Те, что правят бал

До недавнего времени Джуд казался мне чертовски зацикленным на себе и своих желаниях омегой. Я свято верил, что ради достижения цели он перемножит чужие желания на ноль, пробежится по головам, где нужно — надавит, прогнёт и доломает, но всё-таки получит то, что по праву считает своим. Он, однако, не собирался на меня давить, не требовал пылких признаний, не говорил, что я обязан пообещать ему любовь до гроба, а затем — проткнуть палец и, доказывая серьёзность своих намерений, подписать контракт кровью. Возможно, он был прав. Возможно, именно ему, а не мне следовало остерегаться этих отношений, как огня. Именно его они должны были обжечь сильнее, если что-то пойдёт не так, как нужно. Если однажды я встречу альфу своей мечты — кажется, это словосочетание стало в наших разговорах нарицательным, приобретя саркастичный характер — и тут же побегу к нему, роняя тапки. Мечтая о десятке детишек, воскресных пирогах и барбекю на заднем дворе уютного домика. В одном из вариантов. В другом — вместе деревенской пасторали были декорации элитных особняков, блеск ювелирных украшений, брендовые наряды и супруг-кинопродюсер, а, может, культовый режиссёр, посвящающий мне каждую новую картину, а потом неизменно упоминающий музу в благодарственных речах, когда ему будут вручать очередную пачку премий, вроде «Золотого глобуса» или «Оскара». Думая о наших с Джудом отношениях, я каждый раз спотыкался о само определение. Потому что любовных отношений между нами как раз и не было. Он находился рядом, но ни на что не претендовал. Не зажимал меня в укромных уголках учебного корпуса и общежития, не набрасывался с поцелуями, не говорил, что мы теперь встречаемся, и не предлагал носить парные футболки. Вообще, он и остальным своим пассиям такого не предлагал, но то, что было с ними, меня мало интересовало. Я пытался разобраться, что же нас связывает, на самом деле. Почему, несмотря на взаимное притяжение, мы продолжаем выдерживать определённую дистанцию. И всегда находил ответ. Мне его прямым текстом озвучили. Не нужно было копаться в многообразии причин, изображая заядлого археолога. Джуд, при всей своей целеустремлённости и умении добиваться желаемого, просто не верил, что мы сможем быть вместе до конца наших дней. Поэтому предпочёл заморозить отношения в стадии дружбы, не доводя до романа, после которого всё обязательно покатится под откос. Я не верил тоже. При этом понимал, что испытываю к нему намного больше, чем может позволить чувствовать приятель и настоящий бро. Окажись мы братьями, я бы подвязался в сторонники инцеста. Учебные дни слились воедино. Я ни черта не успевал, при этом почти ничего не делал. Или делал, но совсем не то, что нужно, не то, что продумывал, пока находился дома. У меня была тысяча и одна идея относительно того, как убить несколько часов свободного времени за просмотром сериалов, но не было ни одной достойной идеи, способной привести меня к славе, признанию и получению звания активиста. Спортивные достижения — всё ещё, всегда — оставляли желать лучшего, с другими предметами дело обстояло веселее, но я не был выдающимся. Просто крепкий середнячок. А рекомендации для университета из воздуха не брались. Запись в личном деле — просмотрел за один день сезон «Твин Пикса» и точно знает, кто убил Лорана Палмера — такое себе достижение, если честно. Джуд, напротив, никогда не сидел на месте. У него в разработке всегда находилось бесчисленное количество проектов. Начатых, находящихся в активном процессе, приближавшихся к завершению и окончательно завершённых. Он как будто черпал вдохновение из воздуха. Оно у него никогда не заканчивалось. Неудивительно, что организация «Омега плюс», в которой он числился, в текущем году сделала его своим лицом. Это был первый в их истории случай, когда такая серьёзная общественная организация, с многолетним стажем, выбрала своим главным представителем не