Кровь и бумага

      Сасори смотрел на обезображенный труп хрупкой девушки.       Монстры жили не под кроватью и не в заброшенных зданиях. Монстры жили в людских душах. Это было так очевидно; об этом столько твердили. Но Сасори до сих пор не мог до конца смириться с людской безжалостностью.       Совсем юная девушка — наверное, ровесница Дейдары, если не младше, — лежала с опухшим от побоев лицом, и пустые глаза её смотрели в потолок. Нет там богов, девочка, никто тебя не встретит за пределами твоей жизни. Есть только архангелы из полиции, которые помогут свершиться правосудию, но тебя это уже не должно волновать. Быть может, ты бы смогла выжить, убеги ты из дома вчерашней ночью. Вот только была бы ты счастлива? Вдруг ты стала бы проституткой, или бродяжкой, или тебя убили бы другие люди в другом месте? Был бы в таком случае смысл оставаться сейчас в живых?.. Ты умерла на самом пике юности и красоты. Убеги ты из дома, что бы от них осталось?       Юность и красота должны жить и процветать, но мир жесток. Юность и красота не могут долго существовать там, где род людской раскинул свои владения. Насмотревшись на чужую кровь и жестокость, Сасори, глядя на таких девушек, мечтал о малом: если юности и красоте суждено покинуть мир, пусть хотя бы смерть будет достойной.       — Картина называется «В мире животных», — сказал он, пробежав взглядом по трупу мужчины с вышибленными мозгами и по телу женщины, которое санитары уже укладывали на носилки.       — Не оскорбляйте животных, сержант, — поморщился Дейдара.       — Действительно, — немного помолчав, произнёс Сасори. — Конан…       — Мы выяснили, — тут же встрял Дейдара, обращаясь к ней, — что здесь жила семья из трёх человек — мать, дочь и её отчим. У них была идиллия: все ненавидели друг друга.       Сасори вздохнул.       — Закройся.       — Информация лишней не бывает, — пожал плечами Дейдара.       Не бывает, это так. Но Сасори предпочёл бы, чтобы информацией делились не выскочки.       — Так, — произнесла Конан, встав у подоконника и не обращая внимания на пререкания коллег. Взгляд её устремился к кровавым пятнам. — Девушка стояла у окна. Она повернулась, её ударили по лицу.       — Отчим, — кивнул Дейдара. — Он её ударил.       Сасори подумал, что сейчас на месте преступления точно появится ещё одно юное и мёртвое тело.       — Судя по траектории удара и каплям крови — да, это был мужчина ростом с её отчима, — с непроницаемым лицом сказала Конан. — Он схватил её за волосы, потянул к дивану и приложил лбом к стене, — Конан сопровождала слова жестами. Картина происшествия оживала на глазах. — Затем она упала, он навалился на неё и стал бить по лицу и всему телу. Удары хаотичные: скорее всего, мужчина находился в состоянии аффекта. Пришла мать девушки, но она ничего не сделала ему. На теле мужчины нет синяков, а её руки чистые. Возможно, она стояла в стороне и смотрела. Может, что-то сказала. Тогда мужчина поднялся и толкнул жену. Она ударилась головой о край стола, рассекла висок и потеряла сознание. Мужчина пришёл в себя, увидел, что он натворил, и выстрелил себе в рот. Наверное, подумал, что они обе мертвы. Девушка скончалась пару часов назад, у матери от удара произошло кровоизлияние в мозг — возможно, она выживет.       — У меня дежавю, — сказал Обито, глядя на залитый кровью пол. — Мне кажется или нечто подобное у нас происходит каждые несколько месяцев?       — Если не чаще, — мрачно отозвался Зецу, фотограф-криминалист. Он всегда был молчалив, в отличие от своего брата-близнеца, работающего в отделении кибербезопасности.       Картина называлась «В мире монстров». В главной роли были Юность и Красота в лице мёртвой девушки, по неизвестным причинам избитой до смерти неродным отцом. Второстепенными персонажами были двое: Зверь, который думал, что ему все обязаны — особенно эти две женщины, к которым он сел на шею, — и покалеченная мать, которая, не вмешиваясь, смотрела на то, как избивали её ребёнка. Возможно, не в первый раз. Когда она узнает, что, кроме неё, никто не выжил, отчего именно она расплачется? От осознания, что её дочь убил любимый мужчина? Или оттого, что он застрелился? А может, она будет горевать из-за уродливого шрама у виска?       — Звучит убедительно, Конан, но нам стоит дождаться показаний единственной свидетельницы, — сказал Сасори.       В глубине души Сасори смутно надеялся, что этих показаний не будет. Что эту женщину не спасут врачи. Пусть она окунётся в воды вечного сна, и официальной версией двойного убийства останется та, которую озвучила Конан. У Сасори не было ни малейшего желания слышать правду. Потерпевшая могла начать горько плакать — у Сасори не было сил смотреть на слёзы, что будут пролиты из-за дочери, мужчины или шрама. Потерпевшая могла непринуждённо или отстранёно рассказывать о случившемся — у Сасори не было желания сдерживать рвотные порывы от её бесчувственности. Потерпевшая могла приняться скулить и жаловаться на жизнь — у Сасори не было времени на то, чтобы это выслушивать.       Потерпевшая могла умереть от ран. И тогда не было бы мерзких подробностей, слёз и злости.       Сасори не пугали жестокие убийства, полуразложившиеся тела, комнаты, залитые кровью. К этому рано или поздно привыкаешь. Но Сасори до покалывания в кончиках пальцев и до скрученного желудка ненавидел узнавать подробности жизни убитых или убивших. Он не знал, что для него омерзительнее: слышать о том, как жертв продавали в сексуальное рабство в детстве, или смотреть в глаза преступникам, которые рассказывали о своих действиях, едва сдерживая улыбку.       После такого искренне хотелось поверить в призраков или в любые другие сущности, желающие человечеству зла. Пускай ужасные вещи творили бы непонятные и жуткие чудовища, так было бы спокойнее.       В практике Сасори был странный случай. В течение пяти лет в одной большой семье один за другим погибали мужчины. Повешенный, убитый, угодивший под поезд, надышавшийся в гараже выхлопными газами, отравившийся палёной текилой. Бедные женщины — жёны, матери, сёстры, дочери — подозревали, что на всех них наложено родовое проклятье. Всё оказалось куда проще. Каждый член этой семьи был глубоко несчастен и одинок. Женщинам некогда было думать об этом — на их плечах было хозяйство, мужья и дети. А мужчины, заглушая алкоголем сгоревшие надежды и ожидания, в пьяном угаре кончали с собой — иногда случайно, иногда намеренно.       Раскрывая подробности жизни потерпевших, Сасори искренне жалел, что не существует ни проклятий, ни заговоров, ни порчи. Когда он узнавал о причинах, которые приводили семьи к катастрофе, внутри него всё кричало и возмущалось: нельзя, нельзя так обходиться со своей жизнью и с жизнями других людей.       — Будете? — спросил Обито, протягивая Сасори пачку сигарет.       Сасори зажмурился, вздохнул и неохотно открыл глаза. Как же он устал от подобных мыслей.       — Буду, — коротко ответил он и вытащил одну сигарету. Не отказался и от зажигалки.       Пуля с никотином снова досталась Богу. Существуй он на самом деле, Сасори угощал бы его свинцом до тех пор, пока от него ничего не осталось.       В каком кошмарном сне, Господь, тебе привиделся мир, в котором столько мерзких поступков? Под какими веществами ты создавал людей? Как твоё больное воображение могло породить такую черноту в душах детей твоих?       Существуй Бог на самом деле, Сасори не знал бы большего лицемера с покалеченной психикой, чем он.       Обито курил быстро, переминался с ноги на ногу и часто поправлял волосы. Он постоянно твердил, что привык к трупам и смерти, но по каждому его дёрганному движению было понятно: врёт. Никто не говорил Обито о том, что его ложь очевидна — смысла не было. Пока выдержка его не подводила, делать замечания не следовало.       