***
Неоновые лампы, отражаются на жестяных банках с энергетиками, повсюду запах табака, громкое клацанье мышью и щелчки механических клавиатур. Ряды мониторов, освещающие лица неопрятных парней в грязных футболках с небритыми лицами, играющими по сети в мобы или мморпг — уныло мозолили глаза. Юта уже давненько работал в одном из компьютерных клубов по ночам, и в принципе привык к этому. Он следил за оборудованием, проверял сеть, иногда продавал сигареты или пиво — кому что. Но больше всего ему нравилось подбирать музыку. Очень удобно, когда все в наушниках и никто не слышит, что играет в помещении в целом. Накамото предпочитал нео-классику или мат.рок, позволял себе смотреть фильмы по админской сети и лишь изредка поглядывал на посетителей, точно такими же глазами, как у этих задротов. Пустыми и стеклянными. Звонка Донхёка он не ожидал. Вообще думал проигнорировать, но тот никогда не звонил бездумно, чтобы поболтать. Обычно всегда что-то случалось, а именно — Марк. Этот раз, он уже заранее посчитал обычным нытьем, но решил обождать, посмотреть, что ему скажет сам Донхёк. Тот сам не заметил, Юта уверен в этом, что сквозь напыщенное пьяное поведение слышался плач. Рёв и стоны. Донхёк никогда таким не был и тогда он посчитал, что этот звонок был по исключительному поводу. Хоть это никак и не затрагивало его, отказываться от встречи он не стал. Сменщик уже давно пришёл, так что Юта мог спокойно уйти к Донхёку. Его клуб находился не очень далеко от того места, где он сейчас. Выйдя на улицу, первым делом он решил закурить и не обнаружив в кармане пачки, недовольно скривил губы. Закатное небо размашистыми мазками заполнило пространство, и блики от него отражались в чёрных глазах Юты. Растрепанные волосы, почти потерявшие красный цвет, были кудрявыми и непослушными, глядя на него, складывалось впечатление, что он только встал или не спал всю ночь, что вполне можно было назвать правдой. Накамото вообще мало спал, хотя никаких стрессов у него не было. Сейчас, прогнозируя сегодняшний вечер, ляжет он не рано, если вообще сможет. Потому что Донхёк не даст, да и скорее всего он сам — не сможет. В ближайшем супер-маркете Юте, в отличии от младшего — алкоголь и сигареты продают даже не взглянув. Он берёт две бутылки рома, энергетики, пачку риса и немного рыбы. Расплачивается мятой купюрой из кармана потёртых джинс и вдалеке уже виднеется та самая автобусная остановка. Под рубашку приятно задувает холодный бриз, а сигаретный дым наполняет легкие. Облизывая сухие губы, Юта бросает бычок в помойку рядом с остановкой. Донхёк его даже не заметил, не тронулся и не подал никакого вида. Накамото поставил пакет рядом, бутылки громко зазвенели, что привело младшего в чувство. Рукой он одёрнул капюшон с глаз и осунувшееся лицо предстало взгляду Юты. — Что смотришь? — На то, как можно довести себя до такого жалкого состояния. — Заткнись. Донхёк и вправду жалок. Они оба это знают, но почему-то Юта всегда подчеркивает такие вещи. Это раздражает, выводит из себя и глядя на эту японскую предательскую рожу, Донхёку хочется плюнуть прямо в это безучастное лицо, но даже оно, не сравнится с тем, каким оно было у Марка. Младший сбавляет обороты. Юта всегда действует на него, как седативное. Берёт лежащий рядом пакет, и будто бы этот поступок должен замять его грубость перед этим. — Знаешь, у меня… — Молчи, — резко отрезает Накамото, — поговорим обо всём дома. Донхёк соглашается. Вплоть до самого дома они идут молча, лишь звон бьющихся бутылок в пакете, да дым всё тех же сигарет Юты, сопровождает их в пути. Небо затянуло темнотой, забирая с собой тепло и свет дня. Восемь часов вечера. Дорога заняла около полутора часа и Донхёк порядком устал волочить своё ватное тело и решил опереться на Юту. Маленькая ручка на плече Юты, будь он более сентиментальным, вызвала бы у него умиление или что-нибудь подобное, но он — это он. А чего нет — тому и не быть. Квартира Юты находилась в небольшой многоэтажке на пятом этаже. Лифта не было, и