Те, что правят бал

Из академии я уезжал с больной головой и в растрёпанных чувствах. Одноклассники, накануне составлявшие мне компанию и распивавшие запрещённые на территории учебного заведения напитки, были со мной солидарны. Они тоже считали, что алкоголь, особенно в больших количествах — самое настоящее зло, а потому — больше никогда. О причинах моей озадаченности они имели смутное представление. То, что случилось в Вегасе, осталось в Вегасе, а то, что произошло в душевой, осталось в душевой. Я о своих ночных приключениях предпочитал лишний раз не распространяться, Джуд в этом плане поддерживал моё решение и не спешил рассказывать каждому встречному, как весело прошла эта ночь, и как отчаянно вешался на него тот, кто недавно кричал, что омеги для него — табу, которое не принято нарушать. Он вообще ни словом, ни делом не выдавал своего триумфа. Держался особняком, с нами не общался, — разве что поприветствовал кивком головы, — зато активно проявлял интерес к жизни Кловера, стоявшего на ступеньках общежития с небольшой дорожной сумкой в руках. Детка ехал домой, счастливым влюблённым предстояло пережить короткое расставание. Я представлял их активные переписки во время каникул, наполненные притворной нежностью со стороны Джуда и вполне искренней — со стороны Кловера, кривился, но не сочувствовал. У Кловера были уши и глаза. Он, несомненно, видел, как ведёт себя его парень, слышал, какие слухи о нём ходят по академии. Тем не менее, всё равно влез в эту авантюру. Сам дурак. Сам виноват. — Чувствую себя так, словно меня головой об пол несколько раз приложили, — жалобно простонал Ирвин, растворяя в бутылке минеральной воды таблетку от головной боли и тщательно встряхивая этот живительный коктейль. — Может, правда, приложили? — хмыкнул Итан, вспоминая вчерашние приключения старосты. Те, что по коридорам и лестницам, в позиции — вниз головой. Иронии Итана надолго не хватило. Он тут же поморщился. У него тоже голова раскалывалась. Лучше всех чувствовал себя, конечно, Реджинальд. Он-то и выступал в качестве щедрого спонсора, раздающего таблетки от похмелья. Пока другие закупались бухлом, он закупался лекарствами. Знал, что одно с другим тесно связано. Хочешь веселиться? Будь готов к тому, что потом придётся лечиться. — Исключено, — отпарировал Ирвин, жадно глотая воду. — Он меня не настолько ненавидит. Он меня любит и заботится обо мне. По мере возможности. — Вы помирились? — спросил я. — Угу. Не то, чтобы нам сразу удалось поговорить... — Ты сражался за свою независимость, словно лев, и отбивался, как мог? — Хуже. Я действительно блевал. Правда, не прямо на Гарольда, как думал, но общая картина всё равно неутешительная. Потом мы всё-таки поговорили. — Что и следовало ожидать, — подвёл итог Мэйсон. — Истинные. Этим всё сказано. — Но я всё равно считаю, что поступил он, как мудак, с этим спектаклем, — пробормотал Ирвин, пряча остатки воды в рюкзак. — В следующий раз пусть подумает несколько раз, прежде чем подрываться и бежать на помощь к Фитцджеральду. По сути, Джуд единственный, кто в этой ситуации остался в шоколаде. Словно поняв, что мы обсуждаем его, Джуд запечатлел мимолётный поцелуй на виске Кловера, что-то сказал и направился к нам. Ирвин напрягся. Я ещё раз пожалел о том, что затеял уборку в ночное время, а не лёг спать сразу после того, как разошлись гости. Если бы не моё рвение, ничего бы этого не было. Ни разлитой воды, ни сцены с раковиной, ни испорченного телефона. Последний, к счастью, оказался крепче, чем я думал. И после продолжительной обработки феном вполне сносно работал, пусть и подтормаживал моментами. Главное, что включался и главные функции не утратил. Сообщения принимал, звонки исправно совершал. — Что тебе нужно, Фитцджеральд? — вместо приветствия выдал Ирвин. — Очень вежливо, — хмыкнул Джуд. — Мне кажется, или в этой группе меня считают врагом народа? — Тебе кажется. — На самом деле, ничего выдающегося мне не нужно. Просто хотел поприветствовать всех и пожелать счастливого Рождества, — ответил Джуд. На нём была та же самая куртка, что и ночью. Меня встряхивало каждый раз, когда я натыкался на неё взглядом. Когда вспоминал, с какой жадностью и с каким рвением цеплялся за этот воротник, когда позволял себя целовать. Когда целовал сам. — Лапушка, передавай привет папе, — всё тем же, чрезмерно доброжелательным тоном произнёс Джуд. — И, конечно, Шону. — Не волнуйся. Обязательно передам, — прохрипел я. С похмелья голос звучал совсем тленно и как-то замогильно, потому большую часть времени я предпочитал проводить с закрытым ртом и не пугать народ своими хрипами. — Вот и славно, — улыбнулись мне, после чего покинули наше