена, отчаянно не желающего, чтобы джентльмены ввязывались здесь в драку. Но Сухо драться не собирается. — Что здесь происходит? И можно узнать, почему вы трогаете моего… племянника? — невозмутимо интересуется он, подходя вплотную и вытаскивая Кая из цепкой хватки, чтобы затем задвинуть себе за спину. — Что вам от него надо? Мужчина подозрительно косится на явно дорогую одежду Чунмена и его ухоженный вид, затем на Кая, одетого в джинсы и рубашку — приличнее, чем при их последней встрече, но все равно похожего больше на шпану с улицы, — не находит внешних сходств и грубо припечатывает: — Он украл у моей жены браслет. Терся все время рядом, а потом тот пропал и я уверен, что… — Я понял, — обрывает Чунмен на полуслове и, доставая кошелек, не глядя отсчитывает сумму. Кай, невольно прижимаясь к чужой спине и глядя через плечо, потрясенно приоткрывает рот, насчитывая минимум пять «Франклинов». — Думаю, этого хватит. Пойдем. Сухо крепко берет мальчишку за запястье, тащит к своему столу, не оборачиваясь на неприятного мужчину, жадно пересчитывающего деньги, кивает на свободный диванчик напротив Бэкхена и, дожидаясь, пока Кай послушно усядется, немного неловко кивнув мимоходом осоловело моргающему Бэкхену, переставшему понимать происходящее еще пять минут назад, насмешливо бросает, садясь рядом с мальчишкой так близко, что притирается бедром к чужому: — Знакомься, Бэкхен, это Кай, — он с короткой усмешкой неотрывно следит за парнем, откидываясь на спинку кресла. — Мой старый знакомый. — Даже не хочу знать, как вы познакомились, — Бэкхен закатывает глаза, принимая у официанта бокал с вином. — Хотя это наверняка максимально увлекательная история. Браслет-то ты свистнул? — спрашивает он следом, с интересом разглядывая Кая. Кай в ответ, сложив на коленях руки и вжимаясь в кожаную обивку сидения так, словно испытывает дикое желание исчезнуть, как хамелеон — слившись с местом, поспешно мотает головой из стороны в сторону, вынуждая Сухо приподнять брови в сомнении, понимает ли тот хоть что-нибудь из того, что они говорят. Он заметно расслабляется только тогда, когда Сухо заказывает ему перекусить — и выпить тоже, потому что пережитый стресс, не то чтобы, наверное, испытанный впервые (учитывая и их собственное знакомство), всё ещё отголосками отражается на дне чужой радужки. Чунмён не сомневается, что тот оказывается в подобных ситуациях довольно часто — может, не всегда заслуженно, но довольно справедливо. Кай по-прежнему молчит, только внимательно вслушивается в их с Бэкхеном неспешный разговор, периодически жмётся ближе, к плечу, доверчиво заглядывая в глаза и позволяя себя приобнимать. Сухо пользуется тем, как Кай расценил его щедрость, уверенный, видимо, в том, что заплатить за него могли только по одной причине. Невесомо поглаживая чужое бедро сквозь грубую ткань джинс, Чунмен отгоняет мысли об истинной причине своих действий на задворки сознания, не до конца даже понимая, зачем вообще во все это вмешался. Бэкхен только усмехается, когда в конце круиза, сойдя с яхты, Кай идет в сторону отеля вслед за Сухо.***
Мальчишку Сухо пропускает вперед себя, позволяя протиснуться в уже знакомый номер. Он не знает, зачем, но острое любопытство не дает остановить парня на входе. Кай неловко теребит ворот рубашки, медленно подходя к большой кровати, затем вздыхает, расстегивает пуговички и кидает ненужную вещь на покрывало, оголяя смугловато-золотистые мышцы, неожиданно образующие мягкий подтянутый силуэт вместо ожидаемой угловатости, и смотрит на Сухо через плечо. — Ты правда думаешь, что мне нужен от тебя секс? — насмешливо бросает Чунмен, все же подходя ближе, почти вплотную, заставляя парнишку упасть на кровать. — Для этого я мог бы вызвать более подходящего человека, причем гораздо дешевле. — Но ты ведь… уже… заплатил, — Сухо впервые слышит английский из уст этого человека, ломаный, но в принципе понятный. — Ты первый, кто… помог. Кай слегка привстает и тянется к чужим губам, трогательно целуя в самый угол, чтобы затем замереть, ожидая реакции, и мазнуть неуверенным, но решительным взглядом. Сухо словно