тяжело дыша, они оба поднимались наверх. Накамото с одышкой — из-за сигарет, Донхёк — из-за недосказанности, что комом встала в горле. Юта достал ключи из заднего кармана, повернул два раза налево и впустил младшего вперёд. Войдя в дом, Донхёк обратил внимание на то, что здесь достаточно чисто, ожидал он совсем другого. Удивился, что нигде нет порно-журналов или хентая на телике, который Юта забыл выключить. Он скинул с себя найки, поставил пакет на стол возле дивана, который заменял Накамото кровать и уже принялся открывать бутылку: — Не трогай ничего, — сказал Юта, снимая конверсы, проходя из коридора в гостиную. — Ты затрахал, Юта, я к тебе пить пришёл, а не смотреть на это. — Сначала нужно поесть, доставай рис и иди мой его. Не хватало, чтобы твое тощее тело сдохло тут от одного первого стакана. Я со смены и есть хочу больше, чем ты можешь себе представить, ясно тебе? — Да всё, заткнись, будет тебе ужин. Недовольно ворча, Донхёк всё же принялся промывать рис, закатал рукава и принялся за дело. Загружая содержимое в рисоварку, он решил осмотреться по сторонам. Квартира была маленькая, но для одного человека хватало с головой. Шторы были тёмных цветов: бордовые и тёмно-синие из-за чего тени в ней было больше положенного. Это придавало особую атмосферу, вместе с висящими на стенах картинами и плакатами. Рядом с диваном был старый проигрыватель, а рядом в контейнере — куча пластинок джазовых исполнителей. Дефицит кислорода восполняли комнатные растения, коих здесь было множество. Донхёк не знал их названий, но ему было приятно находиться в этом месте и дышать полной грудью. Где-то в глубине комнаты, судя по всему были ванная и туалет. Он решил пройти дальше, и увидел, переодевающегося Юту, в приоткрытой двери ванной. С неприкрытым любопытством он рассматривал Накамото: то какие у него накаченные руки, полоска, тянущаяся от ребер к животу, подчеркивающая пресс, мощные бёдра, выраженные дельты и чертовски красивая шея, обрамлённая серебряной цепью. — Почему я вообще смотрю на него? — думает про себя Донхёк. Он никогда не обращал на него внимание, да что уж говорить, ему в целом на него плевать, как на человека, а тут он стоит и рассматривает его уже минуту не отрываясь, — мне просто плохо, и я хочу отвлечься. Пока его не заметили, он возвращается в гостиную и садится на пол, рядом с диваном. Юта выходит с собранным на голове хвостиком, в домашней футболке и обтягивающих спортивных штанах. — Ты всегда так бедно ужинаешь, а? — съязвил Донхёк. — Я буду делать онигири, а ты будешь грызть локти от зависти, глядя на то, как я ем, а ты нет. — Ладно-ладно, такой ты зануда, просто пиздец. После твоих онигири я могу поговорить? — Можешь пока начать издалека, чтобы бомбануть в конце, как ты любишь, — подметил Юта, потроша купленную рыбу. Донхёк понял намёк, открыл одну из банок энергетика и приступил к рассказу. Обычно он действительно любил подходить к разговору более философски. Скрывая свои отношения за более глобальными вопросами, а когда эмоции брали верх над разумом, то в ход шёл весь запас матерных словечек и грязных выражений. Донхёк не сразу понял, что он стесняется этого, только с Ютой он мог быть максимально честным с собой. — В чем смысл отношений, Накамото? — Если ты в целом, то это слишком сложный вопрос. Мне нужно подумать, что тебе сказать, — облизывает пальцы, — если ты про любовь, то смысл в том, чтобы чувствовать. — И всё? — А разве нужно что-то еще? В этих словах, смысла было больше, чем во всей жизни Донхёка. Так всё просто. Чувствовать, даже если безответно, даже если тебя потом пошлют подальше, и ты сам себя смешаешь с грязью. Ведь Донхёк чувствовал и правда, любил Марка. Этого достаточно. Слёзы сами пошли из его глаз, стоило только прийти к этому выводу. Юта, уже почти закончил делать онигири с форелью, осталось выложить их на тарелку и достать стаканы для рома. Запах свежего риса и рыбы заставил Донхёка поднять голову вверх, а живот — заурчать. Юта ловко открывает первую бутылку