общество. — Кто такой Шон? — нахмурился Ирвин, впервые услышавший это имя в связке со мной. — Мой парень из прежней школы. Предвосхищая все вопросы, нет, не истинная пара. Просто альфа, с которым мы встречались полгода, пока я не перебрался сюда. — Как Джуд о нём узнал? — А меня больше интересует, почему он передаёт приветы мистеру Хоффману, — протянул Мэйсон, как истинный фанат, ревностно относившийся ко всему, что было более или менее связано с его кумиром. Мне снова захотелось прибегнуть к использованию детской тактики и зажать уши ладонями, чтобы больше не слышать вопросы, начавшие сыпаться на меня со всех сторон. Всё-таки был у Джуда талант — привлекать ко мне внимание окружающих. Что в столовой, делая объявления, что на конюшнях, когда мы вернулись живыми и невредимыми после опасного приключения, что теперь. — Так, хватит! Заткнитесь все! — приказал Ирвин. — Эйден сам обо всё расскажет, если захочет. Я благодарно ему улыбнулся. В итоге рассказал, но лишь в общих чертах, перевирая некоторые сюжетные линии, чтобы не возникали дополнительные вопросы. Мне и этих с головой хватило. Спасибо, Джуд. Подкинул проблем, так подкинул. На славу постарался. В автобусе мне стало уже не до разговоров. Головная боль, несмотря на выпитые таблетки, не только не исчезала, но и усиливалась. Я прижался лбом к стеклу и задремал ненадолго. Второй приступ муторного и мутного сна случился со мной непосредственно в самолёте. Вообще-то я ненавидел перелёты и — что скрывать? — побаивался их. Однако в этот раз мне не пришлось идти ни на какие ухищрения, чтобы успокоиться, рассасывать леденцы и считать слоников до миллиона. Достаточно было оказаться в кресле и закрыть глаза, чтобы я одномоментно провалился в сон, а проснувшись, понял, что штат Вашингтон и академия остались далеко-далеко. Я вернулся после продолжительного путешествия. Осталось совсем немного, и меня встретит родной дом. Как и большинство моих одноклассников, папа обожал рождественские и новогодние праздники, потому тратил немалое количество времени на украшение дома. У нас вообще Рождество было крайне каноничное. Ёлка, подарки, вся соответствующая духу праздника атрибутика, вроде огромного оленя, стоявшего за воротами и переливавшегося яркими огоньками. А главное — снег. Много-много снега. В Вашингтоне с этим было туго. За три декабрьские недели, проведённые в академии, я видел несколько дождей, но — ни одной снежинки. Поддавшись порыву, я зачерпнул рукой немного и лизнул снег, как делал в детстве, когда по наивности думал, что это мороженое. — Зайка? — удивился папа, спускавшийся по лестнице. Я стоял в холле, разматывая шарф, но, увидев папу, бросился к нему, позабыв обо всём и повиснув на шее. — Привет. — Ты же вроде только через пару дней должен был приехать? — Соврал. Хотел сюрприз сделать. — Тебе удалось, — засмеялся он, крепко-крепко меня обнимая. — Я так счастлив снова видеть тебя здесь. Может... Миккель запнулся. А я насторожился. — Что? Пап, что случилось? Что-то серьёзное? Ты? Отец? — Тьфу на тебя, — отмахнулся он. — Я всего-навсего хотел сказать: может, ну её к чёрту, твою академию? Вернёшься в «Соммерсет» и никуда не поедешь? Здесь ведь было совсем неплохо, не так ли? Я нахмурился, прекрасно понимая, чем спровоцированы его инициативы, откуда растут ноги этого предложения. Наверняка Миккель думал об этом каждый день с тех пор, как вернулся домой после посещения дня открытых дверей в академии. Вспоминал о неприятной — для него — встрече, об обещании, которое с меня взял, о том, что им с Оливером Ларсоном придётся встретиться ещё, как минимум, однажды. В тот самый день, когда в академии пройдёт вручение дипломов выпускникам. На таких мероприятиях обычно всегда присутствовали родители. Даже вечно занятой отец не стал бы отказывать мне в просьбе, поставил свои дела на паузу и приехал. Миккель, вероятно, опасался, что этот день и станет началом краха его семейной жизни. Ведь старая любовь, как известно, не ржавеет и не проходит, как простуда, через неделю. Успел представить и вымотать себе все нервы домыслами о том, что будет, если Эгон встретится лицом к лицу с любовью своей юности, и их чувства вспыхнут с новой силой. У Оливера явно будет шанс — взять реванш. Он сейчас свободен, потому может позволить себе роман. И плевать на то, что объект его желания состоит в законном браке. Они когда-то тоже были помолвлены. Миккеля это не остановило. Так почему должно остановить его? — Нет, пап, — произнёс я решительно. — Я очень скучаю по дому, но учиться там мне нравится намного сильнее, чем здесь. Потому я не останусь. Прости. — Ладно-ладно, — тут же пошёл на попятный он. — Я ведь просто спросил. Ну, да. Конечно. Просто