***
Марк Ли — ученик выпускного класса старшей школы, а ещё спортсмен, гитарист, рэпер, танцор, дрессировщик тигров и так далее по списку. Донхёк смотрел на него всегда завороженно и не отрывая глаза ни на секунду. Случайность это, или судьбоносный рок, с начальной школы их парты были рядом. Каждый друг у друга был первым: в знакомстве, списывании и совместных обедах. Марк, был первой его любовью. Сам того, не осознавая, он хотел быть к нему ближе, неумело и по-своему, он всё же пытался донести до Марка то, что чувствует. Тогда, он ещё не понимал, что постоянное тисканье, милые прозвища и валентинки на день всех влюблённых, Марку не нравятся. Что не говори, несмотря на странное поведение друга, Марк всю начальную школу дружил именно с ним. Делился тетрадками, помогал с математикой, получал от учителя тумаки за шпаргалки. В то время, счастья было больше, в то время он чувствовал себя иначе. Как так вышло, что их с Донхёком дружба в средней школе, переросла в ад для него — он так и не понял. Просто потому что его было много. Так много, душно, доводя до испарины на лбу, в жаркий солнечный день, много. Тогда был август, летний лагерь у моря. Их расстёгнутые рубашки, что аккуратно подлавливал ветер, в такт поспевающим волнам. Они сбежали ото всех. Далеко от лагеря, поближе к воде. От воспоминаний по телу мурашки. Стоит только вспомнить того Марка, пятнадцатилетнего, юного, улыбающегося солнцу, крикам чаек и Донхёку, что стоял напротив него, пытаясь успокоить взволнованное от любви сердце. Возможно это самые тёплые воспоминания, которые остались у него в памяти. Потому что сейчас Донхёк готов на коленях стоять, руки в молитве скрестить, лишь бы Марк просто был рядом. Потому что сейчас Марк избегает его. Донхёк, готов быть его пёсиком. Лишь бы только… — Маркы, аньён, — дразняще улыбаясь, плюхается на стул Донхёк. — Ты же можешь спокойно, молча заходить в класс, — страдальчески сжимая карандаш в руке ныл Марк. — Могу, но я хочу, чтобы ты меня заметил. — Твоего лица мне на всю жизнь теперь хватит, отстань. — Как скажешь, я вовсе не хотел навязываться и знаешь, — отбирая карандаш из рук Марка и закусывая его между губами, — у нас сейчас урок начинается. Попрошу быть тише. Подмигивание Донхёка болью за грудиной отдалось внутри Марка. Он ничего уже не говорит, почти не раздражается — проще уйти, чем пытаться что-то объяснить этой занозе. А он улыбается, своими пухлыми губами, пряча их за рукавом пиджака. Краем глаза смотрит, замечает то, как ладони Марка стали больше, как заостряется его лицо, выделяя красивые скулы, делая более мужественным. Следы от недавнего бритья, Марк все ещё не привык и почёсывает подбородок, раздражая нежную кожу. Представляет, как неловко было делать это в первый раз и как, наверное, это приятно, водить от скулы до подбородка, вниз по шее языком, целуя и выдыхая прямо в ключицы. — О чём я только думаю? Этот вопрос Донхёк задает себе каждый день, вот уже больше пяти лет. «Я ведь не глупый, знаю, что не достоин его любви, потому что Марк — это лучшее, что может быть в этой поганой школе, в моей жизни. Не заслуживаю, потому что я другой. Такому гнилому и мерзкому мне, вообще не дозволено дышать рядом с ним, не то что любить его. Уже за то, что он хотя бы отвечает мне — я благодарен». Урок закончился, Марк собирал неторопливо вещи и направлялся в сторону библиотеки. Сейчас у них было сорок минут свободного времени, перед физкультурой. Поэтому Марк, решил подтянуть физику, а Донхёк придумать, как же разрушить всё то, чем он жил изо дня в день.***
Мужская раздевалка. Донхёк точно знает, что Марк приходит последним, не потому что он задерживается где-то и зубрит, всё намного смешнее, чем кажется. Он стесняется перед другими. Как-то раз он признался, что не считает себя достаточно мужественным и привлекательным. Боялся травли, начал бегать и отжиматься. По итогу, как считал сам Донхёк, Марку уже надо заиметь стыд, а не стесняться своего красивого тела. Окно было распахнуто настежь. Пахло потом и чувствовался жар от тел, чьи мышцы сокращались в движениях с мячом или бегом по кругу. От падающего света пыль виднелась ярче обычного, летая замедленным потоком в воздухе. Донхёк ждал, уже переоделся в серые штаны и худи. Деревянная скамейка впивалась в крестец, неприятно давя на кости. Он скрестил руки, спрятав ладошки в рукавах и нос в