взрослого, состоявшегося в жизни и способного похвастать десятком дипломов человека, а школьника, обучающегося в выпускном классе. Он своими достижениями не гордился, принимал всё равнодушно, а меня от гордости просто-таки распирало. Он отмахивался. Говорил, что это цветочки. В дальнейшем он ещё о себе заявит, и все мы неоднократно услышим его имя. — Тебе всё ещё нужны рекомендации для университета? — спросил он, заставив меня отвлечься от записи результата лабораторной работы. Курс естественных наук продолжал сталкивать нас лбами в переносном смысле и коленями в прямом. Мы сидели за одним столом, с разных сторон, он был узким, и если кто-то из нас не расставлял ноги шире обычного, колени действительно соприкасались. — Глупый вопрос. — И всё же? — Найди мне того, кто в них не нуждается. — Случаи вообще-то бывают разные. Не все идут работать в автомастерские и иже с ними только потому, что фокус с поступлением провалился. Некоторые просто не считают нужным получать высшее образование, кто-то хочет поскорее обрести независимость. — Если я пойду разносить пиво в придорожной забегаловке из любви к искусству, родители открутят мне голову, — хмыкнул я. — Университет — обязательный номер нашей программы. А потом — замужество, семья, дети... Диплом ради диплома, чтобы можно было продать образованную деточку дороже. Когда на рынке женихов такое разнообразие, нужно очень и очень постараться, чтобы пристроить неразумное дитя в хорошие руки. Насколько я знал, уже сейчас у отца на примете было несколько альф, с которыми мы могли породниться в дальнейшем. Он пока не устраивал смотрины и званые ужины, во время которых я должен был познакомиться с будущим спутником жизни, но время от времени намекал. Заключить брак по любви — непозволительная роскошь для королей. Они, заключая брачные союзы, руководствуются не чувствами, а разумом. Ими руководит голый расчёт, а их сердца всегда остаются холодными. Стерпится и слюбится. Что-то вроде того. Мы не принадлежали к древним и знатным родам, не имели общей крови с монаршими семьями мира, но на нас это правило тоже распространялось. Отец не потерпел бы мезальянса и не позволил мне стать мужем простого клерка. Связать свою судьбу с омегой он бы мне тем более не позволил. — Значит, нужны, — хмыкнул Джуд. — Так я и думал. — Есть идеи? — Есть предложение, от которого нельзя отказаться. — Суть? — Несколько дней назад был объявлен приём работ на конкурс «Голос нового поколения», — произнёс Джуд, понизив голос и начиная говорить торопливым шёпотом. — Я собирался принять участие. В общем-то, у меня и концепт проекта, который я собираюсь представить на суд жюри, уже готов. Нужно доработать, привести к общему знаменателю и отправить заявку. Если хочешь разделить триумф с будущим победителем, присоединяйся и делай свой вклад. — Не слишком самоуверенно? — В самый раз, — улыбнулся он. — Что за «Голос»? Ты в песенном конкурсе, что ли, участвовать собрался? — Не просто «Голос», а «Голос нового поколения», — терпеливо пояснил он. — Социальный проект, поднимающий важные вопросы. Проблемы, которые существуют в нашем мире. Которые волнуют подростков. Которые актуальны для многих, но по тем или иным причинам замалчиваются. Моя тема не нова, но актуальности не теряет годами, что очень печально. — Борьба за мир во всём мире? — Нет. Это, несомненно, важно, но слишком глобально. Я... — Мистер Фитцджеральд, — раздался голос нашего преподавателя. — Я вижу, тема сегодняшнего занятия вас настолько увлекла, что вы никак не можете остановиться, её обсуждая. Но, пожалуйста, постарайтесь сделать это. В противном случае, ваши дебаты продолжатся в коридоре. — Простите за беспокойство, больше не повторится, — невозмутимо произнёс Джуд. — Извините, — сдавленно выдал я, снова надевая специальные очки. Натянул латексные перчатки и потянулся к пробиркам с образцами. — На перерыве обсудим, — подытожил Джуд. — Угу. Проект, в котором