спросил. Так я и поверил. * Мне несказанно повезло в том плане, что все праздники прошли в нормальном режиме и не были омрачены гормональными бурями. У нас был отличный семейный ужин на Рождество и славная вечеринка с бенгальскими огнями, шампанским — в умеренном количестве — и фейерверками на новый год. Даже отец никуда не бежал и не торопился, не отмахивался от нас бесконечными заявлениями о делах, что не терпят отлагательств. В этот раз мы действительно во многом походили на ту стереотипную, бесконечно счастливую семью с глянцевой картинки, что принято помещать на буклеты каталогов, предлагающих товары к Рождеству. Родители казались мне помолодевшими, посвежевшими, словно разом десяток лет скинувшими. И очень-очень-очень сильно влюблёнными друг в друга. Хотелось верить, что это не обман зрения и не какая-то уловка, специально для меня разыгранная. Ещё больше хотелось верить, что причины такого поведения кроются не в том, что Миккель, встретив бывшего соперника, почувствовал угрозу и решил избавиться от конкурентов, проявив повышенный интерес к отцу, а не к своим магическим штучкам. Впрочем, даже если секрет обретения семейного счастья таился именно в появлении на горизонте старого знакомого, то ничего страшного. Главное, что результат впечатлял. До отъезда я наблюдал между ними какое-то отчуждение, а теперь его, как рукой сняло, зато появилась теплота, нежность и забота друг о друге. Эгон то, Эгон это. Эгон, почему бы нам не... Папа фонтанировал самыми разнообразными идеями, призванными разнообразить наш досуг, а отец, ошалевший от такого количества проявленной инициативы, с радостью на предложения откликался. А ещё называл Миккеля не иначе, как Микки. У меня в мозгах неизменно всплывала ассоциация с Микки Маусом, и это забавляло. Папа не был похож на диснеевского героя, но я ничего не мог с собой поделать. Ассоциации они такие. Порой весьма и весьма непредсказуемые. Однажды что-то влезает в голову и прочно там застревает. Папе же это обращение нравилось. Он рассказывал как-то, что в юности Эгон так его и называл, а потом почему-то перестал. Старые привычки возвращались, а вместе с ними заново, по кирпичику, отстраивалась та семья, которая вызывала у меня восхищение. Такую семью я хотел бы и для себя. Второго числа мы поехали кататься на лыжах. Больше поездка радовала родителей, чем меня. Они оба были довольно спортивными. В кого пошёл я — неизвестно. Несколько раз упав лицом в снег, решил, что с меня хватит. Вытряхнул холодные крупинки из-под воротника, поднялся наверх и сидел там с чашкой чая, пытаясь согреться, пока родители наслаждались активным отдыхом. Судя по тому, какими возбуждёнными и воодушевлёнными они выглядели по дороге домой, как активно обменивались впечатлениями, им поездка понравилась. — Пожалуй, стоит практиковать подобные вылазки чаще, — заметил Эгон, доставая из багажника спортивную сумку с необходимой экипировкой. — С тобой хоть на край света, — промурлыкал Миккель, обнимая мужа и запечатлевая поцелуй на его щеке. Они зашли в дом, а я продолжал стоять у ворот, задумчиво потирая покрытый алой краской нос оленя. Эта статуя появлялась здесь каждый год, и среди приятелей моих родителей ходили слухи, будто нос нашего Руди — волшебный. Стоит прикоснуться к нему, потереть и загадать желание, как оно обязательно исполнится. Не знаю, насколько эти слухи были правдивы, но к носу посторонние люди прикасались бесчисленное количество раз, потому-то сейчас он выглядел довольно облезлым. Мерцали гирлянды. Праздники прошли, но декорации пока ещё оставались на своих местах. В ночь со второго на третье меня накрыло. Я почувствовал приближение гормонального взрыва, стоя в ванной. Внизу живота потянуло, да и поясница начала побаливать. Тут же закинулся блокаторами, чтобы на корню уничтожить все самые раздражающие симптомы. Разумеется, в моих словах о встрече с любимым альфой и страстном сексе с ним, во время которого только успевай гондоны менять, не было ни слова правды. За время моего отсутствия в городе Шон обо мне ни разу не вспоминал. Больше того, нашёл мне замену ещё до того, как я уехал. Может, с тех пор успел несколько раз сменить пассий. К порогу нашего дома не приползал и желания помочь, облегчив боль, не высказывал. Потому естественный ход течки был мне строго противопоказан, и я, помня о прошлом — крайне неприятном опыте — старался свести к минимуму все риски. Хотя, в доме у нас и так никакой опасности не было, а разгуливать по улицам, привлекая всех альф в округе, я не собирался. На новом-старом месте у меня практически нормализовался сон. Во всяком случае, больше не приходилось ходить по кругу, проживая в