Те, что правят бал

1

— Ты ебанулся? Романтично, не правда ли? Откровенно говоря, это совсем не те слова, которые хочется услышать от альфы, с которым целовался не далее, как десять минут назад, попутно выслушивая стандартно-клишированные фразы о том, какой ты горячий, сладкий и восхитительно пахнущий. Не те слова, что принято произносить, глядя в глаза омеге, которого самозабвенно лапал за коленки, бёдра и всё, что подвернётся под руку, старательно вытаскивая рубашку, заправленную в брюки и пытаясь запустить ладони под ткань. Но ничего не поделаешь. Реальность такова, что именно это мне доводится услышать сразу после того, как мы прерываемся, и я пытаюсь кое-что объяснить Шону едва ли не на пальцах. Почему мы не можем быть вместе, почему нам следует прерваться, и почему, когда тебя отталкивают, стоит отстраниться и постараться узнать причину подобного поведения, а не активнее засовывать свой язык в рот партнёру. Возможно, в этом есть моя вина. В нашей ситуации ничто не предвещало. Мы встречались уже несколько месяцев, считались одной из самых красивых, а, может, и самой красивой парой «Соммерсет Хай» и, по мнению большинства учеников её, должны были в следующем году получить статус королей бала. При условии, что не расстанемся в течение последнего года обучения. Расставание многим казалось нереальным, потому что мы были ещё и самой крепкой парой. Шон трогательно ухаживал, ходил за мной хвостом, готов был исполнять любое желание по щелчку пальцев и вообще считался по всем статьям идеальным бойфрендом. В «Соммерсет Хай» учились, в основном, избалованные детишки, не имеющие ограничения в деньгах, успевшие к началу выпускного класса попробовать многое и старательно корчившие из себя гуру жизни. Они знали, каков вкус разнообразного алкоголя, начиная от лёгких коктейлей, заканчивая самым крепким и ядрёным пойлом, какое только можно обнаружить, могли выдать любому желающему консультацию на тему того, чем приход от экстази отличается от прихода кокаинового, а ещё имели статус экспертов в области познаний «какой минет предпочитает капитан футбольной команды». Этими знаниями они тоже активно делились, обсуждая на переменах цвета, формы, объём и размеры узлов, которые им доводилось видеть. Разговоры между нами, омегами, сопровождавшиеся распитием виски из бутылок, украденных из родительских баров, раскуриванием травки и не всегда оправданным смехом. Для «Соммерсет Хай» это было в порядке вещей. Казалось, их ничем нельзя удивить. Но моё поведение и наши отношения с Шоном идеально вписались в категорию неизведанного. Мы были последними романтиками на земле. Мой возраст приближался к отметке восемнадцатилетия, но я всё ещё был девственником, стабильно забивающим течки многочисленными блокаторами, несмотря на наличие стабильных отношений. Мы встречались больше пары месяцев, меня встречали корзинами роз, стоящих на столе перед началом занятий, меня носили на руках после того, как команда «Соммерсет Хай» одерживала очередную победу в сезоне. Некоторые делали ставки, гадая, когда меня затащат в первую попавшуюся раздевалку и отымеют, прижав к стене, но время шло, а мы так и оставались самой невинной парочкой «Соммерсет Хай», не познавшей радостей секса на заднем сидении автомобиля и прелестей орального секса в последнем ряду кинотеатра. Альфы из футбольной команды поражались завидной выдержке Шона и считали его чуть ли не блаженным, омеги-сплетники, завсегдатаи сортирного клуба, сетовали на мою холодность, граничащую с фригидностью, а ещё не упускали случая громко заметить в моём присутствии, что если я продолжу в том же духе, они обязательно воспользуются шансом и утешат беднягу Шона, которому не даёт паинька Фишер. Кто-то вспоминал фильм «Опасные связи» и, посматривая в мою сторону, отпускал двусмысленные замечания о том, что пока я трясусь над своей невинностью, Шон отрывается со своим сводным братом-омегой, вполне симпатичным молодым человеком. Куда более раскрепощённым, чем я. Возможно, они намеренно провоцировали меня, бросаясь подобными заявлениями, но я, как обычно, не реагировал. Мне не были интересны склоки и скандалы. У меня были совсем другие приоритеты. Пункта «превратить школьные коридоры в поле боя» там явно не проскальзывало. Шона хватило ровно на полгода. Потом он решил действовать. Наверняка приготовился заранее. У него были билеты в кино, роскошная тачка, а ещё тяжёлая артиллерия в виде бутылки водки и марихуаны. Он любовно назвал эти запасы набором для расслабления. Презервативы у него тоже были. Хотя, они у него были всегда. Он постоянно отирался рядом с автоматом, установленным с одобрения родительского комитета прямо на территории школы, чем провоцировал ещё больше насмешек. Зачем тебе гондоны, если ты ни с кем не трахаешься, интересовались окружающие. Шон загадочно улыбался, а потом затаскивал меня к себе на колени и страстно целовал на глазах у окружающих. Наверное, им стоило скончаться от зависти, представив, как мы в порыве страсти сломаем кровать, на которой впервые предадимся разврату и оторвёмся за всё время воздержания. Правда заключалась в том, что до кровати мы так и не добрались. Набор для расслабления остался невостребованным, кино — скучным, к тому же в процессе просмотра я старательно подбирал слова, которыми мне предстояло отшить первого в своей жизни альфу, а потому пропустил больше половины и с трудом улавливал сюжетные твисты. Когда же он попытался по привычке усадить меня к себе на колени, я непроизвольно разжал руки и опрокинул полный стакан с колой, залив и свои, и его брюки. Шон решил, что я сделал это намеренно и дулся на меня половину вечера, не подозревая, что настоящая подстава ожидает его