В темноте

      Для Фушими Сарухико плохой день начался ещё вчера.       Всё началось с малого: Сарухико рано утром вспомнил, что в этом году в Гаракута поступила его старая знакомая. О ней Сарухико запретил себе думать. Она была на год младше, на голову ниже и знакомы они были уже очень давно — с младших классов начальной школы. Её звали Зенджо Изанами. Она была… ужасна. Мила, улыбчива, приветлива, сообразительна. И она была единственным стимулом к учёбе для Сарухико. Изанами всегда смотрела на него с восхищением, всегда радовалась его успехам и каждый раз дарила ему свою тёплую, лучистую улыбку. И Сарухико млел от счастья. Рядом с Изанами он едва мог дышать, голова кружилась, и, казалось, он вот-вот готов был потерять сознание.       У Изанами было два значимых недостатка. Во-первых, она была действительно красива. Сарухико нравились её золотистые волосы, нравились её добрые янтарные глаза, нравились бледные веснушки на лице, нравились пухлые губы, которые она постоянно мазала прозрачным блеском. Недостатком было то, что всё это нравилось Сарухико слишком сильно. Стоило Изанами заговорить с ним, и он весь день улыбался, как идиот. А по ночам он злился на себя. Сарухико прокручивал в голове минувший день и ненавидел себя за произнесённые слова, за выражение лица, за каждый жест. И красоту Изанами отмечал не только он. Ята тоже косил взгляд в её сторону, когда-то с ней пытался заигрывать Читосе Йо. Возможно, кто-то ещё из Хомры обратил на неё внимание, но об этом Сарухико не знал. Он мало интересовался Хомрой после того, как ушёл от них, да и об Изанами он старательно не вспоминал целый год.       Второй её недостаток был куда значительнее. Она была младшей сестрой Суо Микото. В этой семейке отношения… тёплые, но слишком уж своеобразные. Во-первых, мать Микото и Изанами не захотела брать фамилию мужа и жила со своей девичьей фамилией — Суо. Во-вторых, Зенджо Гоки и Суо Акико долго спорили, чья фамилия достанется их первенцу. Они могли дать Микото фамилию отца, могли дать ему фамилию матери, могли заставить его носить двойную фамилию. Гоки хотел, если родится мальчик, дать ему свою фамилию, но Акико воспротивилась. Она упрекала Гоки в том, что ему нужен только мальчик, а на девочку ему совершенно плевать. Из-за этого было решено, что Микото станет сладеньким мамулиным пирожочком, а Изанами — милой папиной принцессой. Изанами сама рассказала об этом Сарухико, хихикая и заставляя Микото краснеть.       Целый год Сарухико не вспоминал о ней. А с утра, когда он собирался в школу, ему на глаза попалась старая, потрёпанная тетрадка. Её Сарухико старательно вёл в последних классах младшей школы. После встреч с Изанами он всегда был не в себе — он пребывал в какой-то болезненной, давящей эйфории, которая, казалось, граничила с безумием. И это состояние не несло в себе ничего хорошего. Он хотел признаться Изанами, хотел написать ей письмо и вложить в него весь жар своих чувств. И потому вёл тетрадь. Он писал Изанами письма, которые никогда не были отправлены, доверял бумаге всё то, чего не мог доверить людям. И чувствовал себя гораздо легче. Сердце с болью досады принимало эту симуляцию и ненадолго успокаивалось.       Сарухико пролистал тетрадь и решил этим вечером её сжечь. На внутренней стороне обложки он нашёл фотографию Изанами и тут же закрыл тетрадь. Он почувствовал, как к лицу приливает омерзительный жар.       Впервые за год думая об Изанами и о возможной встрече с ней, Сарухико забыл позавтракать, забыл взять с собой обед и, самое страшное, забыл запереть комнату на ключ. Он даже не вспомнил, дома сегодня отец или нет. Просто сел на велосипед и отправился в школу так быстро, как только мог.       А, когда вернулся домой, пожалел, что не попал под машину по дороге в школу.       Его отец, Фушими Ники, лежал на диване в гостиной, накрыв лицо той самой злосчастной тетрадкой. На стеклянном столике перед диваном стояла переполненная пепельница, смятый носовой платок и две банки его любимого пива. Сарухико смотрел на отца и забыл, как дышать.       — Ты ведь не спишь, — сдавленным голосом произнёс Сарухико.       Ники не пошевелился. Сарухико подошёл и попытался схватить тетрадь, но Ники оказался быстрее. Он резко выпрямился и держал тетрадь на вытянутой руке, так что Сарухико даже при большом желании не мог до неё дотянуться. И торжествующая улыбка Ники в одно мгновение вывела его из себя.       — О, обезьянка, ты уже вернулся из школы? Как прошёл день?       — Не твоё дело!       — М-м-м, папа, вообще-то, переживает, — он пролистал тетрадь и остановился на одной из исписанных мелким почерком страниц. — Ведь у тебя так часто болит сердце и теряется вкус к жизни.       Сарухико крепко, до боли сжал кулаки.       — Может быть, запишем тебя ко врачу? — Ники вдруг стал серьёзнее. — Нельзя пренебрегать своим здоровьем, Са-ру-хи-ко.       — Ты не вернёшь мне тетрадь, так?       — А она тебе нужна? — по голосу Ники было понятно, что он искренне веселится. — Последнюю запись ты сделал год назад.       — Я её сожгу.       Ники в ужасе схватился за сердце.       Сарухико не дождался от него ответа. Он подошёл и попытался забрать тетрадь, но в итоге Ники вновь ловко и элегантно увёл её от захвата. Он поднялся и, держа тетрадку высоко над головой, прочитал:       — В твоих глазах закатное солнце, в твоих волосах осень. Одно твоё слово, и я сгораю, — Ники сжал губы в линию. — Сгораешь? А губы холодные, обезьянка?       Сарухико почувствовал, что ещё немного, и он точно врежет отцу. Использует все силы, что достались ему от красного короля, от синего, раскроет свою тайну, а потом, быть может, пожалеет об этом. Или же нет. Или же понаблюдает, как отец мучается от ожогов, и наконец-то ощутит то жестокое наслаждение от случившейся расплаты.       — …если ты продолжишь улыбаться этому придурку Домёджи, я убью его, ей богу, — Ники смахнул с глаз несуществующие слёзы. — Кто бы мог подумать, что такие страсти бушуют в твоей мартышкиной голове.       Он продолжил читать и, казалось, его голос, отражаясь эхом от стен дома, заполнял собой весь мир, переполнял Сарухико и обращал его в пепел. Ему было больно. К тому же, впервые в жизни к его душевной боли примешивался стыд. Он стоял, вперив взгляд в одну точку, чувствуя себя, несмотря на все свои силы, жалким и ничтожным. Один голос Ники был гораздо могущественнее всех стрейн, всех королей, даже самого Сланца.       — Это же она? — Ники вытащил из тетрадки фотографию и поднёс к самому носу Сарухико. — Обидно признавать, но у тебя хороший вкус.       Сарухико выхватил фото из цепких пальцев Ники. Взгляд Изанами даже с фотографии сбил его с толку и ввёл в замешательство. Всё-таки, она ужасна. Ведьма. Обычная женщина не способна оказывать такое влияние на парней. Нужно сжечь её фотографию, нужно держаться как можно дальше от первых классов, нужно спасаться бегством. Иначе он точно сойдёт с ума, или его сведёт с ума отец — этим он занимался последние семнадцать из шестнадцати лет жизни Сарухико.       — Я показал тетрадь своим друзьям и нашим соседям, — продолжил Ники. — Мы решили, что с таким подходом ты точно не покоришь свою Изанами.       — С… соседи?       — А вот отцу девочки понравились твои стихи. Мы разговорились, выяснилось, что человек он старомодный… Короче говоря, завтра смотрины, — он широко улыбнулся. — Сбежишь из дома, обезьянка, и я точно обрею тебя налысо. Мы же не хотим этого, верно? Лысые обезьянки выглядят омерзительнее лысых котов.       Смотрины. Отец Изанами. Стихи. Смотрины. Смотрины! Чёрт! Только такой психопат, как Ники, мог додуматься до чего-то настолько устаревшего и смущающего! Он серьёзно? Он, мать его, серьёзно?! Он же знает, что у такого, как Сарухико, нет никаких шансов на такую девушку. Эти смотрины превратятся в очередное унижение. Хватит. Ники всегда был психопатом, но сейчас он прыгнул выше головы.       — Брей, — Сарухико опустил голову.       — А-а-а? Обезьянка, ты обиделся? Папа хочет проявить заботу о тебе и твоём потомстве.       — БРЕЙ, Я СКАЗАЛ! — стиснул зубы Сарухико. — Ты только и умеешь, что всё портить!       Сарухико рванул вверх по лестнице и заперся в своей комнате, громко хлопнув дверью. Оказавшись в тишине, среди привычных вещей, он думал, что вот-вот умрёт от стыда. Изанами наверняка уже всё знает. Конечно. Было бы глупо, если бы её отец согласился на смотрины и не оповестил об этом дочь. И… кто конкретно согласился на смотрины: Зенджо или Изанами?       Остаток дня и целую ночь Сарухико провёл, точно в Аду. Он сходил с ума от тревоги и не мог ни на чём сосредоточиться. Он не мог спать, не мог есть, не мог сидеть за уроками, не мог сидеть в интернете и, конечно же, не мог видеть своего отца.       