сотый раз одни и те же события. Выбирая, принимая, а затем — выпуская из рук и глядя, как растекается по полу тёмно-зелёная лужица. Здесь, в комнате моего детства, изрядно поскучневшей и опустевшей без плакатов с изображением любимых поющих мужиков, мне вообще ничего не снилось. Голова касалась подушки, и я проваливался в сон, а утром просыпался отдохнувшим и посвежевшим. Видимо, моя бурная радость по этому поводу пробудила закон подлости, с которым я успел свести слишком близкое знакомство, потому что в эту ночь сновидения не прошли мимо — сели на подушку и принялись мучить меня по очереди. Сон с напитком плавно перетёк в сон — не сон, о котором я старался не думать, забивая мыслительный процесс фильмами, книгами, музыкой и разговорами со своими предками. Последнее было, на удивление несложно. Отец, прежде не проявлявший интереса к моим школьным делам, живо расспрашивал меня об академии, задавая столько вопросов, сколько я не слышал за все годы обучения в старшей школе «Соммерсет». Я рассказывал, благополучно умалчивая о ворохе неприятностей, там на меня свалившихся, и об омеге, который проявлял ко мне интерес, а в последний день, то есть, естественно, последнюю ночь перед отъездом, едва не разложил меня на мокром полу. Не думаю, что Эгон оценил бы подобные откровения. На самом деле, есть немало слов, которые совсем не хочется слышать из уст отца. Среди этих слов уверенное лидерство принадлежит словам контрацепция, оргазм, грязная гомосексуальность. Эгон и Миккель Фишеры — не из тех, кто смотрят на подобные эксперименты сквозь пальцы и считают, что в подростковом возрасте можно попробовать всё, если очень-очень хочется. Это давно известный факт. Они — факт, факт, факт, — ни разу не толерантны, а потому считают, что правительство США совершило самую большую ошибку, разрешив однополые браки. Если бы о моём ночном приключении узнал Миккель, на территории особняка развернулась бы зона траура, наполненная театральными монологами о неоправданных надеждах и блядстве, которого от меня не ожидали никогда, а ещё — острым запахом успокоительных средств. Если бы о том же приключении узнал Эгон, меня бы убили, расчленили с особой жестокостью, а потом закопали на том самом месте, где сейчас стоит рождественский олень, оплетённый гирляндами, и это ни разу не преувеличение. Отец действительно не тот, кто отнесётся к подобным откровениям с пониманием, а потом похлопает по плечу и поделиться историей о том, как в далёком прошлом переспал с другим альфой, просто так, чтобы составить общее впечатление и окончательно убедиться, что ему данный вариант отношений не подходит. Потому все мои рассказы сводились к описанию занятий и замечаниям о том, что с одноклассниками удалось наладить прекрасные отношения. У меня много друзей на новом месте, я совсем не одинок. Да, по дому скучаю, но всё равно не жалею о сделанном ранее выборе, потому что уровень образования в академии на несколько пунктов выше, чем в «Соммерсет Хай». Если я продолжу образование там, у меня появится шанс на поступление в престижный вуз, а не туда, куда предложат из жалости. Правда, для этого нужно ещё пахать и пахать. Моё резюме пока оставляет желать лучшего, и большого количества рекомендаций там не набралось. Но у меня есть полгода, чтобы исправить положение. Я постараюсь. Обязательно, отец. В этом плане мне очень импонировала инициативность Миккеля. Отвлекаясь на воплощение в жизнь папиных идей, я почти не думал о Джуде, его поступках и словах. Однако течка поставила всё с ног на голову, припёрла меня к стене и заставила признать: всё изменилось. В моей голове прочно засел ещё один ассоциативный ряд, и он теперь будет преследовать меня по пятам, если не до конца жизни, то — определённо — до завершения второго семестра. Я буду помнить поцелуи во время спектакля и в душевой комнате, прикосновение языка, расчерчивающего мою кожу, словно бритвой, рядом с конюшнями, и эпизод в отдельной палате, который можно было со спокойной душой считать точкой отсчёта. Моментом, с которого в моей голове что-то перемкнуло, я — вопреки всем существующим законам природы — почувствовал аромат другого омеги и понял, что этот аромат неспособен оставить меня равнодушным. Слишком сильно он соответствует моим запросам, слишком сильно воздействует на организм, сводя его с ума и порождая предсказуемые реакции. Предсказуемые в том случае, если бы на месте Джуда был альфа. Так они скорее ввергали меня в пучину ужаса и непонимания, как вся эта хрень с запахами действует, на самом деле. И почему ни в одном открытом источнике не существует упоминаний об омегах, способных улавливать аромат других омег. Кто-то, узнав об