мне предлагали участие, представлялся сложным и масштабным. Чтобы принять участие в нём, наверняка следовало озаботиться тщательной проработкой деталей. В том, что Джуду это под силу, я не сомневался. Зато собственный потенциал представлялся сомнительным, слабым, если не сказать совсем хилым, и пробуждал внутреннего циника. Разумеется, я слышал немало историй о том, как те или иные люди выезжали на чужих заслугах, присасываясь к таким вот масштабным проектам в качестве помощника на подхвате, а потом приписывали все заслуги себе и снимали сливки. Чисто теоретически я мог провернуть нечто подобное. Воспользоваться доверчивостью, сыграть на чувствах, принять помощь, как само собой разумеющееся явление, а потом сказать, что работа проделана мной. Практически считал, что Джуд подобного отношения к себе не заслуживает. Он нашёл этот проект, он разработал какую-то концепцию, о которой мне предстояло узнать через несколько минут, он сделал наметки и заготовки. Это была его работа. От A до Z. Его, и только его имя должно было стоять под этой работой, но он предлагал разделить с ним и работу, и момент славы. В том, что она его настигнет, не сомневался. После звонка, сдав оборудование преподавателю, мы направились не в столовую, а в главную оранжерею. Сидели на каменном ограждении, жевали сэндвичи, предусмотрительно прихваченные моим напарником. Он знал, что продолжительный перерыв мы проведём за пределами учебного корпуса, вот и позаботился обо всём заранее, чтобы я не остался голодным. Джуд курил, попутно демонстрируя мне открытые вкладки на планшете и вводя в курс дела. — По сути, от тебя требуется совсем немного, — произнёс он. — Основную работу беру на себя, а тебя хочу видеть лицом своего проекта. Потому что ты знаешь об этом не понаслышке, неоднократно сталкивался и сумел выйти победителем из ситуации. Насилие со стороны альф — это реальная проблема, не менее важная, чем вопрос мира во всём мире, но, в отличие от него решаемая. Если омеги перестанут молчать, если они начнут хотя бы немного больше себя ценить, если откажутся от убеждений, что стали жертвами исключительно по своей вине, а альфы всегда правы только потому, что они, собственно, альфы, ситуация реально изменится. — Они боятся осуждения. Я не могу их за это винить. — Они боятся, а насилие приобретает катастрофический размах. Чем больше молчим, тем больше безнаказанности. Большинство преступлений происходит с нашего молчаливого одобрения. Слышал об этом? Уверен, что слышал. Неоднократно. — Джуд, мы... — Это только кажется, что один человек не в состоянии изменить мир. Достаточно сделать один маленький шаг, а потом другие вдохновятся твоим примером и слабый ручеёк станет океаном. — Мы провалимся с этой идеей, — заметил я, внимательно его выслушав, приняв к сведению аргументы, но всё равно не видя в его начинании большого потенциала. — Почему это? — Потому что ты — чёртов идеалист, ратующий за омег, но зачастую не понимающий психологию большинства из нас. Никто не станет прислушиваться к нам. Выберут как раз тех, кто будет, исходя слюнями и соплями, орать о мире во всём мире. К тому же, в жюри половина — альфы. Они отсеют твой проект, как неликвидный. Только и всего. — Вот, когда они это сделают, тогда я и разочаруюсь во всех конкурсах. И поверю, что этот мир окончательно прогнил. А пока планирую бросить все силы на продвижение концептуальной выставки. Ты со мной? Или мне поискать другого союзника? Я стоял на распутье. С одной стороны, действительно считал его начинание провальным. Правильным, нужным, болезненно-кровоточащим, но провальным. Потому что именно такие темы обычно считались слишком скандальными, чтобы их озвучивать. Люди, рискнувшие однажды дать признательные показания, становились героями одного дня. Их таскали по разнообразным ток-шоу, брали интервью, называли очень смелыми, но потом волна восторга шла на спад, и о них, в лучшем