в дальнейшем. По сути, он нисколько не изменился с момента нашей первой встречи. Не изменился его характер, не изменились поступки. Внешность, если и изменилась, то только в лучшую сторону. Шон стал выглядеть мужественнее и брутальнее, в этом плане к нему невозможно было придраться. Однако всё то, что прежде заставляло моё сердце трепетать, теперь казалось нелепым и неестественным. Всего лишь реакции, выработанные под влиянием чтения бульварных романов, а не настоящие чувства. Мне не хотелось целовать его, не хотелось прикасаться. Не хотелось сидеть у него на коленях. А тот факт, что время от времени — в такие моменты — мне в задницу упиралась его внушительная эрекция, не вызывал ничего, кроме равнодушия, слегка подкрашенного отторжением. Мне не хотелось с ним спать, хотя ещё недавно, глядя в отсутствие родителей парочку порнофильмов, я был уверен, что с готовностью лягу под этого альфу, стоит только появиться первым признакам течки. Она приближалась, а мне не под кого не хотелось ложиться, зато блокаторы стройными рядами выстроились на зеркале в ванной комнате. Я снова собирался пойти по привычному пути. Удивительно, как быстро могут сменяться приоритеты. Мне понадобилось для этого всего несколько недель. С момента, когда я впервые увидел в сети рекламу частной академии «Винтерсторм» прошло всего ничего, но я загорелся идеей о переводе туда, и всё, что не имело к ней отношения, перестало иметь смысл. А она стояла у меня перед глазами и манила к себе, подобно замку Фата Морганы. Я подал документы о переводе, не спросив мнения родителей, и за почти полные восемнадцать лет это был мой первый решительный поступок. Они удивились, но не осудили. Напротив, горячо поддержали и высказали одобрение, разузнав подробности об этой академии. Нельзя сказать, что решение далось мне легко. Это был тот самый случай, когда сначала действуешь, а потом задумываешься о последствиях. Я нажал отправить, увидел, что моё письмо улетело в Вашингтон, и только тогда в полной мере осознал, что натворил. Я редко выбирался куда-то в одиночестве. Обычно у меня было сопровождение. Папа, кузены, дяди и дядюшки, изредка — отец. Сюда мне предстояло перебраться без эскорта. Это пугало, но я поспешил отмахнуться от печальных мыслей. Папа нередко говорил: прежде чем уйти, обязательно сожги все мосты. Чтобы не было соблазна вернуться. Именно это я и сделал, решив окончательно порвать с Шоном. Пожалуй, он был единственной причиной задержаться в «Соммерсет Хай», больше держаться там было ровным счётом не за что. Предложив расстаться, я поднёс спичку к креплениям и всё-таки подпалил свой мост. — Ты ебанулся? Он повторил эти слова ещё раз, как будто я мог не расслышать с первого раза. Но я всё прекрасно слышал. Лучше, чем хотелось бы. Потому что образ прекрасного принца, нарисованный моим воображением, обрушился после одного неосторожно сказанного слова. Тот Шон, которого я знал много лет, едва ли стал бы говорить омеге, которого тискал, будто плюшевого мишку, подобное. Тем более — таким тоном, словно собирается прямо здесь оторвать ему голову и нисколько не пожалеет о своём поступке в будущем. Вместо ответа я потянулся к бардачку в его машине. Когда ты в течение продолжительного периода встречаешься с тем или иным человеком, он волей-неволей проникает в твою жизнь, и она, в какой-то мере, теряет свою стерильность. В бардачке Шона лежат запасное зарядное устройство для моего телефона, моя недоеденная шоколадка и мои же запасные наушники. Где-то в недрах моей комнаты, при необходимости, можно обнаружить забытую толстовку Шона и его же бейсболку. Он как-то притащился ко мне пешком, попав под дождь. Мокрые вещи остались в нашем доме, а Шон получил вещи моего отца. Он их вернул, а вот его толстовка так осталась у меня. Иногда, поддавшись сентиментальным порывам, я надевал её и засыпал в ней. Пережившая несколько стирок, она, казалось, всё ещё хранила его запах. В такие моменты я засыпал с убеждением, что проваливаюсь в сон, находясь в объятиях любимого альфы. Во время одной из течек она, впрочем, тоже сыграла неплохую службу. Мастурбировать, ощущая соблазнительный запах, и представляя Шона рядом, было в разы интереснее и приятнее. Потом блокаторы, наконец, подействовали, и необходимость в стимуляторах, способных подарить яркие ощущения, отпала сама собой. Но опыт этот запомнился. Быть может, именно с тех пор я больше и не прикасался к толстовке. Каждый раз, когда смотрел на неё, вспоминал свои влажные, блестящие пальцы. К щекам моментально приливала кровь, становилось не по себе, и я чувствовал себя так, словно меня только что поймали на преступлении. Несмотря на то, что каждый второй повторял фразу: «Что естественно, то не безобразно», я так и не смог переступить через свои принципы. Зарядное устройство и наушники перекочевали в рюкзак. Шоколадка осталась на месте. Почему-то я не сомневался, что после сегодняшних событий прикасаться к ней не захочется совершенно, а то и вовсе воротить от неё начнёт. Начало разговора оптимизма не внушало. Всё же в ответ на свои признания о дальнейших планах, я ожидал чего-то иного, а не вопроса относительно собственной умственной деятельности. — Нет, — ответил сдержанно. Короткое слово повисло в тишине, пробуждая страх и заставляя с трудом сглотнуть. Заводя разговор о дальнейших планах, я не слишком думал о последствиях. Думал, что Шон отреагирует максимально сдержанно и цивилизованно, предложив разойтись если не друзьями, то хотя бы зла друг на друга не держать и помнить только лучшее, что между нами было. Чем дольше мы сидели в тишине, тем быстрее таяла моя уверенность, а нервозность, напротив, нарастала. В мыслях пронеслись совсем не