этом, посчитал бы нас особенными и нашёл это поводом для гордости, а мне это казалось самым настоящим проклятьем, отчего-то свалившимся на мою голову. — Думаю, лапушка, нам с тобой стоит переспать. Хотя бы раз, — шептал Джуд наяву. Те же слова повторял он и во сне. Но если в реальности он играл, пытаясь отомстить за мою не совсем стандартную реакцию на признание в любви, то во сне ничего подобного не происходило. Он не собирался останавливаться, не бросал меня возбуждённым, не смеялся и не раздавал советы, как вести себя, находясь в одной постели с альфой. Зато решительно прижимал меня к постели, расстёгивая пуговицы на пижаме. Раздевался сам, копируя те действия, что я неоднократно наблюдал в общей раздевалке, а потому успел выучить до мелочей. Его футболка летела на пол, вслед за ней отправлялась и вся моя одежда. Сначала пижамная рубашка, потом брюки. То, как он снимает с себя одежду, каждое движение — чёртово произведение искусства и мой личный фетиш. Одна из тех вещей, на которые можно любоваться вечно — то, как мужчина, которым ты восхищаешься, постепенно избавляется от одежды, позволяя любоваться собой. Под кожей перекатывались литые мышцы, а я, затаив дыхание, прикасался к нему, боясь, что он растворится и исчезнет, оставив меня в одиночестве. Он опускался на меня сверху, раздвигал коленом ноги, проводил пальцами между ягодиц, собирая влагу, растирая её по своему члену. Позволял обхватить себя ногами за пояс, целовал меня, а я тянулся к нему так, словно не было в моей жизни ничего важнее желания принадлежать ему. Соединиться с ним, слиться воедино. — Мой, — снова говорил он, прижимаясь губами к моему горлу и нервно подрагивающему кадыку. — Только мой. И в тот момент я готов был кричать, что, да, да, да. Всё так и есть. Его, только его. Принадлежу ему сейчас и буду принадлежать всегда. В сознании всплывал аромат полыни и роз, по бёдрам скользили сильные ладони, сжимали, мяли, поглаживали. Он прихватывал мою нижнюю губу зубами, бережно зализывал место укуса. Я не смотрел вниз. Закрывал глаза, испытывая жгучий стыд от мысли о том, что впервые отдаюсь кому-то, и этот кто-то — омега, а не альфа. Даже во сне постоянно приходилось об этом себе напоминать. Но если в реальной жизнь это худо-бедно помогало, то во сне не имело никакого значения. Омега или нет — какая разница? Если мне хорошо в его руках, если тело так остро на него реагирует, если рядом с ним я чувствую себя по-настоящему счастливым? Я проснулся. Ровно в тот миг, когда во сне Фитцджеральд овладел мной. Довёл до конца то, что не сделал в душевой комнате. И если во сне я ощущал полное удовлетворение, то здесь и сейчас, лёжа в одиночестве на влажных простынях и чувствуя липкую смазку на бёдрах, испытывал смешанные чувства. Меня должно было трясти и колотить от одной мысли о том, что во сне я благополучно потрахался с другим омегой и словил от этого кайф, о чём недвусмысленно намекало пятно, оставшееся на пижамных штанах спереди, но вместо этого я думал, скорее, о том, что хочу продолжения. Сомнения длились недолго. Пальцы легли на пуговицы, споро их расстёгивая, переместились на пояс пижамных штанов, стаскивая их до щиколоток, а после — и вовсе отбрасывая в сторону. Я закрыл глаза и провёл ладонью по влажной от смазки щели между ягодиц, поглаживая, надавливая на припухшие, чувствительные края мокрой дырки. Член на эти манипуляции отреагировал стремительно, отвердевая вновь. Пальцы кружили рядом с входом. Я прикусил край одеяла и протолкнул в себя сразу два. Почти забытое ощущение, но слишком желанное сейчас, чтобы задумываться об этичности и дозволенности. Да, да, да, вот так. Именно так. Растягивать, заполнять, проталкивать как можно глубже, проезжаясь кончиками пальцев по простате и коротко вскрикивая каждый раз, когда это происходит. Чувствовать, как смазка сочится, пачкая руку, представлять, как тот, другой, собрал бы её языком, вылизывая, поглаживая мягкими, деликатными мазками отёкшее нутро, как каждое его прикосновение заставило бы меня пройти по самой острой грани наслаждения, а самое последнее позволило отпустить себя и кончить с громким стоном. А потом он бы всё-таки натянул меня на свой член и действительно вытрахал до россыпи ярких звёзд, пляшущих под сомкнутыми веками, доказав, что член без узла ничем не хуже члена с узлом. Даже лучше по ряду причин. Не будет повода кричать от боли, не будет никакого дискомфорта, только чувство единения, сладкий шёпот на ухо и лёгкие покусывания за загривок. Мои движения были чисто механическими, никакого новаторства и завидной изобретательности. Львиная доля наслаждения приходилась на сексуальные фантазии с участием Джуда. Подмену