случае, забывали. В худшем — начинали осуждать. Мне предлагали стать таким вот героем одного дня, рассказать о приставаниях со стороны преподавателя, о преследовании Теда, о поведении Шона, получившего отказ и пришедшего в ярость. О Дональде и его преступлении. Мне не хотелось трясти грязным бельём, не хотелось привлекать повышенное внимание к своей персоне. Если меня ломало от обсуждений в школьных коридорах, то огласка на весь штат — плевать, что я здесь временно — или на всю страну пугала несказанно. Информационные волны были столь же огромны и разрушительны по силе своей, как настоящие цунами и ураганы. А социальный проект, в который Джуд умудрился вляпаться, действительно был масштабным, огромным и очень-очень широко разрекламированным, в том числе, в средствах массовой информации. Уровень конкуренции там, наверное, был огромный. Но Джуд считал, что станет одним из финалистов, потому что сумеет подать идею в том формате, в каком её ещё никто и никогда не представлял. Победитель получал, без преувеличения, всё. Ему полагался внушительный денежный приз, получить который на руки, правда, не представлялось возможным — весь грант шёл на оплату обучения, признание и поступление в один из университетов «Большой тройки», по выбору победителя. Без экзаменов, без написания мотивационного письма. Если ты стал победителем в «Голосе нового поколения», Принстон, Йель и Гарвард тебя с руками оторвут. Будут наперебой к себе заманивать, только и останется, что ответить кому-нибудь из них взаимностью. Кто из выпускников не мечтал о таком? Кто не хотел бы вытянуть счастливый билет? Естественно, что Джуд, с его амбициями — размером с планету — не мог упустить шанс. И давал такой же шанс мне. В правилах было сказано, что если победителей окажется несколько, денежный приз будет разделён между ними. В университет зачислят обоих, но часть оплаты придётся вносить из своих средств. С этим проблем не возникало. Родители давным-давно завели счёт на моё имя, отведённый под эти цели. Мне просто нужно было проскочить отборочный этап и получить статус студента, не выворачивая себя наизнанку и не проводя бессонные ночи за письменным столом. В попытках объяснить приёмной комиссии, почему же я хочу обучаться именно в этом университете. Вариант с «это престижно» не канал. Мотивация должна была быть невероятная, с десятками аргументов. Победа в конкурсе автоматически избавляла меня от этих мытарств. На второй чаше весов лежали мои сомнения. Я не чувствовал себя в безопасности, храня молчание. Но, заговорив, подвергал себя опасности куда большей. С другой стороны, идея Джуда, на самом деле, была мне близка. Каждый раз, когда я попадал во все эти сомнительные ситуации, накрывало осознанием: если бы не он, никто никогда ни о чём не узнал бы. Не помог. Не протянул мне руку. Я не сумел бы остановить Теда своими силами и пережил нежеланную вязку с глубоко отвратительным мне альфой. Никто не указал бы на дверь мистеру Митчеллу, а он продолжал бы таскать в подсобки омег, неспособных отказать учителю. Меня или кого-нибудь другого. Сколько бы было поломанных жизней? Я ведь молчал. Молчал всегда. Родители до сих пор считали, что я поступил с Шоном неправильно. Разбил ему сердце и напрасно обидел хорошего мальчика. То, что хороший мальчик едва не разбил мне голову, никого не интересовало. Я солгал им, сказав, что поскользнулся и упал. А они поверили. Если бы услышали, что это — результат работы Шона, обвинили бы меня во лжи. А сколько вот таких, ежедневно как будто бы падающих с лестниц, омег было в штате, стране, да и во всём мире? Одни спотыкались и летели вниз, другие неловко приземлялись, ударяясь об угол стола, третьи сами себя хватали за шкирку и впечатывали лицом то в стену, то в батарею, то в зеркала. Последнее не было преувеличением. История об очень красивом омеге, которого собственный муж приложил лицом о зеркало, а потом ещё и об осколки, облетела