воодушевляющие кадры. То, как я собираюсь выбраться из салона, а он мешает мне это сделать. Хватает за руку, тянет обратно, блокирует двери. О том, что омеги зачастую находятся в зоне риска, я знал прекрасно. Это не было такой уж новостью и откровением. Несмотря на то, что каменный век остался далеко позади, случаев насилия над омегами было немало. Они зачастую замалчивались, но мифом на этом фоне не становились. Я, столь опрометчиво начавший разговор в неподходящих для этого условиях, мог пополнить печальную статистику. Я смотрел на Шона и без труда представлял, как он раскладывает меня на заднем сидении, получая то, что хотел получить. Как трещит и рвётся под его пальцами ткань. Как обжигающий, отчаянно воняющий спиртом напиток льётся мне прямо в глотку. Как я кричу, срывая голос, но тяжёлая ладонь ложится на нижнюю часть лица, закрывая рот, и все звуки гаснут. Никто не слышит. Никто не знает. Никто никогда не придёт спасать меня, потому что никто не подозревает, в какой ситуации я оказался. — И давно ты это придумал? — поинтересовался Шон. Я тяжело вздохнул, отмечая, как сильно сжались его пальцы. — Нет. — Многие говорили, что из этих отношений ничего не получится, — хмыкнул он. — Мне почему-то казалось, что ты не из тех, кто разводит альф, а потом кидает в самый ответственный момент. Похоже, я в тебе ошибся. — Шон, послушай... — Да какого, собственно, хера, Фишер? Я столько времени и бабла на тебя потратил только для того, чтобы, в конце концов, прямо в нашу годовщину получить это? Извини, но мы расходимся? Извини, я тебя не люблю? Ты с кем-то на меня поспорил, да? — Нет. — Тогда... — Блядь, вытащи бананы из ушей и послушай, что тебе говорят! — огрызнулся я. — У меня не было никаких планов. И я ни с кем не спорил. Просто так получилось, что я уезжаю, не в соседний город даже, а в штат, который на приличном расстоянии отсюда находится. Понимаешь? Я не буду к тебе мотаться на каникулах ради пары встреч, ты, я в этом уверен, тоже ко мне ездить не будешь, потому нам лучше расстаться прямо сейчас. Так будет лучше для обоих, и ты это знаешь не хуже меня. Я хорошо к тебе отношусь, правда, но... Дар красноречия покидает в самый неподходящий момент. Всё, что до этого, выпаливаю буквально на одном дыхании, чтобы затем сдуться, сдаться и опустить руки. Возможно, мне следовало бы сделать вид, что принять мысль о расставании было тяжело. Но правда в том, что мне абсолютно наплевать: что будет с Шоном дальше. В том, что мне безразличны его чувства, эмоции и ощущения, порождённые этими словами. Я просто хочу поскорее от него отделаться и отправиться домой. Замотаться в любимую пижаму и смотреть сериалы вместо того, чтобы обмениваться здесь слюной и смотреть, как качается, вводя в гипнотический транс, потолок машины, пока в тебя суют что-то огромное, твёрдое, горячее, приносящее боль при минимуме удовольствия. В романах, конечно, у всех всё с первого раза получается, но, если верить сортирным гуру, реальный первый раз совсем не сахар. И им я верю больше, чем книгам. Я бы не удивился, если бы Шон назвал меня бессердечной сукой. Я бы и сам себя так назвал. Слишком просто было отказаться от борьбы за отношения и разочароваться в том, кто ещё недавно носил гордое звание моего идеала. Слишком. Я смотрел на его растрёпанные светлые волосы. На полные — сочные, по мнению многих омег, — губы. На мужественный подбородок, покрытый короткой щетиной. Ещё недавно мне нравилось запускать пальцы в волосы, целовать эти губы, а, когда колкая щетина соприкасалась с моей кожей, я смеялся. Теперь же мной владела единственная мысль. Шон казался мне инфантильным. Чёрт его знает, почему. Может, тому способствовали опущенные уголки рта, придающие лицу обиженное выражение. Может, что-то ещё. Не знаю. Правда, не знаю. Просто стало понятно: я никогда его не любил. Всё, что принимал за любовь, было придумано от начала и до конца. Сам себя накрутил, сам поверил, сам проникся, сам же и отказался от придуманных чувств, когда впереди замаячили куда более привлекательные цели. — Извини, — произнёс я, собираясь открыть дверцу машины и потянувшись к ней. Сделать это мне не позволили. Недавние мысли слишком быстро трансформировались в реальность. Настолько быстро, что стало не по себе, а вдоль позвоночника прокатился озноб. Страшно и больно. Жилка подрагивает на виске, дыхание сбивается. Невозможно не бояться за свою жизнь. Он действительно заблокировал двери, не позволив мне вырваться на свободу. Дальше, как по маслу. Треск разрываемой ткани, порывистые движения, мёртвая хватка, отметины от пальцев на запястьях, привкус крови на то ли прикушенных, то ли прокушенных губах. А ещё — щетина, колкая и раздражающая. И слюна. Слишком много слюны. Сигаретный запах, слишком крепкий, провоцирующий головную боль. Никакого удовольствия. Я думал о том, что на свидание Шон примчался прямиком с тренировки. Даже душ не принял. От него пахло потом, а ещё — соусом из столовой «Соммерсет Хай», где сегодня подавали пасту по фирменному рецепту. В уголке рта осталось едва заметное пятнышко. От того самого соуса. Как будто меня держат за волосы и макают лицом в тарелку. Крайне неприятные ощущения. Я попытался оттолкнуть его. Раз, второй, третий... Не собирался сдаваться на милость победителя, подтверждая своим примером отвратительную теорию о том, что все омеги, отвечая отказом, ломаются, набивают себе цену, а, на деле, сами давным-давно на всё и ко всему готовы. Мне был противен привкус крови, что поселился во рту. Прикосновения отталкивали, а не распаляли. Я не хотел этого всего. Я не хотел Шона. Смысл фразы «Отвали от меня, придурок» дошёл до него не сразу. Чтобы чудо произошло, пришлось