понятий. Будто это его руки, а не мои собственные. Потому я совсем не удивился, когда, кончая, всё-таки выдохнул в подушку его имя. Крепко сжал её зубами, потому получилось неразборчиво, и если бы кто-то пасся под дверью моей комнаты, подслушивая, что там происходит, — к счастью, в таких ситуациях мне оказываться не доводилось, — он бы ничего не понял. Но я знал, о ком думаю, стоя на коленях, потираясь членом о простыни и в лихорадочном ритме вгоняя пальцы в призывно откляченную задницу. Окажись я в собственной постели не один, а с альфой — да с тем же Шоном, например, — непременно, совершил бы ошибку и простонал имя совсем другого человека. Тем самым, исполнил пожелание, брошенное мне напоследок. Я дышал так громко и тяжело, словно мне прострелили разом оба лёгких, жадно ловил ртом воздух и никак не мог надышаться. Кусал губы и чувствовал, что в буквальном смысле этого слова схожу с ума, потому что меня с ног до головы окутывал запах роз и полыни. Горькой, терпкой полыни и сладко-нежных розовых роз. Запах того, кто находился за тысячи миль от меня и беззаботно прогуливался по улицам Сиэтла, обмениваясь бессмысленными романтическими сообщениями с доверчивым милашкой Кловером. Запах того, кто прочно поселился в моей голове и, кажется, даже в крови, умудрившись отравить её одним фактом своего существования. * Лёгкий на помине, Шон снова появился в моей жизни за пару дней до окончания рождественских каникул. Говоря откровенно, меня эта встреча не порадовала. Не пробудила прилив нежности, ворох приятных воспоминаний и тоску о днях, проведённых вместе, но заставила порядком понервничать. Вызвавшись помочь папе по дому, я отправился за покупками, и там, в длинных проходах между стеллажами, столкнулся лицом к лицу со своим бывшим. Затылок сразу потянуло, напоминая о совсем не мягком приземлении на землю, когда Шон, оторвавшись от молоденького продавца, с которым отчаянно флиртовал, посмотрел в мою сторону. Разумеется, за несколько месяцев отсутствия я не изменился до неузнаваемости, потому Шону тоже хватило пары секунд, чтобы понять, кто перед ним находится. Я сделал вид, что безумно занят выбором средств бытовой химии и уткнулся носом в полку, тщательно читая ценники и этикетки, обещавшие избавление от загрязнений всех видов, чистые окна и сохранение чёрных вещей в идеальном состоянии даже после сотни стирок. Надеялся, что меня не станут терзать расспросами и выберут один из двух вариантов. Либо продолжат отираться рядом с сотрудником «Севен Элевен», наблюдая исподтишка, либо пройдут мимо и свалят из магазина, прихватив на кассе зажигалку и упаковку жевательной резинки. Увидев его на небольшом от себя расстоянии, я сразу вспомнил Миккеля, встретившего в академии бывшего друга. Тогда его реакция на происходящее показалась мне слишком острой, неоправданной. Теперь я понимал его, как никто. Может, обстоятельства, сделавшие нас с Шоном врагами, отличались от событий в жизни папы, но конечный итог был идентичным. При таком раскладе никаких задушевных разговоров не получится. Ещё одним поводом для переживаний и систематического посыпания головы пеплом был мой внешний вид. Не секрет, что большинство омег предпочитало выходить из дома, будучи во всеоружии. Это альфам было свойственно — забивать на такие, по их мнению, мелочи, как грязь на обуви или пятна на футболках. Омеги должны были выглядеть одетыми с иголочки. У меня не было ни грязи на обуви, ни пятен на куртках, зато обнаружились совершенно нелепые варежки и шапка с лисьими ушками — папин подарок, сделанный своими руками. С недавнего времени Миккель увлёкся рукоделием, потому щедро одаривал всех родственников и знакомых своими поделками. Мне тоже досталось. Вообще-то, сами по себе, эти вещи были довольно милыми, но... детскими. Как будто Миккель не помнил, что мне уже исполнилось восемнадцать, и я не ребёнок, обожающий подобные штучки в одежде. Он хотел, чтобы его презентом пользовались, а не прятали в тёмных углах шкафа. Я решил потешить его самолюбие, потому надел обновки, расслабился по пути к магазину, обрадовавшись, что по дороге не встретил никого из знакомых, теперь вот пожинал плоды. Ударило, так ударило. В списке тех, с кем мне не хотелось бы встречаться дома, Шон стоял на самом первом месте. Именно его мне и подкинули. Возвращая один из отбеливателей на место, я почувствовал, что Шон находится у меня за спиной. Он даже не пытался скрываться. С шумом втянул воздух, прихватил пальцами прядь моих волос. Он делал так прежде, когда мы учились вместе, ещё не были парой, а просто сидели на занятиях друг за другом. Раздражающие привычки моего бывшего. Сопеть, как паровоз или разъярённый бык, считая