выворачивает изнутри от этого невинного действия, вида беззащитно обнимающих себя за плечи тонких пальцев и полных губ, которые Кай нервно прикусывает, пряча глаза под вьющейся челкой. Он чувствует, как все внизу разливается теплом от одного только взгляда на тело под собой, едва держащиеся на бедрах джинсы, обнажающие острые косточки и впалый живот. Мальчишка ждет, раскинувшись на кровати, теребит одеяло и, словно решаясь на что-то внутри себя, уверенно дергает пальцами ремень, громко вжикая молнией вниз. Чунмен думает: «А какого черта?», — и нависает ниже, с размаху впечатываясь в парня, ощущая под собой острые ребра, грубо целует, настойчиво раздвигая притягательные губы, влажно врывается внутрь. Его благородство никто и никогда не оценит. Если сейчас он просто не возьмет то, что ему буквально впихивают, и то, что он и сам не против взять, его можно смело будет назвать идиотом, упустившим момент. Кай гнется под его ладонями, несмело, но старательно отвечая на поцелуи, и рвано тихо стонет, когда Сухо уверенными движениями ласкает, изучая каждый изгиб тела, подготавливает, осторожно проникая пальцами внутрь. Эта ночь ему запоминается невесомыми вскриками, яростными глубокими поцелуями, исцарапанными плечами и закусанными алыми губами — то ли от боли, то ли от наслаждения. Он прижимает к себе до невозможного близко льнущего к груди мальчишку и медленно проваливается в глубокий сон, как только голова касается подушки. Чунмен просыпается раньше. Приподнимается на локтях и недолго рассматривает разметавшиеся по подушке темные прядки, подмечая, что парнишка, когда спит, выглядит еще моложе. Кай рядом, не сбежал и по-видимому ничего не украл, что приятно удивляет и радует, и мужчина, решая не будить, тихо заказывает завтрак прямо в номер, чтобы затем, раздевшись и прихватив халат, уйти в душ. Когда он выходит, кутаясь в белую махровую ткань, уже проснувшийся Кай сидит на постели, едва прикрывшись одеялом, и воровато таскает печенье из вазочки с только-только принесенного подноса. — Можешь брать, что хочешь, — хмыкает Сухо, наливая себе из чайничка кофе и садясь в ближайшее кресло. — Тут на двоих хватит. Мальчишка ненадолго замирает, опуская взгляд, но все равно через пару секунд тянется обратно к еде, доставая с тарелки кусочек сыра. — Тебя ведь Кай зовут? — спрашивает Чунмен, демонстрируя браслет с вышитым на нем «Кай» на запястье. Парень немного удивленно смотрит на надетую вещицу и, поднимая темные глаза, едва заметно кивает. — Где ты живешь? — продолжает свой допрос Сухо, подперев голову рукой и медленно попивая свежий горький напиток. — Сколько тебе лет? Кай пожимает плечами, осматривая номер немного равнодушным взглядом, ведет рукой по воздуху: — Сегодня живу здесь. И восемнадцать… исполнилось. Месяц назад. — Понятно. Едва ли совершеннолетний. Как я и думал, — бросает мужчина, допивая кофе в один глоток и впериваясь в парнишку внимательным взглядом. — Послушай, у меня еще четыре дня отпуска здесь. Соглашаться или нет, твое право, но я предлагаю тебе провести их со мной. Кай неотрывно смотрит в ответ, словно не понимает, о чем его просят, но через мгновение снова молча кивает, пряча глаза под челкой. — Тогда собирайся, — хмыкает Чунмен, поднимаясь из кресла и без стеснения распахивая халат, одновременно с этим замечая легкий испуг в глазах мальчишки, который на примере мужчины полностью вылезает из одеяла, демонстрируя обнаженное тело и готовность к чужим желаниям. Чунмен лишь громче хмыкает, подходя ближе, жадно оглядывая изящные, четкие линии, легко целует в искусанные губы. — Я не про то, что ты сейчас подумал, чудо. После первого раза, а я уверен, что это был именно он, хотя совершенно не понимаю, зачем ты решился на него с незнакомым человеком, но сегодня никакого секса. У меня в планах было море, пляж, солнце, поэтому одевайся и идем. Я не привык ждать. Кай тянется к рубашке и джинсам, пока Сухо отыскивает среди вещей плавки и полотенце, натягивает их прямо на голое тело — за неимением белья — и встает рядом с мужчиной, выжидательно замирая. — Так, погоди, — Чунмен понимает, что упустил