рома и сладкое облако с привкусом карамели, дразнит парней, заставляя быстрее разлить напиток по стаканам. Донхёку побольше, себе поменьше — примерно такие пропорции будут соблюдаться в этот вечер, который уже почти перешёл в ночь. Юта берёт онигири и ложится на диван, расслабляя своё напряженное и уставшее тело, осушая перед этим свою порцию и закрывает глаза. — Начинай, Донхёк. Младший начал вспоминать все те моменты, когда он считал, что был счастлив. То самое летнее море, ночёвки с Марком в одной кровати, когда они были детьми, как он вырос и возмужал, как изменился он сам. С каждым воспоминанием, он кусал онигири и сразу же запивал ромом. Стакана было уже мало, а воспоминаний всё больше. И чем ближе Донхёк был к тому, что произошло сегодня — тем больше он пил, уже из горла и крича почти на всю квартиру: — Знаешь, что он мне сказал, это пиздец, слушай внимательно, — Донхёк расхаживал возле Юты, так же неизменно лежащего, напротив. — Отверг тебя? — Ты то откуда знаешь, пиздец, Канада и Япония вообще в разных концах планеты, а вы, два конченных будто сговорились, я в шоке… — Это очевидно Донхёк. — Да почему, блять? Неужели меня так сложно полюбить, я ведь только о нём и думал, из-за него теперь никогда у меня девушки не будет, да и похер. — Потому что он не обязан тебя любить. Тебе вообще никто ничем не обязан, — сказал Юта шевеля одними лишь губами. — В смысле? Даже если я люблю его? То есть это для него вообще ничего не значило? — Донхёк схватился за голову и сел на пол. — Это и есть любовь. Твои чувства — всего лишь твои, ты сам о них должен заботиться. — Ты так говоришь, потому что тебя самого никто не любит, ты просто меня задеть хочешь, — заговариваясь и икая упрекает младший. — Мне не нужна ничья любовь, — Юта смотрит прямо в глаза Донхёка. — Почему, Юта? Неужели тебе не грустно жить, это же так печально. Господи, блять, я бы лучше ещё раз влюбился в Марка и так тысячу раз, чем жить и вообще не знать таких чувств. Накамото, решил не отвечать на вопрос. Открыл вторую бутылку и по примеру Донхёка пил уже из горла. Младший плакал и смеялся, матерился и злился. Бил кулаками по стенам и в отчаянии сползал по ним. Со стороны — картина страшная. То, что это реальность — ещё страшнее. То, что Юте без разницы — огласке не поддаётся. Они выходят на балкон покурить. Донхёк смешно давится, и, Юта, в первый раз за весь вечер, улыбается лишь уголками губ. После криков, ночной город и его тишина с редким гулом машин — настоящее обезболивающе. Так легче думать и легче забывать. Накамото смотрит на потрёпанного друга — и ему жаль, что так вышло. И грустно не за него, а за себя. Потому что свою первую любовь и чувства к ней — он давно уже забыл. — Знаешь Донхёк, здорово, что ты сейчас такой. От таких слов, младшего перекосило, и он снова подавился из-за неудачной затяжки. — Как у тебя вообще это в голове сложилось после всего, что я тут наговорил. — Обычно, — затягивается ещё крепче, — я уже давно забыл, что можно испытывать всё это. — Надеюсь, что я тоже забуду, Юта. Тот смотрит, с какой-то странной нежностью на Донхёка и второй это замечает. Накамото подходит ближе и обнимает младшего. Он растворяется в широких плечах Юты. От него пахнет перцем с ванилью и табаком. Юта, такой тёплый, что кажется, будто бы Донхёк согревается, чувствуя его тепло. Он тушит их сигареты и кидает в банку. Уводит младшего за руку в комнату. Достаёт откуда-то с верхних полок аптечку и обрабатывает разбитые в кровь пальцы. Донхёк дрожит, Юта замечает и гладит хрупкие запястья. Перекись неприятно шипит на содранной коже и младший морщится. Пытается разглядеть Накамото, сидящего рядом. Трудно, в глазах двоится и хочется блевать, а Юта сидит рядом, совсем непривычный ему, открывшийся, с другой стороны. Ему перевязывают бинтом пальцы, дают две какие-то таблетки и в приказном тоне говорят: «Ложись спать на диван, я буду на полу». Донхёк не сопротивляется, улыбается в ответ и отключается, стоило его голове коснуться подушки. Юта надеется, что об этом завтра никто не будет говорить. Потому что сейчас он был опасно близок с ним, а Донхёку понравилось быть в чужих объятьях.***