это проявлением некой сексуальности, хватать за волосы, наматывая их на пальцы или — хуже того — засовывая в рот и посасывая, тыкать кончиком ручки в спину, чтобы привлечь внимание, вместо того, чтобы обратиться словами через рот. Мало того, что это больно, так ещё и на белой рубашке остаются следы от пасты, которые не так-то просто отстирать. — У кого-то недавно была течка? — протянул Шон. — Ты ко всем омегам в магазине с такими вопросами подкатываешь, или для меня сделал исключение? — поинтересовался я, оборачиваясь и глядя ему прямо в глаза. Оп. За то время, что мы не виделись, кто-то умудрился сломать Шону нос. Либо всё прозаично — он по своей любимой привычке нажрался и в драку влез, где ему прилетело, либо немного благороднее — на тренировке пострадал. — Брось, — усмехнулся Шон. — Мы вроде как не чужие друг другу люди. Можем позволить себе в разговорах и такие интимные подробности. — Вроде как, — отчеканил я. — Злюка. — Наше расставание было слишком эпичным и запоминающимся, чтобы я вдруг проникся при виде тебя тоской о прошлом и обвесился счастливыми соплями. — Сколько агрессии, — хмыкнул он. — Что тебе нужно? Сомневаюсь, что дополнительные комментарии о моём цикле. — Может, просто хотел поприветствовать старого знакомого. — Будем считать, что ты это уже сделал, и твоя миссия завершена, — произнёс я, толкая тележку и проходя мимо. Однако далеко уйти мне не позволили. Фраза, брошенная в спину, напоминала топор, оказавшийся прямиком между лопаток. Так же неожиданно. Меня почти сбило с ног. Странно, что я умудрился устоять на месте. — Детка, а мистер и мистер Фишер в курсе, что ты в своей академии сменил ориентацию? Или до сих пор держишь предков в счастливом неведении? Хочешь сделать сюрприз? Насколько помню, они не слишком приветствуют подобное. Но вдруг тебе удалось переубедить их. — Что? — спросил я. Голос прозвучал глухо и замогильно. Прямо, как там. С той разницей, что тогда я медленно приходил в себя после огромного количества выпитого, а сегодня не выпил ни капли. Но всё равно голос меня почти оставил. Показалось, что кто-то ударил под дых, заставил согнуться в три погибели, а потом, недолго думая, опустил на голову нечто тяжёлое, и добил. — Тебе лучше знать, — хмыкнул Шон. — Впрочем, я не особо удивился. Понял, почему ты так старательно избегал секса со мной и искал предлоги для отказа. Это многое объясняет. — Ты ебанулся? — А ещё, должен признать, у тебя отличный вкус. Я бы тоже не отказался от такой конфетки, как он. Сложно сказать, что нашло на меня в тот момент. Ещё сложнее сказать, откуда во мне взялось столько сил, но я, оставив тележку в проходе, резко развернулся и направился к Шону. Сотые доли секунды, бесконечная ярость, пробудившаяся внутри, красное марево перед глазами, пугающее меня самого. Я схватил Шона за воротник куртки, отшвырнул к стеллажам, так что они качнулись, и сверху на нас посыпались упаковки со стиральными порошками. Прижал его собой и прошипел, ни секунды не сомневаясь в правдивости своих угроз: — Ещё раз выдашь обо мне что-то в том же духе, я тебе язык отрежу. Понял меня, ублюдок? Шон, никогда не видевший омегу-паиньку в ярости, выглядел ошарашенным. Смотрел на меня круглыми глазами и ловил ртом воздух. Словно рыба, лежащая на берегу. — Что, блядь, за больные фантазии? — продолжал наседать я, вжимая его в полки. — Какая сука тебе такое сказала? Или просто решил поиздеваться, распустив слухи? Хочешь оправдаться перед своими долбанутыми дружками, почему так и не смог меня дефлорировать? Может, дело всё-таки именно в тебе, а не во мне? Может, просто ты не тот альфа, которого реально хотеть в режиме двадцать четыре на семь? — Отпусти, припадочный, — выдохнул он. — И не подумаю, до тех пор, пока не скажешь, откуда такие домыслы. — Да не домыслы это. — Я тебя под этой самой полкой уложу и закопаю, если не скажешь. — Мне какой-то парень из твоей академии написал. Тот самый, который конфетка. — Имя у конфетки есть? Или что, экстрасенса во мне увидел? — Фитцджеральд. Фамилия. Имя на «Д» какое-то, точно не помню. Джон, Джек... Короткое, в общем. — Джуд, — подсказал я. — О, ты его всё-таки знаешь. Ещё бы! Как тут не знать. Дело принимало интересный оборот. При этом снова — довольно предсказуемый. Мне следовало догадаться, что отыскать Шона в социальных сетях для Джуда не составит труда. Услышав мою прохладную историю о желании вернуться обратно с меткой любимого альфы, он обязательно проверит, так это на самом деле, или моя фантазия убежала в далёкие дали. Джуд не походил на тех людей, что с лёгкостью глотают любую рассказанную им историю, а потом смиряются с обстоятельствами, против них играющими, и отходят в