из виду одну важную делать. — У тебя есть что-то кроме этого? В чем ты плавать планируешь? Кай пожимает плечами, снова отводя взгляд, на что Сухо обреченно выдыхает: — Ясно. Зайдем сначала в магазин. Кай ведет себя на удивление скромно, хотя Чунмен уже привык к тому, что наглый вор оказывается всего лишь безобидным ребенком. На них смотрят не без сомнения, вряд ли считая за приятелей или родственников и явно догадываясь об истинной причине покупок состоятельным мужчиной — худому, соблазнительно-хрупкому мальчику. Сухо не считает себя педофилом, парнишке все-таки не двенадцать, но и настолько молодых партнеров раньше у него никогда не было. Хоть и разница не слишком большая (ему самому всего двадцать восемь), но он всегда предпочитал иметь дело с теми, кто одной с ним планки. До этого момента. Сухо, впрочем, совершенно не жалеет денег, заставляя парня примерить и новые брюки, и футболки с рубашками. Кай не пытается отказываться, но и сам ничего не выбирает — до момента, пока не видит на витрине ярко-белые кроссовки с черными полосочками по бокам и высокой подошвой. Сухо видит, как горят черные глаза, рассматривая понравившуюся вещь, переводит взгляд на чужие потрепанные черные кеды, и, закатывая глаза к небу, тянет удивленного мальчишку в магазин. Обедают они в небольшом, но уютном ресторанчике, где Чунмен разрешает выбрать Каю все, что тот сам захочет. — Ты всегда такой голодный? — насмешливо спрашивает Сухо, наблюдая, как парень вгрызается в принесенное блюдо так, словно кто-то сейчас придет и отнимет его у него. — Мы ведь завтракали утром. Кай молчит и смотрит на него с тем выражением, словно он задал самый наиглупейший вопрос в мире, затем все же отвечает: — Я не знаю, когда нормально поем в следующий раз. У Чунмена от этих простых слов что-то щемит в груди и он оставляет свой следующий вопрос о работе незаданным. Впрочем, и сам понимает, что мало кто возьмет мелкого неопытного бездомного мальчишку куда-то. Социальные службы он даже не берет в расчет. Кай доедает, что неудивительно, первым и теперь просто сидит напротив, неотрывно следя за мужчиной, словно хочет сказать что-то еще. — Ну что? — не выдерживает Сухо, отрываясь от еды и поднимая глаза. — Ты не наелся? Парень молчит, опуская голову, снова пряча взгляд за челкой, но через секунду вдруг подрывается с места, невесомо целует в щеку и под смущенно-тихое «Спасибо» садится обратно. Чунмен чувствует, как острое желание внезапно охватывает все его тело, бьет по нервам, собираясь где-то внизу. От невинной и такой трогательной благодарности хочется махом сбросить всю посуду со стола, разложить на нем мальчишку и выцеловывать все его тело до момента, пока тот в ответ не взмолится о пощаде. Чунмен пересиливает себя, ненадолго прикрыв глаза и сосчитав до десяти, бросает сухое: «Не за что», — чувствуя себя вдруг смущенным, чего с ним никогда в жизни не было. На второй день Кай немного расслабляется в его компании, позволяет себе улыбнуться, чем сначала приводит Сухо, не видевшего на этом лице улыбки еще ни разу, в ступор. Он даже немного капризничает при выборе времяпрепровождения, на что Чунмен осознанно ведется, замечая, как комфортно и уютно ему вместе с этим парнишкой. Остальные дни летят совершенно незаметно, оставляя после себя полные ярких моментов воспоминания, и Сухо словно пробуждается ото сна на четвертый, роняя на кровать ставшее привычным худое тело и понимая, что уже утром улетит, оставив Кая здесь. Скорее всего, навсегда. В эту ночь он словно срывается с цепи, оставляя яркие бардовые метки по всему телу — своего мальчика, — ловит рваные стоны, глубоко, влажно целуя, не в силах оторваться от желанного тела ни на миг. Кай льнет все ближе, выгибается, прижимаясь всем своим существом, громко выдыхает на особо грубых ласках и мягко, почти невесомо оглаживает чужие черты лица самыми кончиками пальцев, будто пытаясь запомнить и запечатать в памяти. Утром парень провожает Сухо до самого аэропорта, неловко цепляясь за руку и доверчиво заглядывая в глаза. Перед самой посадкой Чунмен оставляет прощальный поцелуй на пухлых губах, привычно достает деньги из кармана, но Кай перехватывает его ладонь, мягко проводит по плетеному браслету со своим именем и, привычно выбрав из крупных только «Вашингтона», улыбается самыми краешками рта, одаривая на прощание немного печальным, но благодарным взглядом. Сухо, глядя, как все дальше и дальше отдаляется чужая спина в темно-синей майке, купленной накануне, чувствует, что теряет что-то очень важное, но лишь устало прикрывает глаза, смиряясь с неизбежностью.***