извернуться, избавиться хотя бы ненадолго от захвата и врезать ему кулаком в челюсть. Когда это случилось, дала о себе знать кратковременная вспышка боли. Я подумал, что умудрился, обороняясь, сломать руку. К счастью, это было заблуждение. Всего-навсего. Шон зарычал, словно дикий зверь, но не напал на меня, удваивая старания. Отстранился, разжав ладони и глядя с ненавистью. — Похоже, ты не шутил, — заметил он, вскрывая запечатанную бутылку и прикладываясь прямо к горлышку. В воздухе остро потянуло спиртом. Уверенности мне это, разумеется, не добавило. Я никогда не имел дела с по-настоящему пьяными людьми. Не был звездой вечеринок и редко на них появлялся. Когда это случалось, я не напивался до чёртиков, а был тем единственным, кто к концу вечера остаётся стоять на ногах, разводит гостей по спальням, вызывает некоторым такси, а затем раскладывает на прикроватных тумбочках упаковки с лекарством от головной боли. Однако я слышал немало историй о том, как люди, будучи под градусом, совершали множество преступлений, а насилие шло с ними рука об руку. Мне было страшно прежде. Теперь накрыло волной ледяного ужаса. — Это было похоже на шутку? — спросил осторожно, стягивая края разорванной рубашки. — До последнего хотелось верить, что мой омега не такая сука, как большая их часть, — усмехнулся Шон. — Знаешь, сколько их у меня было? Ты, наверное, и представить не в состоянии. И все они были одинаковыми, вот меня и потянуло на экзотику. Думал, с тобой всё будет иначе. Ничего подобного. Такая же дрянь, как остальные. Только, помимо прочего, ещё и бревно фригидное. Я терялся в догадках относительно того, что можно сказать в подобной ситуации. Все встречные реплики не внушали доверия. Часть их могла спровоцировать всплеск ярости, часть звучала откровенной насмешкой. Красивые, в чём-то изящные расставания не были моей сильной стороной. Это были мои первые отношения. Первые не только настоящие а, в принципе, потому я не умел общаться с альфами, делая всё по наитию. Оно сыграло со мной злую шутку. Я неизбежно забрёл в тупик и с размаху приложился головой о кирпичную стену. — Шон, — начал, предпринимая вторую попытку. Он меня опередил. Перестал пить, снял блокировку с дверей. — Выметайся, — произнёс стеклянным голосом, подаваясь вперёд. Я инстинктивно отшатнулся, в попытке уйти от очередного прикосновения. Но Шон и не собирался ко мне прикасаться. Он открыл дверь, а затем, усмехнувшись, буквально вытолкал меня из машины. Сил у него было немало, дури — ещё больше. Трюк удалось провернуть уже со второго раза. Я коротко вскрикнул. Приземление вышло сомнительным и неудачным. При падении я приложился головой. К счастью, стояла машина на обочине, и затылок состыковался не с асфальтовым покрытием, а с землёй. — Счастливо оставаться, — пожелал Шон, выбрасывая полупустую бутылку вслед за мной, захлопывая дверь и резко ударяя по газам. Громкий звон битого стекла буквально взорвал ночную тишину. Я закрылся руками, хотя и понимал, что если осколки полетят в мою сторону, это мало поможет. Визг отъезжающей машины дополнил картину и окончательно смазал остатки приятных впечатлений от общения с этим человеком. Меня вышвырнули из машины, оставив в гордом одиночестве тёмной ночью, на пугающе пустынной дороге. Дали понять, что раз нам не по пути, и эта ночь не закончится в одной койке, рассчитывать на то, что меня подбросят до дома, не следует. А ещё позволили утвердиться во мнении, что расставание это пойдёт только на пользу и сожалеть не о чём. Цепляться за подобные отношения можно было лишь при условии тотального неуважения к себе. — Хрен тебе в задницу, мудила, — процедил сквозь зубы. Сидя на земле и прижимая рюкзак к груди, показал средний палец удаляющейся машине. Шон моих пожеланий, разумеется, не увидел и не услышал. Да и ночь, в итоге провёл несколько иначе. В описании её фигурировало понятие «хрен в заднице», но не так, как я это представлял, желая. Шон не пил до посинения, слушая слезливые треки, не плакался друзьям, не выкалывал мне глаза на совместных фотографиях и не разрывал снимки на части. Он просто воспользовался предложением одного из завсегдатаев омежьей сортирной тусовки, нашёл утешение в объятиях раскованного парня, знающего технику глубокой глотки и отточившего её до совершенства. Того, кому я со своим нулевым опытом и в подмётки не годился. Как ни крути, а грусти и страданиям в жизни Шона места не нашлось. Многочисленные доброжелатели не уставали делиться со мной новостями, смакуя подробности и ожидая реакции. В итоге добились того, что я, уходя на каникулы, первым делом удалил страницу на фейсбуке. Они, вероятно, думали, что я сбежал из-за них. На самом деле, я просто отсёк всё отжившее и потерявшее для меня значение. Уничтожив одну страницу, я тут же завёл новый профиль. Ни друзей, ни интересов, ни информации. Единственное, что заполнил — графу «образование». Там отныне стояла не «Соммерсет Хай», а академия «Винтерсторм». Я сжёг последний, как выяснилось, довольно хлипкий мост, и начал жизнь с чистого листа. Во всех смыслах этого выражения. * Это была любовь с первого взгляда. Стоило увидеть в сети снимки академии «Винтерсторм», как меня тут же накрыло осознанием: я должен завершить обучение именно здесь. Я должен ходить по этим коридорам, слушать лекции этих преподавателей, наслаждаться перерывами в этих садах и любоваться этими горгульями, встречающими учеников у центрального входа. Я залипал на них часами, собирая в отдельную папку и восторгаясь тем, что видел. Читал множество положительных отзывов от учеников и их родителей, восхищался фотографиями учеников, облачённых в чёрную униформу и выглядевших бесконечно аристократично, представлял