сторону. Разумеется, он потратил немного времени на поиск. Название моей прежней школы он знал, имя альфы — тоже, общие фотографии видел. Да и вообще, если мне память не изменяет, среди выпускников этого года в «Соммерсет Хай» был всего один Шон. Не с кем спутать. — И что этот мудак тебе наплёл? — Да ничего. С праздниками наступающими поздравил. — И? — Я спросил, кто он такой и почему мне пишет. Проставленные теги геолокации, знаешь ли, намекают на то, что на личную встречу он не рассчитывает и на свидание не пригласит. — А он? — Начал о тебе расспрашивать. — Ты сказал, что мы давно не вместе, — обречённо выдохнул я. — Точно. — А он? — повторно спросил я. — Сказал, что тем лучше. Правда, не пояснил, в чём заключается это «лучше». — Так какого, блядь, хуя ты выстраиваешь свои теории о моей ориентации на основании общения с ним, а не со мной? — прошипел я, встряхивая Шона, словно он был лёгким, как пушинка. — Потому что у конфетки в профиле заполнены все важные пункты. Он не скрывает, что предпочитает омег, — хмыкнул Шон. — И о тебе он писал так, словно ты или уже с ним, или до этого осталось совсем немного. Две секунды, и твоя детка станет моей. Начинай считать. — Это точная цитата? — Это впечатления от общения. Открытых заявлений он не делал, если ты об этом, но... — Прикуси язык, если не хочешь без него остаться, — повторно посоветовал я, разжимая пальцы и отходя от своего бывшего. Он потёр шею нервным жестом и шумно выдохнул. — Пиздец, ты нервный, — заметил. — Это на тебя академия так дурно влияет? Или радость от встречи зашкалила? — Скажи спасибо, что башку тебе не проломил. — Эй. Нам же вроде было хорошо вместе. Судя по твоему поведению, так и не скажешь. — Мне когда-то тоже так казалось. — Откуда столько ненависти, малыш? — Сотрясение, заработанное твоими стараниями, мозги на место поставило. Я собрал с пола рассыпавшиеся коробки и, как попало, запихнул их обратно на полки. Коротко выматерился про себя и пошёл к одиноко стоявшей в отдалении, брошенной тележке, на которую никто не позарился. Впрочем, зариться нам было не на что. Стандартный набор овощей и фруктов. Хотелось поскорее сбежать отсюда и больше не вспоминать о сегодняшнем разговоре. Не думать, что мы прогуливаемся по одной территории с тем, кто знает не только о моём прошлом, но и о настоящем. Знаком, пусть и заочно, с одним из моих новых одноклассников, общался с ним незадолго до наступления праздников, составлял впечатление о прочитанном на экране ноутбука или смартфона. Строил догадки, чтобы потом, при случае, достаточно быстро ему подвернувшемся, попытаться пошутить на тему омег, потерявших всякий стыд. Наверняка Шон не ожидал, что его слова приведут меня в ярость. Надеялся на стандартную реакцию — глаза в пол, алые от смущения щёки и извиняющийся лепет, когда я попытаюсь оправдаться и доказать — ну, как доказать, проблеять скорее, — что ничего такого не было. Я и другой омега — никогда. Это что-то на грани фантастики. Ещё хотелось добраться напрямую до Джуда и спросить о мотивах его поступков, использовав те же формулировки, что и в случае с Шоном. Какого, блядь, хуя ты позволяешь себе настолько откровенно лезть туда, куда тебя не просят, распространять ложные слухи обо мне, сеять подозрения в головах определённых людей. Ты не знаешь, какие они. Не знаешь, в каком окружении я живу. Смутно не представляешь, во что способны вылиться твои шутки, и сколько проблем они мне создадут. Да, несомненно, я догадывался, что он может отыскать Шона на просторах социальных сетей. Времена, когда общение с жителями других городов и стран было проблемой, остались в далёком прошлом. В наше время отыскать человека, который тебе интересен, в сети — дело пары кликов, чем Джуд и воспользовался. Однако я не предполагал, что он решится написать, а не просто пролистает профиль и молча удалится, удостоверившись, что мой бывший — не фейк, порождённый больной фантазией. Напрасно недооценивал своего противника. Собираясь сыграть с ним партию, стоило запомнить: от этого омеги можно ждать всего. Не верить ему, не поддаваться на провокации, не реагировать на колкие замечания, распаляясь и тратя в процессе споров нервы. Нужно лишь сделать вид, что его не существует. Ха. Если бы всё было так просто, я бы давно это сделал. Но, согласитесь, довольно проблематично вычеркнуть из жизни парня, при мысли о котором вспыхиваешь, словно спичка, а потом кусаешь подушку, трахая самого себя пальцами и, словно заклинание, повторяя его имя. Практически невыполнимая задача. Да-да. Вот и я о том же. С переводом в академию «Винтерсторм» моя жизнь превратилась в театр абсурда. Какой-то блядский цирк. Блядское всё на свете.