всю страну. Причина, заставившая альфу совершить преступление, была банальна. Из ревности. Если красивый и пользуется популярностью у других альф, привлекая их внимание, значит, обязательно шлюха, требующая, чтобы её проучили и наказали. Сеть кипела. Часть пользователей альфу ненавидела; эти люди предлагали оторвать ему яйца и отрубить руки, чтобы не распускал их лишний раз. Но некоторые заходились в восторге от мыслей о силе любви, толкнувшей на столь отчаянный шаг. Мир, живший по таким принципам, пугал не меньше огласки и осознания того, что именно моё лицо станет лицом проекта с кодовым названием «Ultraviolence». — Ты со мной? — повторил свой недавний вопрос Джуд. На этот раз я не оставил его без ответа. Решительно кивнул и произнёс: — С тобой. Он моментально просиял. Спрятал планшет в рюкзак и прошептал мне на ухо: — Спасибо, лапушка. Я знал, что ты согласишься. Вместе мы нагнём этот грёбаный мир. Его улыбка, осветившая лицо, стоила того, чтобы пойти на отчаянный шаг. * Проект «Ultraviolence» начался для меня с профессиональной фотосъёмки. Не знаю, на какие уступки пришлось идти Джуду, что обещать и насколько старательно уговаривать мистера Корвена — отпустить нас в город, но факт оставался фактом. Нам действительно позволили уехать, а потом в нашем распоряжении оказалась студия. Меня усадили в кресло, долго гримировали, а когда с нанесением боевой раскраски было покончено, почти час мучили, пытаясь сделать снимки, необходимые для обложки будущей презентации. Грим вернул меня в те дни, когда я только-только пережил события в подсобке. Синяки — имитация следов от сильных пальцев — на шее, ссадина на губе. Слёзы, застывшие на щеке чёрной дорожкой. Для усиления эффекта гримёр нанёс мне на ресницы тушь, после закапал в глаза капли, заставив расплакаться. Во время съёмок мои слёзы были фальшивыми, но на фотографиях всё смотрелось очень и очень правдиво. Достоверно. Жертва насилия, как она есть. Разорванный воротник, следы удушения, разбитые губы. Я говорю тебе «нет». Ты же альфа. Ты должен меня защищать. Я ведь намного слабее тебя. Но в первую очередь, ты должен относиться ко мне с уважением. Я человек, а не вещь, тебе принадлежащая. У меня есть чувства, эмоции. У меня есть желания. И право на отказ. Мне больно. Мне плохо. Нет. Не надо. Пожалуйста... Почему ты меня не слышишь? Разве это цивилизованное общество? Почему мы живём в мире #Ультранасилия? В студии меня ждал сюрприз. Для истории запечатлевали не только меня. В день, когда мы смогли вырваться за пределы академии, в студии собралось не меньше двух десятков самых разных омег. Я смотрел на них с интересом, но не задавал вопросов: как, когда и где Джуд умудрился отыскать героев для будущей выставки, как договорился с ними, как убедил в том, что их голос должен быть услышан, а не обречён раствориться в равнодушном молчании окружающих. Они были разными, эти омеги. С поползновением на интеллигенцию, но при этом прячущие покрытые синяками руки под длинными рукавами. Развязными, как будто насквозь пропитанными цинизмом, отпускающими двусмысленные замечания и похабные шуточки. Они растягивали губы в ухмылках, но в глазах их была пустота, маскирующая застарелую боль. Сдержанные. Застенчивые. Похожие на призраков и пробивные. Громкие, привлекающие к себе внимание и жавшиеся к стенам, боящиеся собственной тени. Но все, как один, хрупкие, словно сухие ветки или стекло, что разбивается от любого неосторожного движения. Не в плане внешности. Речь шла исключительно о характерах. Внешность у них была разной. И возраст — тоже. Наши ровесники, омеги среднего возраста и те, чьи волосы тронула седина. Наверное, в проведении этой акции не обошлось без помощи центра «Омега плюс». Насколько мне было известно, они сотрудничали сразу с несколькими реабилитационными центрами, и Джуд, как один из активистов, не мог об этом не знать. Он сам как-то сказал, что посещал эти