себя то на их месте, то среди них. Академия «Винтерсторм» сводила меня с ума и порождала такие чувства, что никому из людей и тягаться с ней не стоило — они бы всё равно остались в проигрыше. И, правда. Если это была не любовь, то что? Одним из основных отличий академии от «Соммерсет Хай» заключалось в том, что туда принимали самых достойных. Отбор проводили не среди тех, кто потрясал в воздухе толстым кошельком, а потому мог в любой момент решить ряд школьных проблем, связанных с недостаточным финансированием, а среди тех, кто действительно проявлял завидное рвение к учёбе. Чтобы попасть туда, нужно было взять себя в руки и как следует постараться. Я ждал сообщения о зачислении с замиранием сердца. Каждый новый день, отмеченный отсутствием письма от администрации школы, заставлял страдать. Однако, я до последнего лелеял робкую надежду, и, когда мне наконец ответили, был на седьмом небе от счастья. Чтобы как-то скрасить период ожидания, не зацикливаясь на своей навязчивой идее, я устроился на летнюю подработку в местный парк развлечений. Не сказать, что это была настоящая работа мечты, да и родители посматривали на меня косо, но дополнительных комментариев не отпускали. Им и не требовалось ничего говорить. Я и без того знал, какая отповедь крутится у них в голове. По меркам нашего города, старшее поколение Фишеров считалось более чем обеспеченным. Да и не только по его меркам. Мы были состоятельными людьми, не доедали последнюю корку хлеба, не гонялись за последней макарониной в тарелке и могли позволить себе не работать, если нам того не хочется. Работа в парке развлечений шла вразрез с нашими идеалами, но, в конце концов, я отхватил от отца скупую похвалу за то, что начал приучаться к самостоятельности и рискнул пойти на такой шаг. Вообще недостатков в этой работе хватало. И, нет, речь не о шумных, крикливых детишках, заполонявших парк и в будни, и в праздники. Любители мороженого, сахарной ваты, аттракционов и примитивных театральных представлений меня раздражали редко, разве что ближе к вечеру, когда ноги начинали гудеть от усталости, а голова кружилась от любого мало-мальски резкого шума. До того я исправно им улыбался, протягивая разноцветные клубки приторной сладкой ваты и разноцветное мороженое в вафельных рожках. Гораздо сильнее меня доставали и раздражали — теперь уже бывшие — одноклассники, приходившие поглазеть на невиданное представление. Пока они играли в декаданс и посасывали абсент из непрозрачных бутылок, я изображал из себя продавца года и заботливого старшего брата, одаривающего детей сладостями. Пропускал мимо ушей замечания о том, что поехал крышей, о том, что дела у моего отца совсем плохи, раз сынок отправился на заработки в затрапезный парк, о том, что Шон правильно сделал, бросив меня, потому что рядом с красавцем-спортсменом таким, как я, не место. Не сумев добиться реакции на сплетни в электронном виде, они пытались зацепить меня в реальности. Однако и в этом случае просчитались, пролетев, словно фанера над столицей Франции. Возможно, если бы я сидел на месте, а не крутился, словно белка в колесе, перенести вынужденное общение с ними было бы сложнее, но, к счастью, у меня почти не оставалось свободных минут. Я отмахивался от них, как от назойливых мух, и принимался за свои дела. Возможно, кто-то действительно обижался и считал, что я веду себя, будто форменный козёл, но меня мало занимали их чувства. Мысленно они все уже неоднократно были отправлены к чёрту. Я не собирался обсуждать с ними причины расставания с Шоном, а также свои переживания по поводу его измен. Он изменил мне с каким-то омегой, я изменил ему с «Винтерстормом». И сделал это намного раньше. Мы были квиты, больше нас ничто не связывало. Это стало практически ежедневным ритуалом. Приезжать с работы, принимать душ и тут же бежать в свою комнату, чтобы открыть сохранённую страницу и наслаждаться. Разглядывать ухоженные аллеи, коридоры, просторные аудитории с высокими потолками и комнаты в общежитиях. Я переносился туда и дышал воздухом, пропитанным ароматом магнолий, коих на территории «Винтерсторма» росло огромное количество. Казалось, если мне ответят отказом, я этот удар не переживу. Заветное письмо оказалось в моём почтовом ящике за две недели до начала первого семестра. Администрация сообщала, что моя просьба рассмотрена, а прошение удовлетворено. Теперь я официально — а не только в сладких грёзах — ношу статус ученика академии. Занятия начинаются в конце августа, униформу и учебные материалы будут выданы мне на месте. Мне даже с комнатой в общежитии нереально повезло. Большинство студентов жили в комнате по двое. У меня была комната на одного. Мой радостный вопль, возможно, слышали даже в Вашингтоне. Но это действительно был момент счастья. Самого настоящего, концентрированного счастья, ничем не замутнённого и неиспорченного. Не знаю, что могло обрадовать меня сильнее, чем это. На тот момент, ничего такого, наверное, и в природе не существовало. Сказать, что всё-таки уезжаю, оказалось гораздо проще, чем я думал в самом начале. Я не готовился, не продумывал долгую проникновенную речь, просто спустился к ужину и произнёс, устроившись на своём месте: — Меня приняли в «Винтерсторм». Потом повторил ещё и ещё раз. Последний был чрезмерно эмоционален. Меня приняли в «Винтерсторм»! Да, да, да!!! Прощальная вечеринка, которую мои родители устроили, больше забавляла и радовала их самих, нежели виновника торжества. Рискну предположить, они даже не заметили отсутствия третьего действующего лица. Если заметили, то не сильно расстроились. Пока они наслаждались праздничным ужином, приготовленным по случаю моего отъезда, я собирал