Рядом стояла Конан и молча наблюдала за пышными облаками. Она всегда была немногословной и предпочитала слушать, а не говорить. Сасори помнил её в начале их работы, когда прошло только два года с вступления в должность; помнил улыбающуюся, мягкую девушку и её бархатный смех. Такой она была до гибели Яхико. Они готовились к свадьбе, и Конан шутила, что если кто-то бросит на их торжестве кусок торта в стену, то она непременно вычислит преступника.       «Посмотрим, будет ли крем отличаться от крови», — хищно улыбалась она и хладнокровно вонзала ложечку в пудинг.       Сасори показалось это забавным. И ему тоже стало интересно, отличается ли крем от крови.       На следующий день всем отделом решили выяснить это. Именно поэтому после обеда на стене около лифта вдруг появились три сладких отпечатка, а внизу, под ними, остатки бисквитного торта. Поражённая Конан долго смеялась, а затем сказала: «Сасори, Обито и Кисаме, а кто убирать будет?» Все оцепенели, с трудом веря в то, что можно так легко и просто вычислить вандалов. Конан лишь улыбнулась, покачала головой и объяснила: Сасори виновен в любом случае — ведь только ему она говорила о крови и креме, Обито она видела в магазине, когда тот выбирал сладости, Кисаме же был самым высоким мужчиной во всём управлении, а запустить торт под самый потолок, да под таким углом, мог только настоящий здоровяк.       Сасори был не из тех, кто сожалел о прошлых ошибках или тосковал по былым временам. Он жил, не оглядываясь назад и не сетуя на судьбу за лишения и боль. Но порой, когда он ненароком вспоминал о последнем курсе в академии и первых годах в полиции, что-то слабо ёкало у него внутри, а грудь обнимала призрачными руками тоска.       Из дома, в котором убили девушку, выскочил Дейдара. Заметив коллег, он резво направился к ним. Сасори недовольно поджал губы. Конан поймала взглядом этот жест и оглянулась, после чего, заметив Дейдару, повернула голову и выразительно посмотрела на Сасори. Её почему-то волновало то, что ему не нравился новенький.       Женщины часто беспокоились о том, что их совершенно не касалось. Это Сасори давно приметил.       — А ты совсем освоился, — хмыкнул Обито, глядя на Дейдару, который вытащил из рюкзака запечатанный покупной сэндвич. — Раз твой аппетит не испортило такое зрелище.       — Не жрал со вчерашнего вечера, — буркнул тот, нетерпеливо раскрыл упаковку и жадно откусил половину сэндвича. — Даве еси руки отфешут, я путу шрать.       — Что? — переспросила Конан.       — Даже если руки отрежут, он будет жрать, — пояснил Сасори.       — Так тофно, — кивнул Дейдара.       — Так точно, — повторил Сасори. — Не говори с набитым ртом. Это мерзко.       — А ещё ты можешь подавиться и умереть, — сказал Обито, выдыхая дым.       — Ничего страшного, полиция уже тут, — утешил Сасори и сделал последний затяг. — И даже скорая недалеко уехала.       Дейдара улыбался набитым ртом и жевал. Обито, притоптывавший на месте, выудил из пачки ещё одну сигарету. В поднятых к небу глазах Конан отражались облака. Сасори сжимал в пальцах догоревшую до фильтра сигарету и не трогался с места. Все они молча стояли, думая каждый о своём. Надо было бы дойти до мусорки и выбросить бычок, но какой-то внутренний порыв не позволял этого сделать — уйти означало разрушить то ощущение спокойствия, которое на миг завладело Сасори.       Нет, что за чушь.       Он был едва знаком с этими людьми. Ну, хорошо, он был уверен в Конан, потому что их приятельские отношения были проверены временем. А Обито и Дейдара? Обманчивое чувство безопасности рядом с ними могло возникнуть из-за места преступления, трупов, тягучих мыслей и опасений Сасори. Обычный контраст: там — боль, кровь, потерянное доверие к близким; тут — тишина и люди, которые стоят на охране порядка, те, чьи лица он видел практически каждый день.       Сасори решительно направился в сторону урны.       Не нужен ему этот покой и эти люди. Он пришёл в полицию работать, а не дружить. И, между прочим, они выполнили ещё не все формальности в той залитой кровью квартире, и в управлении их ждёт много дел.       Сасори бросил бычок аккурат в центр урны. Повернулся к коллегам.       — Перерыв окончен, — сухо объявил он.