Юта проснулся позже обычного, но раньше Донхёка, который до сих пор спал и видел уже, наверное, десятый сон. Он чувствовал себя хорошо, наконец-то выспался и его не шатало из стороны в сторону, как это обычно было. Небольшой бардак, оставленный ими после вчерашнего вечера, был быстро убран. Повседневную идиллию нарушил громкий звонок телефона Донхёка. Взяв его в руки, на экране высвечивалось капсом написанное «MY BROTHER MY MOTHER», такое даже сонного Юту ввело в замешательство, и он с закатанными глазами провёл пальцем по экрану: — Тебя где носит, ты совсем охренел что ли, где ты, трубки что не берешь, я уже позвонил родителям, так что тебе пипец, дружок. — Ты закончил? — потирая глаза ответил Юта на крики Тэёна. — Юта, это ты? Донхёк у тебя? — Да, спит ещё. Он у меня, с ним всё в порядке. Пусть сам тебе всё рассказывает. — Вы что там делали? — Пили, Тэён. — Зачем ты спаиваешь моего братца… — Сердце разбили, если кратко. Тэён понимающе угукал и просил передать Донхёку, чтобы вернулся домой вечером, иначе пусть ищет себе новый дом и дружески задел: «Ах, точно, уже нашёл себе новый дом, совсем забыл». Юта пообещал передать и бросил трубку, прервав разговор с Тэёном. Затем бросил и сам телефон в живот Донхёка, разбудив его. Младший лениво открыл глаза, похмелье неплохо прошлось по нему своими последствиями в виде головной боли и головокружения. Лицо его сильно опухло и Юта узнавал в этом мятом парне со следом от подушки больше, чем вчера. — Ты зачем кидаешься айфонами, богатый что ли, — потягиваясь вверх бормотал Донхёк. — Тэён звонил, — лицо младшего после этих слов изменилось, — сказал, что сегодня приезжают ваши родители и тебе нужно быть дома к вечеру. Донхёк, схватился за растрёпанные пряди волос, и раскрыв рот в ужасе решил спросить: — А сколько время? — Около двух. Успеешь привести себя в порядок и придёшь вовремя. Так что иди в душ первым, я после тебя. Позавтракаешь и сваливай. — Окей, я понял, а где тут ванная… Юта довёл дезориентированного Донхёка до ванной, а сам занялся завтраком: разбивал яйца и смешивал их с молоком для омлета, не роскошно — но вполне съедобно. То, что было вчера, запомнилось целиком, неудивительно, ведь он выпил не так много и не рыдал всю ночь. Всё прошло вполне прилично и удовлетворило его предположения, если бы не одно, даже несколько «но». Во-первых: почему он обнял Донхёка. Во-вторых: почему его сейчас так это всё заботит. В третьих: как так вышло, что он вообще что-то чувствует к нему? Последнее волновало больше всего, потому что он обнял его не с какой-то целью, утешить или успокоить. Ему просто захотелось коснуться его. Трогать такого уязвимого и беззащитного Донхёка. Выдохнув, он избавился от тяжести этих мыслей и произнёс свою главную установку: — Не теряй самоконтроль. Омлет почти был готов и Донхёк вышел из ванной в одежде Юты. Она была ему велика и выглядел младший очень комично, что он сам же и заметил. Если футболка ещё прилично сидела, то штаны пришлось солидно подвернуть. — Я схожу тоже, ты ешь, я готовил только на тебя, не стесняйся, ладно? — Да иди конечно, — жуя ответил Донхёк. Ему в отличии от Накамото было чертовски стыдно. За то, что ему было приятно быть обнятым другим. Он всегда мечтал, чтобы это был Марк, ведь даже прикосновение к его пояснице — уже было для него подобно раю. А вчера его просто обнял Юта, как в голове уже всё перемешалось и хотелось, чтобы этот вечер закончился не только объятьями. Донхёк чувствовал себя изменником и очень боялся собственных мыслей. В голове уже сложились выводы, что он и не любил Марка, что сейчас просто грязно пользуется ситуацией и думает только о том, как бы забыться в другом человеке. Но какая сейчас разница? Донхёку уже нечего терять. Марк уже далеко и никогда не будет с ним, а Юта так чертовски близко, что сложно удержаться. Накамото выходит из ванной