чемодан. Попутно разговаривал с единственными людьми, понимающими и во всём разделяющими мои чувства — музыкантами, изображёнными на плакатах, которые я собирал годами, а теперь вынужден был с осторожностью снимать со стен. Они знали, какой это кайф — вырваться из привычной трясины. Они мотались по турам, будто одержимые, собирали стадионы и наполняли жизнь яркими красками. В чём-то они были моей путеводной звездой. Чёрта с два я бы оставил своих парней в этом доме! Мы слишком долго были вместе, чтобы так просто разойтись. В новую жизнь они отправились со мной. Скрученные в трубочку, мои плакаты лежали в чемодане и с нетерпением ожидали переезда на новое место. Я знал, что когда это случится, они будут любовно развешаны в привычном порядке. Складывая плакаты в чемодан, я отгонял последние сомнения, занимаясь аутотренингом. Возможно, новая комната окажется лучше прежней, и нам там понравится. Возможно, всё к лучшему, и мы давно нуждались в переменах? Не стоит отправляться в путешествие и в новую жизнь с дурными мыслями, не так ли? Я точно знал, что не стоит, потому старался мыслить позитивно. Будучи киноманом и читателем со стажем, я познакомился с тысячами историй, начинающихся с переезда, неоднократно обыгранных в мировой литературе и кинематографе. Было огромное количество причин, способных толкнуть человека на решительный шаг, начиная от поиска лучшей жизни и попытки укрыться от болезненных воспоминаний, будь то расставание с возлюбленным или смерть друга, заканчивая опасным приключением, в котором не последняя роль отведена криминальным мотивам. Размышляя о причинах, заставивших меня перебраться на новое место, каждый раз ловлю себя на мысли о том, что моя жизнь могла быть куда интереснее. Но в итоге всё сложилось, как сложилось. Я не находил на автобусной остановке чемодан, доверху напичканный долларами, и пару пистолетов в придачу, не становился свидетелем жестокого преступления, не грабил банк. И вообще не ввязывался в опасные приключения — все мои криминальные страсти ограничивались чтением огромного количества детективных романов и попытками представить себя на месте главного действующего лица. В жизни же преступления законопослушного, по большей части, Эйдена Фишера ограничивались однократной кражей сладостей из супермаркета во время учёбы в средней школе, но, чур, вы об этом не слышали. Сущая мелочь — упаковка орешков в сахаре и жевательный мармелад. Когда я это сделал, мне было стыдно, и на большее я не пошёл. Съесть их не позволила совесть, и я отдал оба пакетика бездомному, которого видел первый и последний раз. Крупномасштабных афёр и трупов на моей памяти тоже не случалось. Я не срывался с места, желая скрыться то ли от мафии, то ли от правосудия, то ли ото всех сразу, как это демонстрируют в культовых боевиках. Не убегал под покровом ночи, наскоро заталкивая в рюкзак вещи первой необходимости, не прятался на заправочных станциях, не принимал участия в смертельных гонках по пустынным трассам, не ловил попутку, стоя у дороги с поднятым вверх большим пальцем и не просил водителей гнать быстрее, чтобы оторваться от преследования, угрожая им пистолетом. Нет, на самом деле, я это делал. Но только в мыслях. В реальности я бы не решился ввязаться в опасную переделку. Увидев труп, я бы не стал заниматься самодеятельностью, а первым делом побежал в полицию. Но представлять-то мне никто не запрещал. Моя жизнь вообще не отличалась огромным количеством значимых событий. По большей части, она текла тихо и размеренно, состояла из одних и тех же действий и мест, перетасованных, подобно картам, и выпадающим в разном порядке. Школа, дом, снова школа, снова дом. Магазин, химчистка, дом, школа. Уходящим летом — парк аттракционов. И так постоянно, без намёка на перемены. С этой удручающей стабильностью нужно было что-то делать, и я сделал, вырвавшись из привычного окружения и отправившись навстречу приключениям. * В реальности академия моей мечты оказалась ещё лучше. Во всяком случае, она покорила меня сразу. Не было никакой ошибки. Я должен был оказаться здесь. Хотя бы раз пройтись по, как будто вырезанным из слоновой кости, дорожкам. Увидеть на расстоянии вытянутой руки пятиэтажное здание учебного корпуса, выполненного в готическом стиле. Вдохнуть воздух, наполненный запахом цветов. Надеть ту самую форму, что превращала любого омегу или альфу в утончённого аристократа. Мне она тоже должны была быть к лицу, несмотря на то, что особых иллюзий по поводу собственной внешности я не питал и изредка скептически кривился, слыша о своей привлекательности. Что-то в ней определённо было, но «что-то» и «красота» — понятия разные, не слишком между собой сопоставимые. В том, что в плане внешности конкуренция здесь бешеная, и не только со сверстниками, я убедился сразу после того, как столкнулся с директором. Мистер Корвен, омега тридцати с небольшим лет, смотрел на меня с интересом и выглядел донельзя дружелюбным. Как будто видел перед собой любимого родственника, встречей с которым давно грезил, а не постороннего юношу. — Ты должно быть, Эйден, — произнёс, энергично потряхивая мою ладонь. — Рад с тобой познакомиться. Мне всегда приятно, когда в нашей большой и дружной семье появляются новые дети. Надеюсь, тебе здесь понравится, и ты не разочаруешься в своём выборе. — Мне уже нравится, — честно признался я. — Здесь очень уютно и красиво. Он улыбнулся. Вероятно, мои слова его воодушевили. — Чувствуй себя, как дома, — предложил он, когда наша экскурсия за территории академии подошла к концу. И я не сомневался, что действительно почувствую. Как дома. А, может, лучше. Мои родители, несомненно, не одобрили бы подобное поведение и посчитали его