воротнике. Было тревожно, беспокойно и очень страшно. Глаза бегали туда-сюда, Донхёк часто сглатывал слюну, и, казалось, что во рту засуха, пустыня и из него откачали всю воду. Марк вошёл. Как всегда, скромно и тихо расположился в самом углу, бросив сумку на пол, вешая пиджак от формы на крючок. Каждый звук в этой комнате для Донхёка был прибавлен на сто процентов и громко бил по ушам, отдавая в затылок. Он слышал чужое дыхание, видел, как двигается кадык Марка, как длинные пальцы касаются собачки на сумке. Футболка, которую он достал, добавила еще больше пыли в этом и так душном бетонном квадрате. Донхёк запомнит это место именно таким. Душным, пыльным, зяблым, пахнущим солью, после пролитых слёз и горящими щеками, которые никому не под силу потушить. Он готов, ждёт момента. Смешно, что даже в такой ситуации, он романтизирует их нездоровые отношения. Точнее, его нездоровое отношение. Красивая картинка в голове, наверное, не будет соответствовать с реальностью, но так проще подготовиться и проще сделать шаг. Марк расстёгивает рубашку. Донхёк видит обнажающиеся только ему лопатки, острые плечи и ямочки на пояснице. Прикрывает рукой рот, пытаясь заглушить поступающие к глазам слёзы. Это первый раз и последняя возможность сделать это с Марком. И он боится испортить то, что и так было сломано. Боится коснуться и так сильно этого хочет. Знал бы только он, как сильно сейчас страдает Донхёк и как тяжело ему переступить через себя. Скрип дерева сопровождает робкий шаг на встречу Марку. Он не поворачивается и не придаёт этому значения. Марк сейчас переодевается в форму. Донхёк сейчас отпустит Марка. Рука тянется вперёд, пара сантиметров отделяет смуглую протянутую руку от мягкой кожи на спине. Марк немного вздрагивает, когда Донхёк касается кончиками пальцев его поясницы. Он не поворачивается. Не видит лица своего друга. Решает дождаться объяснений. В этой тишине, вся ситуация была похожа на типичную сцену из драматических фильмов. Донхёка рука дрожит, немного царапая ногтями Марка, дрожь не унимается, как бы он не пытался успокоиться. Кажется, что его пульс, отдаёт быстрыми ударами через пальцы прямо к Марку. Долго набирая воздух в лёгкие, он задерживает дыхание на пару секунд и медленно, протяжно выдыхает. Закрыв глаза, Донхёк всё же начал: — Марк. — Донхёк, что ты делаешь? — всё так же, не оборачиваясь и держа футболку в руке, спросил Марк. — Марк… — Донхёк подходит ближе и выдыхает имя в макушку чёрных волос. Он не отвечает и тянуще долго ждёт, давая Донхёку хоть немного перевести дух. — Ты знаешь, ты ведь знаешь, что нравишься мне, — шепчет Марку, — я знаю, что это не взаимно, я просто хочу, чтобы ты знал, что ни к кому кроме тебя я не испытывал таких чувств. Прости за это, я просто люблю тебя. Еле сдерживая слёзы, Донхёк отстранился от Марка. Он наконец-то дёрнулся, выдохнул так же тяжело, как и его друг до этого. Повернул голову в сторону и резким движением надел на себя футболку. Разворачивается и видит лицо человека, которого никогда не знал прежде. Его шаги, уверенные, но медленные, он идёт свободно, покачивая руками и останавливается напротив глаз Донхёка. Тот моргает, хочет вздрогнуть, заорать и зарыдать, но держится. Не хочет упасть в грязь лицом. Не перед Марком, не перед самим собой. Марк складывает руки у лица с закрытыми глазами, поднимает голову наверх и давит на веки. Ему горько и неприятно. Он ждал, когда это случится, потому что самому это сделать — не хватит смелости. «Я трус» — думается ему. И он поражён тому, откуда в этом худом мальчике, который стоит напротив, столько силы духа и столько любви. И ведь ответ лежит на поверхности. В нём просто есть любовь, а в Марке — нет совсем. На плечо Донхёка он кладёт свою руку, не сжимая и не давя, просто легонько касаясь. Взглядом он сверлит дыры в его душе, сам при этом — абсолютно пустой. — Уйди из моей жизни, ладно? Я не хочу тебя видеть. Донхёк улыбается, закусывает губу. Его уши краснеют, живот стягивает от боли и волнения. Марк сказал это без тени сочувствия и понимания. Строго и по делу. Как в уголовном заявлении, где его любовь предалась смертной казни. Всех слов мира не хватит, чтобы описать то, как он чувствует себя в этот момент. Ветер усилился и окно раскрылось настежь, развивая ветром волосы Донхёка и смахивая капающие слёзы: — Ненавижу тебя, Марк Ли. Так сильно ненавижу.