в огромной рубашке с расстёгнутыми на груди пуговицами и в светлых джинсах с заплатками. Его волосы до сих пор очень влажные, и капли с них стекают по лбу и щекам на шею, спускаясь ниже к ключицам. Донхёк пялится на Юту, совсем не замечая того, что тот видит всё. Как глаза сузились, как у хищной кошки, как губы пересохли и язык тихонько их облизывает, как вздымается грудь и учащается дыхание. Юте всё тяжелее держать себя в руках. Донхёк слишком открыт и чересчур демонстративен. Уже не стесняясь касается шеи, как бы убирая капли и невзначай касается то его плеча, то бедра. Сейчас у Накамото война с самим собой: между его принципами и банальным желанием секса. Он решает проверить себя и Донхёка, поиграть с ним в его же глупые подростковые манипуляции. Открыть в нём то, чего он не хочет видеть в себе. Юта сам берёт на себя роль его наставника — Демиана, если хотите, и делает шаг вперёд к холодильнику. Если Донхёк сейчас встанет за ним — игра окончена и придётся сдаться. Если нет, то совесть Накамото не будет задета, и он будет считать, что всё в порядке. Но как он и ожидал, Донхёк идёт за ним. Он чувствует его приближение спиной, затылком, даже волосами. Юта, как хищник, выжидает добычу, чтобы схватить, и когда Донхёк подходит слишком близко, разворачивается и ловит младшего с поднятой вверх рукой, которая хотела коснуться его. Донхёк напуган, но от этого ему ещё интереснее. Лицо Юты, такое же безэмоциональное, словно белый лист, но его глаза — сейчас они горели ярким пламенем. — Юта, отпусти меня… — заёжился младший. — Донхёк, давай по-честному, я же вижу, что ты хочешь. Накамото разворачивает и прижимает Донхёка к дверце холодильника, держа его крепко за запястья. Ему страшно, но он не сопротивляется и Юта поддаётся вперед и целует Донхёка, мокро и агрессивно кусая за губы. Младший слабеет под хваткой и Юта разворачивает его, подсаживая к себе на бёдра. Руки Донхёка уже давно под рубашкой Юты, нащупывают соски, скользят по шее, а ноги обвивают худую талию. Накамото томно выдыхает в чужие губы, сжимает ягодицы. Им обоим уже снесло крышу и все рамки дозволенного. Плевать, что думает Донхёк, сейчас Юта наконец-то чувствует себя живым: —Ты такой сладкий, боже. Младший открывает глаза и первый прерывает поцелуй: — Накамото, какого ты себе позволяешь? — кричит Донхёк. Юта вытирает рукавом рубашки губы и откидывает уже почти высохшие волосы назад. Одного взгляда достаточно, чтобы понять, что с ним сейчас лучше не спорить. Но Донхёк по-другому не может и провоцирует дальше. — Ты думаешь, что приятен мне? Такой омерзительный человек, как ты? Я пошёл домой. — Никуда ты не пойдешь, — Юта подходит всё ближе, — и врать не нужно. Я видел, как ты подсматривал за мной в ванной. Донхёк сломался. Его поймали с поличным и сейчас отведут в полицию, где посадят за мошенничество. И он делает последнюю попытку отмазаться, отказаться принимать реальность: — У меня бы даже не встал на такого как ты. Юта наконец-то изменился в лице. Из-под длинной чёлки, виднелась наглая, скотская и похотливая ухмылка. Накамото облизнул губы, схватил Донхёка и повалил на диван. Оказавшись сверху, он скинул с себя рубашку и с новой силой вторгся в рот младшего. Юта гладил его шею, а Донхёк прижимался к нему ближе. Накамото отдалился, смотрел на краснеющего и задыхающегося под ним друга, запуская руку в штаны. Младший прогнулся в спине, когда Юта коснулся его возбуждённого члена. Очерчивая его форму рукой и мягко поглаживая, цинично смотрящий Накамото, переступил через когда-то поставленные границы. Было поздно. Они оба это понимали и Донхёк, отводя взгляд в сторону сказал: — Я не люблю тебя, Накамото. — Я тебя тоже, — касаясь щеки Донхёка, ответил Юта. — Ты всё равно не сможешь заменить Марка, — взгляд был направлен на Юту. — А ты представь, что я — это он. Закрой глаза. И Донхёк слушается, закрывает глаза и руками гладит чужое лицо, тянется за поцелуем, и чем ближе становились их губы, тем отчетливее было слышно тихо сказанное: — Марк.