крайне вызывающим, граничащим с откровенной бестактностью. Но так уж вышло, что почти всё время, пока мы прогуливались по этажам учебного корпуса, я исподтишка наблюдал за директором. Не сказать, что сравнивал его с собой, скорее, просто восхищался. Мистер Корвен не был похож на обычного директора школы. Гораздо уместнее и органичнее он смотрелся бы на красной ковровой дорожке, под вспышками камер. У него были изысканные и утончённые манеры, отменное чувство стиля, модная укладка и очень яркая внешность. Мне хотелось бы стать таким, как он. Но исходные данные слегка подкачали, и тут следовало либо смириться и жить дальше с тем, что есть, либо ложиться под нож пластического хирурга. Я сделал свой выбор. Жил дальше. Моё отчаянное стремление вырваться в заветную академию привело к тому, что я оказался одним из первых учеников, приехавших сюда. Многие комнаты пустовали, на этажах царила тишина, в столовой были свободны почти все столы — зато я успел наладить чудесные отношения с работниками столовой, — а немногочисленные ученики, составлявшие мне компанию, не горели желанием знакомиться с новичком. Я придерживался той же политики, не навязываясь никому, а держась в стороне. Первые несколько дней пребывания здесь были целиком и полностью посвящены адаптации на новом месте. В самый первый день я примерял желанную форму, крутился перед зеркалом, осознавая, что она мне безумно идёт, развешивал по стенам плакаты любимых исполнителей и старательно обживал пока обезличенное, но такое привлекательное пространство. В остальные — прогуливался по необъятной территории. Заглянул в библиотеку. Узнал, что здесь есть стадион и конюшни, при желании можно записаться в хор, театральный, музыкальный или любой другой клуб творческой направленности, а можно посвятить себя спорту. Здесь даже фехтование было, в то время, как в «Соммерсет Хай» о чём-то подобном даже не слышали. Хотя, именно она считалась лучшей старшей школой в нашем городе. Почувствуй, что называется, разницу. Первым человеком, проявившим ко мне интерес, стал один из старост. Его звали Ирвин, он был интеллигентен, утончён и не менее элегантен, чем директор академии. Правда, носил не приталенные жакеты, а стандартную униформу, а волосы скалывал на затылке. Они у него были длинные и светлые. Я узнал этого парня сразу. Его фотография висела на стенде «Гордость академии». Он был лучшим волейболистом грядущего выпуска и возглавлял команду омег. — Новенький? — произнёс, устраивая поднос на столешнице и протягивая ладонь для рукопожатия. — Старенький? — ляпнул я первое, что на ум пришло. Услышать голос, обращённый ко мне, было настолько непривычно, что в первый момент я растерялся. Когда осознал, что именно сказал, стало не по себе. К счастью, Ирвин был не из тех, кто обижается на странных новичков. Он засмеялся и заметил: — А ты ничего так, находчивый. Меня зовут Ирвин. Ты? — Эйден, — представился я, пожимая его ладонь. — Эйден Фишер. — Добро пожаловать в наши ряды! Здесь новичкам всегда рады. — Правда? — Это так странно? — Нет, — отозвался я. — Просто никто, кроме тебя, до сегодняшнего дня особым дружелюбием не отличался. Вот я и подумал, что не пришёлся ко двору. — Ты отлично впишешься, — пообещал он. — Насколько знаю, ты будешь в нашей группе. Она у нас потрясающая. Есть небольшое исключение из правил, но это не критично. С ним тоже можно найти общий язык, если хорошо постараться. И если ты захочешь, конечно. Не захочешь — тогда и не нужно. Время нужно тратить с пользой и только на тех людей, которые тебе приятны. Ирвин говорил загадками, и это настораживало. Подобные заходы ничего хорошего не обещали, зато сомнения в душе сеяли просто на ура. Я собирался задать парочку наводящих вопросов о том, что это за исключение из правил такое, но благополучно заткнулся, сдавшись под натиском чужого энтузиазма. Если бы я не был безумно влюблён в академию заочно, задолго до встречи с ней, сейчас мне бы попросту не оставили шансов. Ирвин был из тех людей, что обладают талантом к продвижению каких-либо товаров и услуг. Тот случай, когда ты совершенно ничего не собираешься покупать, но натыкаешься на подобного продавца и выходишь из магазина, обвесившись десятком самых разных пакетов и пакетиков. Ирвин в точности, как те продавцы, обрабатывал сейчас меня. Агитировал вступать в самые разнообразные организации и клубы, расписывал в красках насыщенную жизнь учеников академии и делал какие-то пометки в ежедневнике. Ещё немного, и я отдал бы ему все свои сбережения, карты и пароли от сейфов. В переводе на ученическую валюту — всё своё свободное время. От опрометчивого шага меня удержало только одно. Стук двери и тяжёлые шаги. Слишком тяжёлые. Такие, что впору было подумать, будто в обеденный зал вошёл альфа. Эта теория моментально разбилась о знание, что находимся мы не в учебном корпусе, где омеги и альфы мирно сосуществовали в рамках учебного процесса, а в общежитии для омег. И время близится к вечеру, а, значит, вход на территорию для альф закрыт. Они могли приходить по утрам и в течение дня, но после отбоя перед их носом двери захлопывались без предупреждения. Первое, что бросилось в глаза — внешний вид посетителя. Вместо стандартной униформы — обтягивающая чёрная майка с изображением трэш-металл группы, кожаная куртка, переброшенная через плечо, обработанные лезвием джинсы и берцы на тяжёлой подошве. Никаких прилизанных укладок — торчащие в творческом беспорядке тёмные пряди. Даже на вид они были жёсткими от огромного количества лака. Парень был высоким и подтянутым. Породистые черты лица, хищная ухмылка. Тёмный лак на ногтях. Он как будто ошибся дверью и по ошибке зашёл не туда. Собирался выйти на