Вчера прошло и наступило чёртово сегодня.       С самого утра школа осталась без электричества. На улице собралась огромная чёрная толпа учеников, беспокойно о чём-то разговаривавших и обсуждавших, чем они займутся после того, как их отпустят. Сарухико не слушал. Он накинул на голову капюшон толстовки и быстро прошёл к своему классу. Изанами он не видел и был за это благодарен своей вечно подводящей его удаче.       Во время экскурсии он старался держаться поодаль от своего класса и экскурсоводов. Ему были неинтересны ни история синтоистского храма, ни тихие перешёптывания одноклассников. Но Сланец его заинтересовал. Сарухико давно уже интересовался этой извечной загадкой истории, даже недавно купил прибор, позволяющий отслеживать неуловимые колебания в воздухе. Эти колебания назвали уровнем Вайсмана — в честь школьника, которому удалось их зафиксировать, высчитать и даже создать прибор, позволяющий засечь их. Этот Вайсман, этот японский Джимми Нейтрон, учился с Сарухико в одной школе, был на год старше и подарил всему синему клану свои изобретения.       И рядом со Сланцем прибор помалкивал, как и в школе, как и дома. Цифры сдвигались с мёртвой точки, если в руках Сарухико вспыхивало алое пламя или же струились волны синей энергии. Но значения цифр были мизерными — редко доходило даже до десяти. Рядом с королями всё обстояло иначе: с ними, если король призывал свой Дамоклов Меч, цифры быстро подлетали к сотне.       Сарухико внимательно смотрел на экран прибора. В какой-то момент значение цифр подскочило почти до сотни и тут же резко снизилось до нуля. Вновь сотня. Вновь ноль. Сто. Ноль. Сто. Ноль. Нахмурившись, Сарухико перезагрузил прибор. Он не знал, насколько легко эта штука ломается, но решил по возвращению домой на всякий случай разобрать прибор и проверить каждую деталь. Нет. Вернувшись домой, он умрёт. Не в прямом смысле, но свалившегося на голову стыда он точно не переживёт.       Пока прибор перезагружался, Сарухико бросил взгляд на Сланец. Класс сновал вокруг булыжника, точно дети, собравшиеся посмотреть представление. И совсем рядом с ним стояли, опустив ладони на каменную твердь, Сакамото и Ёшида. Это они вызвали такие сильные колебания? Вряд ли. Показатели прибора вновь стабильно держались около нуля — девчонки тут ни при чём.       Домой Сарухико плёлся так медленно, как только мог, по пути заходя во все возможные магазины, кафе, заглядывал в парки, петлял и вообще старался задержаться на одном месте как можно дольше. Но, в конце концов, он всё-таки пришёл домой. В место, которое терпеть не мог, и из которого всеми фибрами души хотел сбежать. Дом. Чёртов дом, в котором не было ничего, что он смог бы полюбить.       Сарухико неслышно вошёл домой и остановился возле двери. Он не слышал ничего. Обычно в это время Ники был занят самыми бесполезными в мире вещами, из-за которых в доме становилось настолько шумно, насколько это возможно. Но сейчас стояла тишина. Неужели Ники соизволил избавить мир от своего существования? Вряд ли. Такой радости сыну он никогда не доставит.       Сарухико прошёл в гостиную и вздрогнул, когда у него рядом с ухом что-то хлопнуло. Хлопушка. Сарухико осыпало снегопадом конфетти и тоненьких ленточек.       — А вот и моя любимая обезьянка! — пропел Ники. — Где тебя носило, папенькина радость? В джунглях?       Папенькина радость? Сарухико побледнел. Он уже слышал этот словесный оборот когда-то давно, и произносила его та, кого он пытался забыть.       — Здравствуй, Фушими-кун, — улыбнулась ему сидящая в гостиной женщина. Она была невысокой, держалась прямо и улыбалась так, что Сарухико только больше занервничал. У неё светлые длинные волосы, бледная кожа, стройный стан. У неё янтарные глаза, высокие скулы и полные губы, её лицо казалось каким-то добрым и лучистым. Она надела бежевый свитер и белые брюки, из-за чего казалось, будто вся она объята светом. Даже не зная её имени, Сарухико понял, что это Суо Акико. — А мы тебя заждались.       — П… ростите, — просипел Сарухико.       Он несмело поднял взгляд. Семья Зенджо-Суо собралась в полном составе, они прихватили на эти идиотские смотрины даже красного короля, который сейчас сверлил Сарухико задумчивым взглядом.       