центры, а потом долго не мой прийти в себя от осознания того, какой размах приобретает насилие над представителями слабого пола. Нет, он не отрицал, что насилию подвергаются и альфы, но в процентном соотношении омеги лидировали. Им доставалось чаще. Их избивали, их насиловали, не слыша протестов, их убивали. Потому что могли. Потому что зачастую защитить себя у слабых созданий не получалось. Омеги, решившие сегодня крикнуть о себе и своих проблемах миру, мечтавшие быть услышанными и понятыми, а не обвинёнными во всех смертных грехах разом, были завсегдатаями этих центров. Джуда они знали. Он разговаривал со всеми, внимательно выслушивал, записывал истории их жизней, делал какие-то пометки в ежедневнике. Работал по старинке, не слишком доверяя технике, хотя на диктофон — с позволения собеседников — разговоры тоже записывал. Ему нужны были реальные истории, доказывающие, что наше чудесное общество, в котором представители обоих полов равны — всего-навсего фейк. Нет никакого равенства. Если о нём говорить, попросту сотрясая воздух, оно не появится. Нужно не только чесать языками. Необходимо прилагать как можно большее количество усилий. И, может быть, однажды мир станет чуточку лучше. Когда с проведением фотосъёмки — лично для меня — было покончено, я присоединился к Джуду. Сидел рядом с ним, с отстранённым видом, и ужасался каждый раз, когда наталкивался на потухшие, стеклянные взгляды героев наших будущих историй. Отрешённость и потеря интереса к жизни, к тому, что будет дальше. Они все были живы, но выглядели, будто мертвецы, и это не могло не затрагивать. Я кусал губы и старался отвернуться, как можно скорее. Эмоционально это было сложно. Чертовски сложно. Невыносимо. Насилие действительно царило в нашем мире, было неотъемлемой его частью. Но пока оно существовало в общем виде, без каких-либо персоналий, воспринималось иначе. Когда оно начало обретать лица, стало невыносимо грустно, больно и тошно. В конце концов, я не сдержался и зарыдал по-настоящему, слушая историю Кори, шестнадцатилетнего парня, которого систематически избивал отец. Просто так, без причины. Вымещал гнев за то, что супруг когда-то родил не альфу, а хрупкое и слабое ничтожество. За то, что единственный ребёнок не вымыл полы. Или вымыл, но не так, как нужно. За то, что просто подвернулся под горячую руку и не поприветствовал должным образом. За то, что отказался отдать свои сбережения, которые добрый и заботливый отец — гореть ему в аду, — собирался спустить на сигареты и очередное бухло. Посреди лба Кори был сигаретный ожог. Застарелый, старательно прикрываемый чёлкой. Напоминание о силе родственной любви. Кори сбежал из дома и жил в реабилитационном центре. Возвращаться не хотел и не собирался. Среди тех, с кем нам довелось разговаривать, были реальные жертвы изнасилований, не отделавшиеся лёгким испугом, как я, а пережившие весь этот ад от начала и до конца. Каждую минуту прочувствовавшие на собственной шкуре. Один из жертв был как раз тем, развязным и как будто похуистически ко всему относящимся. Второй едва находил нужные слова, чтобы поведать свою историю. Такие разные, на первый взгляд, но такие похожие, когда узнаёшь их лучше. У Джуда, похоже, были отличные навыки психолога, потому что найти подход он умудрялся к каждому. Разговорить и не оставить в разбитом состоянии, а утешить, дать совет или направить к кому-нибудь из своих знакомых специалистов, оказывающих помощь омегам, попавшим в трудные жизненные ситуации. На фоне многих история Кори выглядела едва ли не самой безобидной, но именно на ней моя чаша сдержанного равнодушия, наконец, переполнилась, уступив место отчаянию. Кори был последним. Когда за ним закрылась дверь, и мы с Джудом остались наедине, я был уже на грани истерики. Сполз со стула на пол и сидел, размазывая сопли, слёзы, грим по лицу. Каждый из этих омег, пришедших сегодня к нам и поделившихся своей историей, имел