— Я не понимаю, что с тобой происходит, — бросает Бэкхён, крутясь на соседнем стуле и кидая на Чунмена подозрительные взгляды. — Ты на всех срываешься, раздраженный, нервный. Может, тебе выпить? Или найти кого? Ну, знаешь, недотрах влияет не только на психику, но и на… — У меня все отлично, — обрывает Сухо на полуслове, жалея, что не закрыл дверь перед обедом. — У тебя есть свой кабинет. Что ты здесь забыл? — У меня нет телевизора, — находится с ответом Бэк, все еще продолжая кидать обеспокоенные взгляды на друга, и присваивает телефон с чужого стола. — У меня есть предположение, почему, но, боюсь, тебе оно не понравится. — Замолкни, — устало прикрывает глаза мужчина, пытаясь абстрагироваться от равнодушного женского голоса на экране. — «Землетрясение по шкале 7,4 балла, произошедшее буквально накануне вечером на острове Гаити, в восточной его части, повлекло за собой мощное цунами. Эвакуация населения продолжается. На данный момент, как сообщает наш корреспондент, количество жертв составляет около пятидесяти, более ста двадцати ранены. Число пропавших без вести растет с каждым часом…» Сухо неверяще поднимает голову, цепляясь за картинку на экране и узнавая в разрушенных и полуразвалившихся зданиях знакомые улочки. Сердце падает куда-то вниз, в глазах на миг темнеет, а ладони больно, до крови, вцепляются в острый край стола. — Куда ты? — удивленно поднимает брови Бэкхен, впрочем, уже догадываясь, каков будет ответ. А Сухо и не думает отвечать, лишь на негнущихся ногах выбегает из кабинета, громко хлопая дверью. Разумеется, любые рейсы на Гаити оказываются отменены, а те, что еще не успели отменить, все равно не подходят по времени, и Сухо мечется по аэропорту, как загнанный в ловушку зверь, не зная, что делать, потому что бессилие съедает изнутри противным холодным чувством. Пилоты частных самолетов, которым он звонит, набирая некоторые номера по памяти, все как один отказываются лететь — даже за те суммы, которые Сухо предлагает, — стоит им только узнать пункт назначения, и Сухо в растерянном отчаянии садится на лавку в зале ожидания, чтобы провести там весь оставшийся день. Он возвращается к зданию офиса только к вечеру — и не на такси, а пешком, старательно отгоняя понимание, что действительно прощался со своим мальчиком навсегда. В голове тупым набатом бьется желание напиться прямо на рабочем месте, в одиночестве — хотя, вообще-то, можно, наверное, и с Бэкхеном, если он еще не ушел. Жалея, что кинулся в аэропорт в одной рубашке, не прихватив с собой кожанку, Сухо дергает плечами в ответ на задувающий под легкий хлопок промозглый ветер, а потом поднимает голову — и растерянно замирает, не в силах поверить своим глазам. Прямо на лестнице, сложив голову на ладони, сидит знакомая фигурка в легко узнаваемых, но уже немного потрепанных кроссовках, с небольшим, старым рюкзачком, примостившимся у бедра на ступеньке. Сухо подходит ближе, все еще не уверенный, что это не его галлюцинация, выданная защитной реакцией мозга, когда Кай поднимает темные глаза, пару раз сонно моргает и мягко улыбается. — Малыш, — Чунмен в мгновение поднимает мальчишку с холодного камня, заключая в крепкие объятия, и зарывается носом в мягкие кучерявые прядки, глубоко вдыхая привычный запах, отдающий морской солью и жарким солнцем. — Как ты здесь оказался? — Я слышал, вы с другом говорили… на яхте. О работе, — Кай доверчиво поднимает глаза, утыкаясь носом в чужую шею. — Мне просто некуда больше идти… Прости. — Тебе и не надо никуда, — Сухо счастливо улыбается, сжимая ладони на талии, притягивает к себе еще ближе, невесомо целуя в висок. — Ты теперь дома.