С Зенджо Гоки Сарухико был давно знаком. Это один из старших членов синего клана, наставник Хабари Джина и добросовестный работник юридического бюро. И именно у такого человека сын стал красным королём. Как так вышло? Сарухико не знал. Каким-то образом короли теперь появлялись только в Шидзуме, и все они были слишком своенравны, чтобы соблюдать простые правила поведения.       Гоки был таким же рыжим, как и его сын, с такой же смуглой кожей, теми же янтарными глазами. И излучал ту же тяжёлую ауру, из-за которой рядом с ним было невыносимо находиться в одном помещении. Он был в светлой рубашке и строгих чёрных брюках.       И… Изанами. Она поднялась с кресла, и Сарухико почувствовал себя совершенным ничтожеством рядом с ней. Изанами была в форме Гаракута: в чёрном пиджаке, клетчатой короткой юбке и колготках. Ники выделил ей мягкие тапки, которые обычно носил Сарухико, и, заметив это, парень вспыхнул от стыда. Он заставил себя посмотреть ей в лицо. Светлые волосы Изанами теперь зачёсывала на правый бок. Она носила серёжки-сердечки, мазала губы розовым блеском, красила тушью ресницы. И косметика делала её только красивее. За год расставания она превратилась из милой девочки в очаровательную девушку, от которой сладко пахло цветами.       — Фушими-кун, — она улыбнулась. — Я скучала.       Сарухико промолчал. Боковым зрением он видел счастливую рожу Ники, и это настораживало. Что задумал этот психопат? Ничего хорошего.       — Я думала всё это время, что чем-то обидела тебя, — она опустила голову. — А вчера позвонил твой папа и спросил… такое. Ты столько молчал, потому что боялся спросить об этом?       — Да, — Сарухико нахмурился. — Поэтому. И… что ты бы ты мне ответила?       — Ну… для начала ты должен задать этот вопрос сам.       Сарухико посмотрел ей в глаза и не увидел в них ни тени веселья. Она была серьёзна и, как и год назад, в её взгляде было то восхищение, тепло которого однажды обожгло Сарухико. Быть может, ей он мог доверять? Мог, наконец-то, открыть ей тайну, которая давно его мучила?       — Изанами, — решился он. — Ты выйдешь за меня замуж?       Изанами какое-то время смотрела на него немигающим взглядом. Медленно, мучительно медленно её бледное лицо стало сначала розовым, потом пунцовым. Она сжала губы в линию и закрыла ладонями вспыхнувшие щёки.       Сарухико не сразу обратил внимание на то, какая зловещая тишина повисла в комнате. Акико не сводила с него удивлённых глаз, у Зенджо отвисла челюсть, Микото и вовсе замер с вафлей в зубах. Один Ники стоял с удовлетворённой, от уха до уха, улыбкой.       — Она хотела, чтобы ты позвал её к себе в синий клан, — пояснил Ники. — Но твоё предложение и мне, и ей, нравится больше.       — Ах ты..!       Сарухико решился. Он чувствовал, как в сжатых кулаках собираются все его обиды, вся его злость, вся ненависть к отцу. Он сделал шаг в его сторону и тут же остановился. Изанами несмело потянула его за рукав.       — Я… — шепнула она.       — Ей пятнадцать! — рявкнул Гоки.       — Самая пора любить, — с улыбкой произнесла Акико, усмирив злобу Гоки. — Но, Фушими-кун, я так быстро не отдам тебе мою девочку.       Акико подошла к нему и сжала тёплыми руками его дрожащую ладонь. Она улыбалась, и её улыбка, в отличие от улыбки Ники, внушала Сарухико надежду.       — Ты, Фушими-кун, очень серьёзный молодой мужчина.       — Слишком серьёзный, — брякнул Гоки.       — Ты очень умён, — продолжила Акико. — Должен нас понять. Каким бы ни был ответ Изанами, мы против её брака с человеком, который избегал её целый год.       Сарухико поник. Он низко опустил голову, безмолвно прося прощения и сгорая от стыда за свою поспешность.       — Ну-ну, — Акико чуть сильнее сжала его руку. — Это же не окончательное наше решение. Мы можем передумать в любой момент, верно, милый?       — Чёрта с два! — огрызнулся Гоки. — Микото, Изанами, собирайтесь. Фушими-сан, — он обратился к Ники. — Воспитай уже своего сына.       Веселье сошло с лица Ники. Он мгновенно помрачнел.       — Моя обезьянка воспитывается так же хорошо, как воспитывал меня его дед, — он сложил пальцы сердечком. — С величайшей любовью и старанием — верно, Сарухико?       Сарухико не ответил. Гоки, цокнув языком напоследок, схватил под руки Акико и Изанами и повёл их к выходу.       Изанами обернулась, подарив Сарухико прощальный, полный тревоги взгляд. Она подняла раскрытую ладонь и быстро убежала за отцом, едва не забыв снять тапочки Сарухико.       Этим вечером дом Фушими был полон криков восторга Ники.