больше прав на то, чтобы стать лицом кампании. Но это место досталось мне. На их фоне я был чертовски удачливым сукиным сыном, которому каждый раз припаливали жопу, но отпускали с миром. Пусть, и не по своей воле, а потому, что у меня находился защитник. Я прижался щекой к коленям Джуда, тихо поскуливая. Он перебрался ко мне на пол. Обнял, прижимая мою голову к своему плечу, мерно поглаживал меня по волосам. — Страшно, правда? — спросил тихо. — Это ужасно, — признался я. — Блядь... Это просто какой-то кошмар. Это... — В свои шестнадцать я впервые посетил один из реабилитационных центров, — произнёс он. — Прочитал, что нужны волонтёры, и решил попробовать свои силы. С тех пор моя жизнь изменилась. Не могу бездействовать, зная, что в мире столько страдающих людей. Просто не могу. — Ты всё-таки идеалист. — Надеюсь, не только я. Однажды у меня найдутся единомышленники. Может, и среди альф тоже. Не вечно же им вести себя так, словно только вчера с пальмы слезли. Я верю в человеческое благоразумие, — сообщил Джуд, запечатлевая короткий поцелуй на моих волосах. В академию мы вернулись поздно ночью. Спал я, как убитый. Спал ли Джуд — тот ещё вопрос. Вообще удивительно, как Джуд за месяц, что шла подготовка нашего проекта, не отбросил коньки. Он жил на кофе и энергетиках, постоянно что-то дорабатывал, правил, переписывал и переделывал, ни на секунду не давая себе передышки. При этом умудрялся и все уроки посещать, и на дополнительных занятиях светиться, и с обязанностями президента школьного совета справляться. Однажды, спустившись в холл ранним утром, я увидел его, сидящим в кресле, в обнимку с ноутбуком. Он уснул прямо там. Видимо, из комнаты его торжественно изгнал Мартин, решивший, что хочет по ночам спать, а не слушать активный стук клавиш. Я осторожно прикоснулся к плечу Джуда. Он запрокинул голову, шумно выдохнул и с трудом разлепил глаза. — Сейчас что? — уточнил. — Утро? Ночь? День? Кажется, я потерялся во времени. — Утро, — ответил я. — Сколько до занятий? — Пара часов всего осталась. — Выспаться я, конечно, не успею, — резюмировал он, потряхивая стаканчик и недовольно хмурясь от осознания, что кофе больше нет. — Да какие, к чёрту, занятия. Иди в комнату и отсыпайся. — А с лекциями что мне делать? — Забей на них. Просто возьми и забей. Это приказ. — Лапушка обо мне заботится. Надо же. — Лапушка не хочет, чтобы тебя хоронили раньше времени. — А, значит, всё-таки заботится. — Нет. Просто знает, что ему чёрный цвет не к лицу, потому надеется, что наряжаться так в ближайшее время не придётся. Он усмехнулся, чмокнул меня в кончик носа, но противиться и спорить не стал. Прислушался к совету-приказу. В этот день на занятиях он не появился. Вечером, вновь увидев его в холле, я принял странное для себя, но, пожалуй, единственное верное стратегическое решение. Всё равно вторая кровать в моей комнате пустовала. Я мог приютить Джуда. Тем более проект, над которым он убивался день и ночь, должен был дать шанс нам обоим. Так что и страдать стоило вместе. До недавнего времени я не думал, что однажды позволю ему заночевать рядом со мной. Не думал, что приглашу его к себе. Когда ко мне в комнату вваливались остальные одноклассники, я ловил себя на мстительной мысли о том, что Джуда там никогда не будет. Теперь же добровольно тащил его на пятый этаж. Заваривал ему чай с ромашкой — правда, моих стараний не оценили, заметив, что этот напиток по запаху, как застарелая блевотина, — сидел рядом с ним на кровати, наслаждаясь природным ароматом, переплетая свои пальцы с пальцами Джуда и ощущая умиротворение. — Этот момент я запомню навсегда, — сообщил он, притормозив на пороге. — Запомни его и ты, лапушка. — Что в нём такого особенного? — Я впервые вхожу в твою спальню. Да, пожалуй, для нас это действительно было событием. А Кловер, наблюдавший за нами из-за приоткрытой двери, едва не задохнулся от возмущения. Я слышал в