сцену вместе со своей рок-группой и зажечь публику, но вместо этого заглянул в столовую престижной академии. Его внешний вид был как будто пощечиной общественному вкусу, вместе с тем я не мог не признать, что этот парень в своём нестандартном для академии прикиде неотразим. Странное ощущение, когда смотришь на человека и восхищаешься, но по спине идёт холодок, а перед глазами горит красным цветом бегущая строка. Опасность. Опасность! Берегись, глупый зверёк. Ноги в руки и вали отсюда поскорее, пока на твоей шкурке не осталось множество следов от чужих зубов и когтей. Я бы действительно принял его за альфу, но память вновь услужливо подкинула снимки со стенда. Этот парень тоже там был. Выглядел, правда, не столь вызывающе. Там у него были и пиджак, и рубашка, и галстук. И волосы, спускавшиеся чуть ниже плеч. Образ а-ля примерный ученик. Лучший пловец академии. Неудивительно, с такой-то фигурой. У него были сильные руки и широкие плечи. Если бы я не знал наверняка, что он занимается плаваньем, обязательно предположил бы, что данный вид спорта занимает в его жизни важное место. Он пересёк столовую, не глядя по сторонам, но уделяя повышенное внимание своему смартфону. Оторвался от переписки только оказавшись напротив сотрудников столовой. — Нэнси, привет, — произнёс чуть хрипловатым, низким для омеги, слегка прокуренным голосом. — Ты, наконец, приехал. — Не хотел, но дальше откладывать было неприлично, — хмыкнул он. Мы сидели совсем рядом, поэтому разговор их был слышен преотлично. Мне даже стало неловко. Сложно объяснить, чем это было вызвано, но время от времени проскальзывала мысль о том, что парень не просто разговаривает с персоналом, а... флиртует, что ли? Мысль, показавшаяся мне абсурдной, и моментально отброшенная далеко-далеко. — Кто это? — тихо спросил я. Странно. Я отлично запомнил его лицо. И заслуги, которыми он прославился в академии, но имя выветрилось из памяти, словно его там никогда и не было. Это притом, что в момент, когда читал имена будущих одноклассников, его фамилия меня чем-то зацепила. Сейчас тщетно пытался воскресить ассоциации, возникшие тогда. То ли литературные, то ли музыкальные, то ли кинематографические. — То самое исключение из правил, о котором я говорил, — признался Ирвин. — Присмотришься получше — поймёшь, почему мы так о нём отзываемся. Он своеобразный, хотя и не самый странный из всех, с кем мне доводилось сталкиваться. — Мне кажется, или он нарушает устав академии? — Не совсем, если ты об одежде. — О ней. — Семестр ещё не начался. Это раз. Сейчас внеучебное время. Это два. Некоторые носят униформу и во время занятий и после, но это не обязательное условие. Потому, нет, никаких нарушений, — охотно пояснил Ирвин. — К причёске и маникюру ещё можно придраться, но готов поспорить, что завтра этого уже не будет. Поверь, я не первый год его знаю. Я охотно поверил. Действительно. В отличие от меня, только-только переступившего порог академии и толком ничего не знавшего ни о здешних нравах, ни о преподавательских методиках, ни об обитателях её, Ирвин прошёл длинный путь. Большинство учеников шли рядом с ним. У них было время, чтобы лучше друг друга узнать. Мне же предстояло сделать это в перспективе. — Как его зовут? — спросил я. — Джуд Фитцджеральд, — ответил Ирвин. Всё встало по своим местам. Фитцджеральд. Как писатель. По звучанию, во всяком случае. Написание немного отличалось. Всё-таки определённые ассоциации действительно были не лишними и очень правильными. Если закон подлости реально существовал, то меня он, несомненно, любил неистово и страстно. Попасть в неловкую ситуацию, спустя несколько дней пребывания на новом месте. Как это мило. На самом деле, нет. Наш разговор не остался незамеченным и привлёк внимание не кого-то постороннего, а непосредственно того, кого мы обсуждали. Проходя мимо нашего стола, Джуд ненадолго притормозил и окинул меня мимолётным взглядом с ног до головы. Не заинтересованным, но и не совсем равнодушным. Скорее, презрительным. Как будто я был соринкой, попавшей в его чай, и это обстоятельство его порядком раздосадовало. — Точно, — произнёс он. — Джуд. Фитцджеральд. Знаешь... Почти как писатель. Если было так интересно, мог спросить у меня, напрямую, а не через посредников. Не дождавшись ответной реплики, он направился к пустому столу, расположенному ближе к выходу. Мне понадобилось немного времени, чтобы прийти в себя и сглотнуть накопившуюся слюну. Быть может, меня бы совсем не проняло это замечание, если бы не дополнительная реплика, точь-в-точь копировавшая мои мысли. Как будто он умел их читать и теперь посмеивался над моими разрозненными, хаотичными попытками вспомнить, что, как и почему. — Я сказал это вслух? — обратился я к Ирвину. — Что именно? — Про писателя. — Нет. А что? — Ничего, — поспешил заверить его я. — Банальное совпадение. Бывает же такое. Ирвин захлопнул блокнот, спрятал ручку в нагрудный карман. Усмехнулся, глядя на Джуда, сидевшего в одиночестве, потягивавшего колу из банки и уделявшего всё своё внимание виртуальному общению. — Будем считать, знакомство состоялось, — резюмировал, вновь повернувшись ко мне. — Думаю, теперь ты немного лучше понимаешь, что я имел в виду, когда говорил, что с ним непросто поладить. — Он всегда такой? — Практически. — Не очень-то воодушевляет, — признался я, слишком сильно рванув порционную упаковку с сахаром и половину её высыпав на блюдце. — Именно поэтому я и говорил, что искать с ним общий язык довольно сложно. Можешь попытаться, если есть желание и тяга к экстриму, но будь готов к тому, что половина ваших разговоров будет проходить по схожему сценарию. Тебе такое счастье нужно? — фыркнул Ирвин. — Пожалуй, нет.