отдалении шипение. Не слишком разборчивое, но местами походившее на «чёртова рыжая сука». Не удержавшись, я обернулся и показал наблюдателю два средних пальца, а потом захлопнул дверь. Не удивился бы, узнав, что Кловер всю ночь просидел под ней, прислушиваясь и надеясь уловить отчаянные и страстные стоны, крики, вопли, но слышал лишь стук клавиш. Даже музыки не было. Всё, что мы слушали, звучало исключительно в наушниках. — Могу чем-то помочь? — поинтересовался я, пропуская Джуда вперёд и проходя следом. — Как у тебя с ораторским искусством? — Вроде не совсем безнадёжен. — Тогда давай придумаем вместе, что каждый из омег, задействованных в проекте, мог кричать миру. И мы придумывали. Перечитывали биографические данные каждого участника, переслушивали откровения, зафиксированные на плёнке. Перед глазами у меня вставали их лица. Голоса вновь соединялись с образами. Я как будто проживал жизнь каждого из них, пропускал их эмоции и боль через себя, а потом выплёскивал её на бумагу, точнее, в вордовский файл, предлагая варианты Джуду. Он тоже писал свои предложения. Что-то лучше получалось у него, что-то у меня. Мы компилировали полученные тексты, связывая их воедино. Работа кипела. Теперь не высыпались мы оба, но я чувствовал себя преотлично. К тому же, теперь мой вклад в проект был реальным. Я не только поторговал лицом перед камерами, но и приносил реальную пользу. Пытался, во всяком случае. Услышав признания омег впервые, почувствовал себя отравленным. Прослушивая повторно, по одной, медленно, но уверенно вытаскивал отравленные иглы и бережно складывал их в коробочку, чтобы не потерять. Чтобы сохранить для истории. Эти люди однажды обратились к миру, а кричали за них, придумывая подписи к фотографиям, мы с Джудом. Тёмная комната. Страх. Притаившись за закрытой дверью. Тихо, как мышка. К каждому шороху прислушиваясь. Боюсь дышать, ведь если Сделаю это слишком громко, мне снова напомнят, Где моё место. Ничтожество. Слабое. Неспособное постоять за себя... Такие недостойны жить. Их топят, как котят. Их первыми съедают. Грязный, грязный, грязный пол. Сука, почему ты его не вымыл? Не вымыл водой — вымоешь слезами. И нечего здесь... Удары. Слова. Грязная тряпка. Руки. Носки ботинок. Не плачешь? Кровью вымоешь. Чья это кровь? Моя? Или?.. Не смей терять сознание, ублюдок. Я не хотел, не хотел, не хотел, чтобы ты рождался. Жаль, что не выбил тебя из утробы твоего папочки-шлюхи. Миллионы детей, за закрытой дверью, слезами давясь, стирают кровь с разбитого лба, разбитого носа, губ, разбитых... любимым отцом. Миллионы поломанных жизней в мире, которым правит #Ультранасилие. В подобный формат мы перевели все истории. Джуд написал заключительные слова, подводившие итог и призывавшие не оставаться глухими к тем, кто отчаянно нуждается в помощи. За три дня до дедлайна проект был готов. Голос нового поколения шептал, говорил, кричал и выл в отчаянии о том, что было актуально для многих омег мира. Шрифт, которым были набраны наши имена, имитировал кровавое письмо. Как будто тот, кто наносил их на бумагу, использовал не краску, а самую настоящую кровь. Она растекалась, пачкала, кляксами оседала на обгоревших страницах, содержащих истории омег, согласившихся принять участие в проекте. Обугленные края намекали на то, что мир отчаянно закрывает глаза, не желая видеть реальное положение вещей, и затыкает уши, отказывается прислушиваться к чужим словам, отмахивается от чужой боли. Прячет их истории, сжигая. Заклеивает им рты, чтобы они больше не произнесли ни слова. Но правда, неприглядная, уродливая, такая, какая она есть, всё равно однажды проступает алой краской на поверхности. Ты остаёшься безучастным ровно до того момента, пока беда не касается тебя. Когда это происходит, начинаешь понимать их боль. Не жди, пока случится беда с тобой или с кем-то из твоих близких. Протяни нам руку прямо сейчас. Вместе мы остановим #Ультранасилие.